Ирина Арнольдова. Художник Сергей Заграевский. Взгляд искусствоведа.

Ирина Арнольдова,

кандидат искусствоведения

ХУДОЖНИК СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ: ВЗГЛЯД ИСКУССТВОВЕДА

2008

Сергей Заграевский. МОСКВА, КРЕМЛЬ

Оценивать творчество Сергея Заграевского с искусствоведческих позиций непросто хотя бы потому, что сегодня в «его» направлении искусства даже отсутствует устоявшаяся терминология. К примеру, живопись Анри Руссо, Нико Пиросмани, бабушки Мозес, Марии Примаченко, Павла Леонова называют и «наивным искусством», и «примитивным искусством», и «примитивизмом», и «примитивом», и «наивом». Михаил Ларионов называл свои опыты в этой области «неопримитивизмом». Сам Сергей Заграевский называет свое творчество «наивизмом», и за ним этот термин подхватили многие молодые художники, зачастую не имеющие с «наивом» вообще ничего общего. Словом, вариантов много, и мы, чтобы не запутаться, попробуем с самого начала расставить точки над «и».

Начнем с «живописцев святого сердца»: так в начале XX века художественный критик и коллекционер Вильгельм Уде назвал Анри Руссо, Серафину, Камиля Бомбуа и Андре Бошана. К этому списку прибавим Пиросмани, бабушку Мозес, Примаченко, Леонова и Катю Медведеву, и перед нами встанет вполне определенный собирательный образ: это человек, значительную часть жизни занимавшийся чем угодно, кроме творчества, в лучшем случае писавший «для себя» или бравший эпизодические уроки живописи, а затем «нашедший себя» в искусстве и оцененный искусствоведами, коллекционерами и галеристами уже в достаточно пожилом, часто пенсионном возрасте.

Назовем творчество таких художников собственно «примитивным», или «наивным» искусством. Чтобы не вдаваться в лингвистические тонкости, будем считать, что в данном контексте слова «примитив» и «наив» являются полными синонимами. Если мы прибавим к этому определению слово «классический», то получится «классический примитив», что тоже будет вполне верно.

Это первое значительное направление в рассматриваемой здесь области изобразительного искусства. Есть и второе, не менее значительное и известное: «примитивные» картины многих художников, имевших академическую выучку и большой опыт работы в других стилях. Это и Поль Гоген, и Михаил Ларионов, и Пабло Пикассо, и Наталья Гончарова, и Пауль Клее, и Климент Редько, и Оскар Кокошка, и Юрий Васнецов, и многие другие. Наверное, нельзя называть такие их работы «стилизацией под примитив» – это были слишком крупные мастера, чтобы заниматься какой-либо стилизацией. Каждый из них выработал свой неповторимый стиль, имеющий в своей основе традиционную пластику «примитивного искусства».

Назовем второе направление «примитивизмом» («производный» суффикс «изм» здесь видится вполне уместным) и зададимся вопросом: к какому из этих двух направлений относится творчество Сергея Заграевского?

Несомненно, не к классическому примитиву. Заграевский пишет картины с детства, как художник известен уже не первое десятилетие, по возрасту ему и сейчас далеко до пенсионера (он родился в 1964 году). Ни формальные, ни фактические параметры примитивного искусства здесь не соблюдены.

Трудно сказать без большого количества оговорок, что работы Заграевского могут быть отнесены к примитивизму. Никаких работ, написанных в иной (а тем более академической) манере, он никогда на суд публики и искусствоведов не представлял. С самого начала его деятельности в качестве профессионального художника мы видим практически один и тот же характерный стиль.

Конечно, если живопись того или иного художника не укладывается в то или иное базовое направление в искусстве, будь то примитив, примитивизм, абстракционизм или экспрессионизм, это еще ни о чем не говорит, так как все бесконечное многообразие творческих почерков невозможно уложить в прокрустово ложе сравнительно немногочисленных течений. В этих случаях приходится искать непосредственные истоки творчества не в общих направлениях в изобразительном искусстве, а в конкретных художниках-предтечах.

Патриарх отечественной арт-критики Анатолий Михайлович Кантор в своей статье о Сергее Заграевском назвал в качестве его вероятного предшественника замечательного венгерского художника Тивадара Костку-Чонтвари (1853–1919). Действительно, пейзажи Заграевского чем-то напоминают светлые, красочные пейзажи Костки. Но лишь напоминают, не более того. И формирование Костки как художника, и его личность настолько коренным образом отличаются от творческого пути и личности Заграевского, что понимаешь, что любые параллели здесь невозможны, и имеют место лишь случайные и неполные совпадения (краски у Заграевского гораздо ярче, прорисовка деталей у Костки выполнена абсолютно иначе, светотень у Заграевского полностью отсутствует, у Костки же встречается иногда). В целом к цветовой гамме и пластике картин Костки значительно ближе, например, среднеазиатские работы Павла Кузнецова, а с последними живопись Заграевского, конечно же, не имеет вообще ничего общего. К тому же путь творческого развития Костки типичен для художников классического примитивного искусства, чего о Заграевском невозможно сказать.

Факты обучения изобразительному искусству в детстве и относительно раннего признания Сергея Заграевского как художника вызывают в памяти биографию знаменитого хорвата Ивана Генералича (1914–1992). Но пластика работ Генералича вполне укладывается в традиционные композиционные и цветовые решения классического примитивного искусства и имеет еще меньше общего с пластикой работ Заграевского, чем пластика Костки. Генералича можно с равным успехом отнести и к первому, и ко второму направлению (и к примитиву, и к примитивизму). Заграевского же, как мы уже говорили, нельзя однозначно отнести ни к тому, ни к другому.

Вспомним, что учителем Сергея Заграевского была Татьяна Маврина (1902–1996), классик искусства ХХ века, в 1930-е годы – член «группы тринадцати». Поздние работы Мавриной могут быть с полным правом отнесены к примитивизму, но эти ее картины насыщены русскими народными мотивами, написаны легким, «воздушным» почерком, преимущественно гуашью и темперой, в плоскостной манере письма, имеют налет теплого юмора, несут большие (иногда на всю картину) текстовые надписи. В живописи Заграевского ничего подобного нет. Параллели с творчеством Татьяны Мавриной имеют только его самые ранние, еще детские, работы – яркие, многоцветные сказочные анималистические фигурки на обкатанных морем камнях. В юности Заграевский уже использовал сказочные изображения животных только в качестве стаффажа на его пейзажах, затем анималистические мотивы и вовсе пропали из его работ.

При этом пейзажная живопись Заграевского осталась очень близка к «детской». Не к «искусству для детей» (это совсем другое направление, относящееся к книжной иллюстрации или плакату), а именно к детскому живописному творчеству. С пластикой классического примитива картины Сергея Заграевского роднят только обратная перспектива, отсутствие светотени, воздушной дымки, относительно аккуратная прорисовка деталей (во всяком случае, явное отсутствие склонности к обобщениям). Цвета же у Заграевского преимущественно открытые, краски почти не смешиваются (художник на одном из своих мастер-классов рассказывал, что предпочитает не пользоваться палитрой и обычно смешивает краски непосредственно на холсте). Его работы обладают исключительной яркостью, сопоставимой только с детской живописью. И, конечно, абсолютная серьезность и позитивность. Никакого юмора, никакой «невыносимой легкости бытия», а тем более никакой «чернухи» у него нет, что тоже характерно прежде всего для творчества детей (если только последние не пытаются рисовать по сюжетам, заданным взрослыми).

Лет десять назад я была на выставке Сергея Заграевского, и среди картин на стене висел листок со стихотворением нашего замечательного арт-критика Вильяма Мейланда. Там про художника говорилось следующее (я даже записала в свой блокнот): «Ретив в цвете, речист в газете, рисует как дети». И уже тогда я поразилась, как точно Мейланд передал основные черты творчества Заграевского.

Продолжаю поражаться и спустя десятилетие. Нельзя сказать, что Заграевский абсолютно не меняет стиль: его работы становятся несколько более обобщенными, краски все чаще и чаще смешиваются (впрочем, не в ущерб яркости и, похоже, по-прежнему непосредственно на холсте), детали прорисовываются менее тщательно. И все же мы по-прежнему видим ту же «детскую» живопись, где рука опытного художника видна лишь в мелочах: стабильности мазка, виртуозном владении техникой живописи и графики (особенно это заметно в акварели, которая гораздо хуже «прощает ошибки», чем масло), композиционной и цветовой уравновешенности, ряде повторяющихся «фирменных» приемов («сплющенное» солнце, приземистые деревья с огромными корнями, многоцветная вода, «альбомные» цветы, здания с окнами, светящимися разноцветными огнями в любое время суток).

Особо надо отметить, что Заграевский возродил одну из старинных техник акварельной живописи, заключающуюся в наложении красок очень густо, без просвета бумаги, в результате чего акварель приобретает яркость, сопоставимую с маслом.

И при таком значительном художественном опыте Сергея Заграевского никто, насколько мне известно, не видел его «взрослую» живопись. Писал он когда-либо «по-взрослому» или нет – его тайна. Ну что же, любой человек имеет право на тайну, и мы можем смело оставить этот вопрос за скобками, так как если бы Заграевский когда-либо и писал нечто «взрослое» (импрессионистическое, абстрактное и т.п.), это была бы уже совсем другая живопись, фактически другой художник.

Так что же мы видим? Что зрелый, полностью сложившийся, многоопытный живописец сознательно «заморозил» свое искусство на «детском» уровне? Или, может быть, такое «замораживание» произошло независимо от его воли – так сказать, по-другому не получается? Или, может, на «детском» уровне застыло его собственное развитие? Вспомним потрясающую живопись даунов…

Но ничем не напоминает дауна этот высокий импозантный мужчина, председатель Профсоюза художников, академик, профессор и обладатель немалого количества прочих регалий. А «замораживание» его творчества независимо от его воли никак не могло бы пройти бесследно – мы бы видели или какие-то потуги на правильные пропорции, прямую перспективу, целенаправленный поиск сходства с натурой, или стремление к беспредметности, отход не только от реалистичности, но и от фигуративности… Ничего подобного на холстах Заграевского при всем желании обнаружить не удается.

Живопись Сергея Заграевского не только стабильна, но и абсолютно профессиональна в любом смысле этого слова. И в смысле искусствоведческом: умении использовать средства пластических искусств для достижения поставленной художественной цели (я уже отмечала его виртуозное владение техникой живописи в рамках выбранного им стиля), и в смысле участия во множестве групповых и персональных выставок, и в смысле зарабатывания искусством на жизнь. Я не думаю, что Заграевский зарабатывает исключительно искусством, да и не имею права заглядывать в чужой карман, но о том, что его картины продаются, я слышала от многих галеристов. А сколько именно картин продается, приходится ли художнику «подрабатывать» где-либо еще… Какая разница, в сущности? Хоть раз в жизни хоть одна картина продалась, значит, некто достал из кармана свои кровные деньги и отдал не за автомобиль, телевизор или электрочайник, а за живопись данного конкретного художника.

Получается, что Заграевский, являясь профессиональным художником, работает в выбранном стиле абсолютно сознательно, как и положено профессионалу.

Но если сознательно – так, может, надуманно, а то и в корыстных целях? Может, его кистью движет желание славы, известности, денег?

Да вряд ли Сергей Заграевский в детстве был способен что-либо «надумать» настолько серьезно, что его стиль стабилизировался на много десятилетий вперед, а может, и на всю жизнь. А корысть у него какая? Ради корысти (зарабатывания живописью известности, денег, каких-либо других жизненных благ) примитивизм – далеко не лучший выбор. Мало ли сейчас возможностей? Не реализм – так абстракционизм, концептуализм, видеоарт, инсталляции, многое другое, – и никаких упреков в «наивности», «неумении рисовать», а то и в «непрофессионализме»! Нет, какой-то уж очень непрактичной получается «корысть». А в непрактичности, судя по всему, Заграевского заподозрить трудно.

Итак, мы видим подлинную профессиональную детскую живопись. Такое сочетание – подлинность, профессионализм и «детскость» – трудно себе представить, это вещи столь же несовместные, как определение «профессиональный ребенок». Иначе говоря, ребенок вырос, познал мир, научился виртуозно владеть красками и кистью, стал профессиональным художником с регалиями и выставками, но при этом его живопись сохранила все те основные черты, которыми обладала в его детские годы.

Раньше мы думали, что это невозможно. Сергей Заграевский доказал нам, что это возможно.

Хорошо это или плохо? Это прежде всего факт. Если хотите, определенное событие в отечественном и мировом искусстве. А если это событие, то давайте попробуем оценить его масштабы, не применяя категорий «нравится – не нравится», так как одним нравится примитив, другим – примитивизм, третьим – абстракционизм, а четвертым – реализм.

Вспомним слова Маяковского, обращенные к Пушкину: «После смерти нам стоять почти что рядом: вы на Пе, а я на Эм». Достаточен ли масштаб события под названием «творчество Сергея Заграевского» для того, чтобы этот художник встал в истории искусства рядом с теми, кто на «З» (например, с Анатолием Зверевым), на «Ж» (например, со Станиславом Жуковским), или на «И» (например, с Александром Ивановым)? Или даже рядом с Веласкесом, Ван Гогом или Уорхолом? Ведь в латинском алфавите буквы «V», «W» и «Z» тоже недалеки друг от друга...

Теоретически в наше время занесения на скрижали истории заслуживает любое уникальное явление в искусстве, так как благодаря нему искусство обогащается и в нем открываются новые, дотоле неизведанные грани. К тому же ХХ век окончательно развенчал идеалы академизма, взамен принеся свободу творчества, предполагающую любую форму самовыражения, вплоть до «Кока-Колы» и супа «Кэмпбелл» Энди Уорхола, а то и унитазов Марселя Дюшана. Конечно, последние имеют определенный привкус пошлятины, где-то, возможно, даже переходящей грани искусства. Но чего уж точно нет в работах Заграевского, так это пошлятины и дурновкусия.

Однако заслужить занесения на упомянутые скрижали в теории отнюдь не означает занесения на них на практике. Подлинных, уникальных художников-новаторов и в ХХ веке забывали не так уж редко, а если и не совсем забывали, то оставляли им «широкую известность в узких кругах». К примеру, кто сейчас, кроме специалистов, помнит Петра Фатеева (1891–1971)? А ведь, как бы мы ни относились к нынешней группе «Амаравелла», но в свое время придумал это направление именно он! А Владислав Ратнер (1926–2002) – уникальный «посткубист»? А Абрам Моносзон (1914–после 2002)? Мы даже не знаем точную дату его смерти, а какой замечательной, неповторимой пластикой обладают его работы!

Как писал Булат Окуджава, «пряников сладких всегда не хватает на всех». Действительно, места на скрижалях мало, а хороших, уникальных (если угодно, гениальных) художников гораздо больше, к тому же у скрижалей всегда стоит и очередь из активных и пробивных бездарей, имя которым легион. Некоторых гениев забывают из-за их неумения «показать себя» критике и публике (к счастью, это Заграевский умеет, и реклама его творчества иногда выглядит даже чересчур навязчивой). А некоторых забывают просто потому, что их творчество оказалось абсолютно несозвучным эпохе. Как писал Екклесиаст, «всему свое время, и время для всякой вещи под небом». Свое время можно опередить, но из него можно и полностью выпасть, без шанса на возвращение.

И вот тут, пожалуй, кроется главная проблема исторической судьбы живописи Сергея Заграевского.

Чем-чем, а эпохой бурных творческих исканий наше время назвать трудно. Это либо уже виденные-перевиденные и у нас, и на Западе концептуализм и абстракционизм, либо «традиции русского реализма». И надежды на то, что критика и публика высоко оценят живопись Заграевского просто в силу ее уникальности, практически нет. Не те приоритеты сейчас в искусстве. Каждый стиль, каждое направление «обслуживают» собственные искусствоведы, у каждого направления есть свой сложившийся круг ценителей и зрителей. Стабильность возведена в культ, все новое в лучшем случае отторгается (да-да, в лучшем случае, так как отторжение – хоть какая-то реакция!), а чаще всего просто игнорируется.

А «внешний» (относительно искусства) мир как был поляризованным во времена «холодной войны», таким, по большому счету, и остался. И в этом жестокой реальности абсолютно не место чистому, незамутненному, детскому взгляду на мир. Наоборот – дети, насмотревшиеся новостей по телевизору, насидевшиеся в Интернете и наигравшиеся в кровавые компьютерные игры, мечтают скорее вырасти и начать играть в подобные игры по-настоящему… И здесь творчество Сергея Заграевского выглядит абсолютно неуместным.

В итоге картины Заграевского не оставляют никого равнодушным (публика интуитивно чувствует масштаб и глубину этого явления в искусстве), но раздражают чаще, чем привлекают. Пожалуй, наиболее частый отзыв непрофессионалов – «человек впал в детство», а профессионалов – «художник спекулирует на лучших чувствах». То, что эти отзывы абсолютно несправедливы, мы видели выше, но у кого хватит времени на приведенные здесь умозаключения? Всем не до того. Взглянули на картины, сделали лежащий на поверхности вывод и помчались по жизни дальше…

Но не будем бросать чересчур большие камни в нашу эпоху. Где и когда в своей истории человечество внимало голосу добра и света? Вспомним хотя бы распятие Христа. Нужны ли другие примеры? До евангельского «Царства Божьего» пока что бесконечно далеко.

Так что же, у художника Сергея Заграевского нет исторических шансов?

Почему же? Есть, и немало.

Эпохи «культурного застоя» рано или поздно сменяются эпохами творческих исканий. Начало ХХ века, великое время в искусстве и искусствознании, прославило Анри Руссо и Нико Пиросмани. 1970-е годы, застойные в политике, но бурные в искусстве, открыли Павла Леонова и Катю Медведеву. Кто знает, куда нас заведет судьба, и как новые эпохи будут относиться к живописи Сергея Заграевского?

А если творческие искания новых эпох пройдут мимо этого уникального художника? Ну что же, тогда останется только надеяться, что господство зла, жестокости, денег, интриг и подлости на Земле не вечно, и не навсегда, по Пушкину, «на всех стихиях человек – тиран, предатель или узник». Во всех невзгодах, которые обрушивает на наши головы безжалостная современная жизнь, нас поддерживает вера в то, что когда-нибудь на Земле все-таки наступит «Царство Божье».

В 1990-е годы Булат Окуджава написал про Сергея Заграевского:

…Он, когда картины пишет,

Бог его рукою движет.

Бог всегда его помощник.

Вот такой Сергей художник.

Не имел ли в виду поэт, что картины этого художника – предвестники «Царства Божьего», и что Заграевский не выпал из своего времени, а лишь очень сильно опередил его?

Настанет день, и мы это узнаем. Или узнают наши потомки. Пути Господни, как известно, неисповедимы.

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.