НА СТРАНИЦУ «СОЦИАЛЬНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА»
Академик
С.В. Заграевский
О демократии и диктатуре
Почти так же – «О
«демократии» и диктатуре» – называлась статья В.И. Ленина, написанная в
декабре 1918 года. Но нашим названием мы авторских прав
создателя советского государства не нарушаем, так как у него слово «демократия»
стояло в кавычках (сейчас в Интернет-изданиях эти кавычки не всегда
воспроизводятся, но тот, кто желает убедиться, что они были, может посмотреть
либо оригинал – публикацию в газете «Правда» № 2 от 3 января 1919 года, либо
официальную перепечатку этой статьи в 37-м томе Полного собрания
сочинений Ленина).
Наличие кавычек в
названии статьи Ленина неслучайно, так как он считал «чистую демократию», или
«демократию вообще» сугубо буржуазным институтом и надеялся заменить ее
«диктатурой пролетариата». Последнее понятие он писал без кавычек, что тоже
неслучайно: оно было одной из основных его идеологем. Поскольку мы знаем, что
получилось из «диктатуры пролетариата» (не зря этот термин перестал официально
использоваться еще в советские времена), такую «диктатуру» будем писать в
кавычках. Но нужны ли кавычки в слове «демократия»?
С момента написания
статьи «О «демократии» и диктатуре» прошел почти век. За это время в мире
произошли глобальные изменения, и для современных развитых (как сейчас принято
говорить, гражданских) обществ вряд ли уже можно
считать актуальными пламенные ленинские обличения вроде следующих: «Говорить о чистой демократии, о демократии вообще, о равенстве, о
свободе, о всенародности, когда рабочие и все трудящиеся голодны, раздеты,
разорены, измучены не только капиталистическим наемным рабством, но и 4-летней
грабительской войной, а капиталисты и спекулянты продолжают владеть своей
награбленною «собственностью» и «готовым» аппаратом государственной власти, это
значит издеваться над трудящимися и эксплуатируемыми».
Социальное расслоение,
конечно же, и сейчас существует во всех, даже самых развитых, странах, без него
человечество пока что не может, и до обещанного Лениным гипотетического
«коммунизма» столь же далеко, как до обещанного Иисусом Христом «Царства
Божьего». Но если мы говорим об огромном большинстве народа развитых стран, а
не о внесоциальных элементах (с одной стороны, алкоголиках и бродягах, а с
другой – тех, кто совершает «мошенничество в особо крупных размерах»), то это
расслоение, к счастью, не имеет столь острого характера, о котором писал Ленин.
Поэтому давайте поговорим о демократии и диктатуре с позиции современных
гражданских обществ.
И прежде всего договоримся о том, что мы будем называть демократией
(без кавычек), а что – диктатурой (тоже без кавычек).
Говоря формально,
демократия – власть народа, а диктатура – власть одного человека, или группы
лиц, или даже социальной прослойки – вспомним ленинскую «диктатуру
пролетариата». Но в реальности все
гораздо сложнее.
Во-первых, очень размыт и
условен сам термин «власть», и нам придется сразу договориться, что под ним мы
будем понимать тех людей, которые в данный момент в той или иной степени
причастны к руководству государством. Это и «первое лицо страны», и его
«команда», и их ставленники на всех уровнях государственного аппарата.
Во-вторых, абсолютная
монархия отличается от диктаторского правления, хотя это тоже власть одного
человека или группы лиц. Но поскольку в современном мире таких монархий почти
не осталось, мы сразу договоримся и о том, что для простоты будем рассматривать
абсолютную монархию как одну из разновидностей диктатуры.
В-третьих, Ленин был прав
в том, что «чистой» демократии не бывает: даже в самых демократических странах
народом пусть в небольшой степени, но манипулируют те или иные социальные
группы и отдельные личности.
В-четвертых, не бывает и
«чистой» диктатуры: даже в странах с самыми жесткими диктаторскими режимами
мнение народа учитывается, и пока власть диктатора сильна, она опирается на
большинство населения, пусть даже обманутого или запуганного, а в наше время
чаще всего безразличного.
В-пятых, ситуацию
запутывает то, что со времен распада Римской Империи, где диктатура была
официальной государственной должностью при «чрезвычайных ситуациях», ни один из
диктаторов не именовал себя таковым. Чаще всего это были президенты,
премьер-министры, председатели разнообразных «высших государственных советов»,
руководители правящих партий и прочие формальные и фактические главы
государств, называвшие свое правление «республиканским», периодически
проводившие «выборы» и декларировавшие то, что мы сейчас называем «демократическими
ценностями».
Соответственно, понять то, что в их стране имела место не
демократия, а диктатура, большинство граждан могло только после падения этой
диктатуры.
Гражданскому обществу
такая ситуация не к лицу, тем более в нашу информационную эпоху. Поэтому дадим
самые простые определения демократии и диктатуры, основанные не на какой-либо
философской, политологической или политэкономической теории, а на конкретных
ощущениях конкретных людей.
Демократия
– это когда подавляющее большинство добропорядочных граждан (по Ленину –
«рабочих и всех трудящихся», в современном мире более принят термин
«налогоплательщики») ощущает, что может в той или иной степени влиять и на
результаты выборов, и на действия государственной власти, а если власть будет делать
что-то не так, то ее можно и сменить. Причем исключительно конституционным путем, в рамках закона.
А диктатура – это когда
общее ощущение у подавляющего большинства граждан иное: данная власть навсегда
(во всяком случае, на обозримую историческую перспективу), а если она что-то
делает не так – поругаем ее, посмеемся над ней, посетуем, пожалуемся, в крайнем
случае выйдем на демонстрацию, а то и возьмемся за вилы и топоры… Но никаких мало-мальски конструктивных мыслей о ее смене
конституционным путем даже не возникает.
Наши определения демократии и диктатуры дают каждому человеку
возможность понять, какая из этих двух общественно-политических систем
господствует в его стране.
Предоставим нашим читателям
самим сделать выводы относительно тех стран, в которых они жили и живут.
Например, вспоминается характерный «народный» стишок последних лет правления
Л.И. Брежнева, когда в СССР ходили обоснованные слухи о скором повышении
монопольных государственных цен на водку (поллитровая бутылка тогда стоила 3
рубля 62 копейки), а в Польше шли антиправительственные демонстрации под
руководством профсоюза «Солидарность»:
Если будет семь иль восемь,
Все равно мы пить не бросим.
Рапортуем Ильичу:
Нам и десять по плечу!
Ну, а если будет больше,
То получится как в Польше!
Если будет двадцать пять,
Снова будем Зимний брать!
А характерность этого
стишка в том, что такая простейшая и при этом сугубо законная альтернатива
антиправительственным демонстрациям и вооруженному восстанию, как голосование
против Брежнева и его ставленников на ближайших выборах, в народе никак не
рассматривалась (свидетельствую об этом как очевидец тех времен). А ведь
«дорогой Леонид Ильич» был по советским меркам «мягким» правителем, настолько
«мягким», что его за диктатора мало кто считал, несмотря на ввод войск в
Чехословакию и Афганистан и помещение правозащитников
в психбольницы. Но и по сути, и согласно предложенному
нами определению он был именно диктатором, хотя и совсем другого толка, чем его
предшественники – Сталин и Хрущев, и современники – Франко, Мао Цзэдун,
Пиночет, Фидель Кастро или Пол Пот. Формы диктатуры не менее разнообразны, чем
формы демократии.
Теперь мы можем перейти к
вопросам сопоставления эффективности демократии и диктатуры.
Эффективность
общественно-политической системы – понятие условное, и оценить ее влияние на
современную жизнь страны крайне непросто. В последние
десятилетия часто используется термин «качество жизни», в которое входят и
«уровень жизни» (то есть материальная обеспеченность), и состояние здоровья
людей, и средняя продолжительность жизни, и условия окружающей среды, и
питание, и бытовой и психологический комфорт, и социальное окружение, и
удовлетворение культурных и религиозных потребностей, и политические свободы, и
многие прочее. И мы вправе, не вдаваясь ни в какие тонкости, на основе
общего анализа попробовать определить, какая из этих двух систем – демократия
или диктатура – влияет на «качество жизни» позитивно, а какая – негативно.
Иными словами, какая из этих систем эффективнее. Или еще проще: какая из них
лучше?
Есть одно заблуждение,
которое разделяют очень многие. Состоит оно в том, что при диктатуре власть
якобы сильнее, чем при демократии. Часто говорят: «Стране нужны порядок и
сильная рука», и обычно подразумевают под этим ту или иную форму диктатуры.
Мы ни в коем случае не
будем спорить с тем, что любой стране нужны и порядок, и «сильная рука». Власть
должна быть сильной, на то она и власть. Но почему «сильная рука» –
обязательно диктатура?
Демократия и
мягкотелость, демократия и слабость, демократия и нестабильность, демократия и
непредсказуемость, демократия и отсутствие порядка, демократия и анархия, даже демократия
и либерализм, – отнюдь не одно и то же. Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн,
Уинстон Черчилль, Франклин Рузвельт, Густав Маннергейм, Шарль де Голль, Конрад
Аденауэр, Маргарет Тэтчер, Рональд Рейган, Ариэль Шарон… Мало ли история знает
примеров «сильных рук», управлявших государствами в рамках стабильных и
предсказуемых демократических систем?
Просто рядом с одной
«сильной рукой» всегда должны быть другие «сильные руки» – оппозиционные
общественные движения и деятели, сдерживающие и корректирующие «самую сильную»,
а по возможности и конкурирующие с ней. Ведь «самая сильная рука» – не
всезнающая, не всемогущая и не непогрешимая (так могли думать и говорить о
фараонах, римских папах, императорах, Сталине или Гитлере, но сейчас в этом уже
вряд ли кого-нибудь можно всерьез убедить).
А если, например,
«сильная рука» – давно уже слабая? С чем ее сравнивать? Только с другими
«сильными руками», больше не с чем.
Поэтому главное, коренное отличие демократии от диктатуры
состоит не в силе или слабости власти, а в наличии реального (а не
декларативного) общественного
контроля за властью. Если его нет, то вероятность
того, что даже самый гениальный правитель, самое профессиональное правительство
совершит ту или иную ошибку, существенно возрастает. А цена любых ошибок власти
– человеческие судьбы.
Скажем еще проще:
демократия – разум миллионов, диктатура – разум единиц. И пусть в стране
безраздельно властвует не один человек, а несколько, пусть даже они объединены
общими интересами и единым пониманием стратегии и тактики, и пусть даже они
решают вопросы в своем узком кругу самым демократическим образом, – все равно
по сравнению с миллионами граждан это пресловутые
единицы. (Поэтому мы в дальнейшем для простоты будем говорить о диктаторе в
единственном числе, подразумевая то, что на самом деле у него могут быть и
соратники, и «команда», и даже «соправители»).
Да, огромному и могучему,
но при этом инертному и неповоротливому «разуму миллионов» принимать решения
гораздо сложнее, чем «разуму единиц». Но если это получается, то эффективность
результатов многократно возрастает. А доверить принятие окончательных и
бесконтрольных решений о судьбах миллионов одному лицу – это несравненно проще,
но и несравненно опаснее.
Демократические системы
часто обвиняются в манипулировании сознанием народа, особенно перед выборами.
Мы уже упоминали об этом в начале нашего исследования, писал об этом в своей
статье «О «демократии» и диктатуре» и В.И. Ленин: «Теперешняя
«свобода собраний и печати» в «демократической» (буржуазно-демократической)
республике немецкой есть ложь и лицемерие, ибо на деле это есть свобода
для богачей покупать и подкупать прессу, свобода богачей спаивать народ сивухой буржуазной газетной лжи, свобода богачей держать в своей
«собственности» помещичьи дома, лучшие здания и т.п.»… «Выборы, производимые
при таких условиях, буржуазия, понятное дело, любит называть «свободными», «равными»,
«демократическими», «всенародными», ибо эти
слова служат для сокрытия правды».
В этом и Ленин, и другие
критики демократии, по большому счету, правы. Так было, так есть и так в
обозримой перспективе, к сожалению, будет. Но это не значит, что от этих
глобальных недостатков свободна диктатура. Наоборот – поскольку диктаторы еще
более заинтересованы в удержании власти, чем демократические правители, они с
еще большим успехом «покупают и подкупают» (а то и подчиняют, и запугивают, и закрывают) средства массовой информации, «спаивают народ
сивухой лжи», «держат в своей собственности» (пусть даже скрытно и неформально)
и недвижимость, и средства производства, и природные богатства страны, и вообще
все, что захотят. На то они и диктаторы.
Характерный пример: даже
в 1937–1938 годах, на пике сталинского террора, большинство советского народа
если и чувствовало, что в стране происходит что-то нехорошее и страшное, то под
влиянием официальной пропаганды списывало все это на «обострение классовой
борьбы» и «происки врагов народа». Примерно то же
самое в то время имело место и в Германии, и не случайно многие считают
главного гитлеровского пропагандиста Геббельса «отцом современного
политического пиара».
Мир несовершенен, и в нем
несовершенна любая общественно-политическая система. Но у диктатуры есть и
собственные глобальные, системные недостатки, которых при демократии
(соответственно, при эффективном общественном контроле) можно было бы избежать.
Прежде всего
заметим, что для любой диктатуры характерно вырождение управленческих кадров.
Еще в 1934 году Осип Мандельштам писал о Сталине:
А вокруг него – сброд
тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей…
И любой диктатор
постепенно оказывается окруженным толпой «придворных», подавляющее большинство
которых можно кратко охарактеризовать так: или воры, или марионетки, или и то и
другое.
И борьба с коррупцией в
таких условиях всегда будет неэффективна, так как у этих «придворных»
развивается «психология временщиков». Дескать, изменится у начальства
настроение, уволят без объяснения причин и выходного пособия, – так надо
поскорее побольше наворовать и получше спрятать
наворованное!
А уволят и в любой
момент, и без выходного пособия, потому что диктатура и законность
несовместимы в принципе. Ведь диктатура как форма правления незаконна сама
по себе, так как противоречит множеству статей конституций, которые почти во
всех современных странах декларируют демократические формы правления. А чтобы
на высших уровнях власти законности не было, а где-то внизу она вдруг
появилась, – так не бывает. Рыба, как известно, гниет с головы, и произвол
диктатора не может не порождать произвол во всех слоях общества.
А отсутствие
законности в стране ведет к отсутствию уверенности чиновников (как и прочих
граждан) в завтрашнем дне. И последствия те же самые: поскорее наворовать,
пока есть такая возможность.
Личная честность
диктатора тоже не является залогом успешной борьбы с коррупцией и прочими
пороками общества – ведь самолично держать под
контролем всё-всё-всё он не может. Даже на маленькой Кубе, где Фидель и Рауль
Кастро могли худо-бедно следить за всем происходящим в стране, «качество жизни»
можно охарактеризовать так же: худо-бедно… И это
неудивительно: Куба вроде бы и маленькая, но 11 миллионов человек – это все
равно очень много, каждого не проконтролируешь…
В условиях диктатуры
управление страной не может не вырождаться в «наскоки». Самый типичный:
диктатор озаботился некой проблемой, устроил разнос, наказал не справившихся
или проворовавшихся чиновников, а потом переключился на другие дела, которых у
него более чем достаточно. О каком качестве управления, о какой стабильности
можно говорить, когда диктатор один, а проблем тысячи? Чиновники ведь тоже, как
говорится, не дураки, и понимают, что до следующего начальственного «наскока»
еще очень много времени… К тому же они вполне резонно
допускают, что у диктатора в тот день было просто плохое настроение…
Теоретически, конечно, и
коррумпированных чиновников, и зарвавшихся силовиков, и нерадивых «рабочих и
всех трудящихся» можно запугать массовым террором, и у некоторых диктаторов был
и есть соблазн прибегнуть к этому недоступному для демократических правителей
методу как к инструменту наведения некого «порядка». Но проблема тут в том, что
даже если не касаться никаких моральных аспектов, все равно массовый (как и
любой прочий) террор – инструмент неэффективный и недолговечный.
Поясним. Обычно
декларируемая цель массового террора – избавление общества от преступников и
прочих «нежелательных элементов». Дескать, по-быстрому, без
оглядок на законы и суды, пересажаем или казним всех коррупционеров, маньяков,
террористов, жуликов, шпионов, бракоделов, тунеядцев, бомжей, наркоманов,
алкоголиков и прочих подобных, и тогда честному гражданину, добросовестно
выполняющему свои служебные и внеслужебные обязанности, заживется хорошо.
Эта декларация звучит
весьма эффектно, но возникает такая проблема: провести однозначную грань между
честным и нечестным гражданином, а тем более между добросовестным и
недобросовестным отношением к своим обязанностям, практически невозможно. И
приводит это не только к тому, что в лагеря или на казнь отправляются миллионы
невинных людей, и число жертв террора оказывается выше числа жертв всех преступников, вместе взятых. У массового террора
есть и другие негативные последствия.
Граждане, действительно,
начинают бояться. Этот страх парализует их, они начинают смотреть на власть,
как кролики на удава, и возникает «замкнутый круг»: при усилении массового
террора граждане начинают все меньше и меньше чувствовать себя в безопасности.
А тогда у людей угасает воля, исчезает предпринимательская инициатива, бизнес
загнивает, капиталы всеми правдами и неправдами выводятся за рубеж,
производительность труда снижается, национальный доход страны уменьшается,
семьи не создаются, рождаемость падает…
Тогда диктатору остается
только «военизировать» свой народ (примеры – сталинский предвоенный Советский
Союз или современная Северная Корея). Но никакая война не может длиться вечно:
она окончательно разрушает и экономику, и культуру. И тогда вместе с войной
диктатору приходится прекращать и массовый террор. И на историческую сцену
выходит новое, «непуганое» поколение, пытающееся восстановить разрушенное и
поминающее покойного или немощного диктатора по Лермонтову – «насмешкой горькою
обманутого сына над промотавшимся отцом».
При этом в условиях
любого, самом жестокого массового террора, в любую, самую кровопролитную войну
профессиональные преступники (в том числе и коррумпированные должностные лица),
которые далеко не так пугливы и беззащитны, как честные и добропорядочные
граждане, находят возможность не попасть в руки правоохранительных органов.
Характерно, что Сталин в 1937–1938 годах, несмотря на миллионы невинных жертв
террора, так и не смог победить «настоящую» преступность: многочисленные банды
вроде известной мафиозной группировки «Черная кошка» (кстати, работавшей под
прикрытием ряда коррумпированных государственных чиновников) лишь немного
притихли, но при первой же возможности, уже во время
войны, опять подняли головы.
А ведь неспособность
победы над коррупцией и прочей преступностью – не самая серьезная из проблем, с
которыми сталкивается любая диктатура. Еще более серьезно то, что между народом
и руководством страны возникает непреодолимая пропасть, которая мешает гражданам
ощутить сопричастность к управлению государством. А это лишает людей общей,
глобальной заинтересованности в результатах своего труда. Только бы заработать
денег, и побольше! А платить налоги, охранять
окружающую среду и памятники культуры, соблюдать чистоту на улицах и т.п. – всё
это оказывается где-то «за гранью». Дескать, наш верховный правитель умный,
пусть он обо всем этом и думает…
В любом обществе
гражданин должен поступаться какой-то частью своих жизненных благ ради общего
дела. Демократия вызывает у него желание это делать, диктатура – нет.
Внешняя сторона, которой
оборачивается к гражданам любая диктатура, была прекрасно описана Борисом
Слуцким вскоре после смерти Сталина:
Мы все
ходили под богом,
У бога
под самым боком…
Однажды я
шел Арбатом.
Бог ехал
в пяти машинах.
От страха
почти горбата,
В своих
пальтишках мышиных
Рядом
дрожала охрана.
Было
поздно и рано.
Серело.
Брезжило утро.
Он глянул
жестоко, мудро
Своим
всевидящим оком,
Всепроницающим
взглядом.
Мы все
ходили под богом.
С богом
почти что рядом.
И может ли быть у
человека ощущение сопричастности к какому-то там высшему и непонятному делу,
которое где-то вдали делает живой бог – диктатор?
А в тупое послушное стадо
современных людей уже тоже не превратить, даже целенаправленно оглупляя их по
древнеримскому принципу «хлеба и зрелищ». Значит, народ просто начинает жить
своей собственной жизнью, и дальше получается уже в соответствии со стихами
Александра Галича:
…А вы нас вели
от победы к победе!
И тосты кричали
во славу победы:
Ну, пусть не сегодня,
Так – завтра, так – в среду!
Добейте! Достройте!
Дожмем! Приурочим!..
А мы, между прочим,
А мы, между прочим,
Давно – положили – на вашу
победу!
А «положив» на общее
дело, каждый начинает работать только на себя. А из этого с неизбежностью
следует, что в стране, где господствует диктатура, всегда будут и сильнейшее
социальное расслоение, и отсутствие собственного конкурентоспособного
производства, и «бегство» капитала за рубеж, и разграбление национальных
богатств, и низкие пенсии, и нищета, и грязь, и высокая смертность, и плохие
дороги, и недостаточный уровень здравоохранения и образования, и, конечно, уже
упоминавшаяся нами коррупция со всем спектром ее негативных последствий.
Словом, пресловутое «качество жизни» будет неуклонно снижаться.
Во внешней политике
глобальные проблемы тоже очень тесно связаны с диктатурой. Отчасти из-за
непредсказуемости поведения диктаторских режимов (мы уже упоминали «наскоки» и
смены настроения диктаторов, только тут их «жертвами» оказываются международные
отношения), а отчасти из-за того, что для
наиболее развитых стран, определяющих мировую политику, демократия является
чем-то вроде «священной коровы». И если ее нет, то страну не
воспринимают как равного партнера. И это ведет не только к падению престижа
страны на международной арене, но и к сокращению (а то
и к прекращению) иностранных инвестиций.
А в многонациональных
странах диктаторские режимы самим фактом своего существования ставят под угрозу
целостность государства, и это тоже можно доказать.
В современных условиях,
когда по всему миру даже небольшие и не имеющие автономной территории нации
заявляют права на самоопределение, немалая часть народов мира буквально
обречена на сепаратизм. А выход той или иной территории из состава страны (а тем
более распад страны на несколько независимых государств) – это почти всегда
кровь, беженцы, сломанные судьбы, разрыв экономических связей, многие годы
нестабильности… Значит, с этими сепаратистскими
тенденциями надо по возможности бороться.
Диктатура может
эффективно использовать прежде всего силовые методы
борьбы – ставить во главе автономий своих доверенных лиц (попросту говоря,
наместников), держать там войска, подавлять протестные движения и т.п.
(Заметим, что все это может и демократия – мы уже говорили, что ее не следует
путать с мягкотелостью и беспомощностью).
А все остальные методы
могут основываться только на желании национальных автономий быть в
составе единого государства. И создать такое желание очень непросто. Это может
быть либо экономическая заинтересованность, либо хорошее отношение к
центральной власти.
Ни то, ни другое в
условиях диктатуры невозможно. Первое – потому что экономически, как мы
показывали выше, диктатура всегда менее эффективна по сравнению с демократией.
Второе – потому что жители национальных территориальных образований никак не
могут испытывать мало-мальски теплые чувства к бесконечно далекому диктатору,
обычно чуждому им и по крови, и по религии, и по менталитету.
Надежда на безусловное
преклонение перед центральной властью была еще более-менее (скорее менее, чем более) жива во времена Ленина благодаря господству в
одних странах «наднациональной» коммунистической идеологии, а в других –
«наднациональных» религиозных конфессий. Но сейчас совсем другое время, и в
отсутствие идеологии и единой государственной религии у диктатора остается
только один инструмент цементирования единства государства – сила. А это
означает вечную необъявленную войну, так как непокорную нацию полностью
победить нельзя, даже используя методы геноцида (вспомним хотя бы резню армян турками или переселение Сталиным в Сибирь
крымских татар и ряда других народов).
И кардинальное решение
этих вопросов возможно только при условии развития демократии, создающей у
каждого человека ощущение причастности к управлению государством и влияния на
ход событий в нем.
Сепаратизм ведь
психологически связан прежде всего с тем, что люди в
провинции считают: «В моем родном селе (городе, регионе, национальной
автономии) я уважаемый человек, а в столице – никто». Так вот, если у каждого
«человека из глубинки» будет создана хотя бы иллюзия
того, что в столице его уважают как полноправного гражданина, способного вместе
с миллионами других столь же полноправных граждан влиять на ход событий в
стране, – один из основных поводов для сепаратизма отпадет. А это уже немало.
В связи со всем
вышеизложенным можно сделать принципиальный вывод: при прочих равных
условиях демократия всегда эффективнее диктатуры. И если общество «не
доросло» до демократии – надо отдавать себе в этом отчет и стремиться поскорее
«дорасти», а не превращать слово «демократия» чуть ли не
в бранное, как это имело место и в упомянутой статье В.И. Ленина.
Неразвитость общества, требующая абсолютного и непререкаемого авторитета
диктатора (будь то президент, император или вождь племени), – не оправдание, а
проблема, которую надо решать на пути к более эффективной
общественно-политической системе – демократии.
– Ну
хорошо, – могут сказать. – Спорить с тем, что в наше время диктатура хуже
демократии, трудно, не зря последняя записана практически во всех конституциях
мира, хотя бы как некий идеал. Но как перейти от диктатуры к демократии? Это
ведь непросто…
Действительно, это
непросто. От демократии к диктатуре, если в стране нет
устойчивых демократических традиций и, соответственно, эффективного
общественного контроля, – проще простого: к примеру, любой демократически
избранный президент в течение первого срока может назначить своих людей на все
ключевые должности, в том числе в избирательные комиссии и суды, и на следующих
выборах независимо от реальных результатов голосования «окажется», что
большинство народа вновь за него и его ставленников. А потом народ может
настолько привыкнуть к нему, что не будет мыслить себе других руководителей, и
демократия тихо и незаметно, безо всякого насильственного захвата власти,
превратится в диктатуру.
А вот на пути от
диктатуры к демократии сложностей гораздо больше.
Прежде всего, такой
переход противоречит базовому инстинкту, сформулированному еще Фридрихом Ницше,
– стремлению к неограниченной власти над себе подобными.
И для диктатора, и для правящей элиты поделиться властью, а тем более
добровольно отказаться от нее, – психологически очень и очень непросто.
К тому же современные
диктаторы обычно тесно связаны с «кормящимися» при них олигархами, и для
последних уход «кормильца» в отставку означает потерю немалой части доходов, да
еще и возможную ответственность за злоупотребления. То же самое относится и к
многочисленным ставленникам диктатора в силовых структурах и чиновничьем аппарате.
В мало-мальски стабильных
странах с диктаторскими режимами не приходится ждать борьбы за демократию и от
широких народных масс, так как диктатура обычно опирается на большинство
граждан, считающих, что им хорошо живется, и боящихся что-либо изменить, чтобы
не стало хуже. Зачем таким людям голосовать на выборах против правителя,
вступать в оппозиционную партию, участвовать в протестных акциях? Ведь так
хочется спокойной жизни, так хочется быть как все, да и лучшее, как известно,
враг хорошего…
И получается «замкнутый
круг»: в условиях диктатуры серьезные люди не хотят идти в оппозицию, поэтому
реальной оппозиции и нет, а где нет реальной оппозиции – там страна буквально
обречена на диктатуру. И современным диктаторам не нужно
устраивать кровавый террор, не нужно запрещать оппозиционные партии, не нужно
никого преследовать за политические убеждения, не нужно закрывать никакие
газеты и Интернет-сайты, не нужно разгонять антиправительственные митинги, а на
определенном этапе становится ненужной даже фальсификация результатов выборов: если пустить ситуацию на самотек, то
реальная оппозиция тихо исчезнет сама.
Нет, конечно же,
протестные движения существуют повсеместно. Но если они вызваны не голодом или
нищетой, а вырубкой деревьев в каком-нибудь местном лесопарке или мало кому
понятными идеалами свободы и демократии, то массовыми они никак не могут быть.
А тогда с ними и справиться несложно – хотя бы по простейшему методу,
предложенному «с полуслова» одним из министров в пьесе «Тень» Евгения Шварца: «Или
ку, или у»…
Неужели все так
безнадежно?
Нет, так как мы помним,
что объективно диктатура всегда хуже демократии. А значит, в исторической
перспективе все перечисленные нами сложности преодолимы, и любая диктатура не
вечна. Вопрос лишь в том, когда и как она уступит место демократии. То ли она
прекратится при жизни ее создателя, то ли при его более слабых преемниках. То
ли она исчезнет «по-хорошему» – например, диктатор уйдет на пенсию или в мир
иной, подготовив себе на смену демократические институты. То ли она рухнет
«по-плохому» – например, будет свергнута народом, доведенным до отчаяния
развязанными диктатором войнами и характерными для любой диктатуры
экономическими трудностями. Вариантов тут существует множество, и можно лишь
надеяться, что будут соблюдаться законы и не прольется кровь.
Демократия рано или
поздно восторжествует над диктатурой в любой стране, и в этом сомнений нет.
Менее эффективные общественно-политические системы постепенно сменяются более эффективными. Таков неумолимый ход истории.
Москва,
С.В. Заграевский (с) 2010
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
НА СТРАНИЦУ «СОЦИАЛЬНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА»