НА СТРАНИЦУ «ФИЛОСОФИЯ, БОГОСЛОВИЕ»
СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ
ИИСУС ИЗ НАЗАРЕТА:
ЖИЗНЬ И УЧЕНИЕ
М.: «АЛЕВ-В», 2000. 250 с. ISBN 5–94025-004–1
Новая книга известного художника и богослова Сергея Заграевского написана в популярной и общедоступной форме. Тема книги актуальна и наверняка заинтересует любого читателя. Это взгляд на Иисуса Христа и христианство с позиций здравого смысла современного человека.
Много десятилетий в России исследования жизни, личности и учения Иисуса велись в рамках либо коммунистической идеологии, либо церковного официоза. Многочисленные западные «душеспасительные» брошюры чаще всего преследуют корыстные интересы завлечения людей в религиозные секты.
Таким образом, в независимом русском богословии на рубеже тысячелетий образовался вакуум, который призвана заполнить книга Сергея Заграевского.
Большое внимание уделено личности Иисуса и связанным с нею церковным догматам Троицы и Богочеловека. Рассмотрены проблемы, волнующие всех – нравственность и грех, христианство и сексуальность, добро и зло, ад и рай, конец света и вечная жизнь.
ВСТУПЛЕНИЕ
I
Об Иисусе Христе и его учении за две тысячи лет написано огромное количество философской, богословской и художественной литературы. Казалось бы, что можно добавить к ней?
Но мы живем в канун двухтысячелетия христианства, и закончился ХХ век, уникальный в плане невиданного торжества здравого смысла и свободы мнений, прежде всего в странах европейской культуры. А от европейской культуры до христианства – один шаг, они формировались параллельно в течение тех самых двух тысяч лет.
И Россию мы с полным правом отнесем к Европе, поскольку большинство россиян придерживается ортодоксального православия, претендующего на древнейшие и первозданные христианские традиции. Да и свобода мнений в России сейчас сопоставима с европейской. Дай Бог, чтобы надолго…
Хочу сразу сказать, что нам придется вести богословские беседы. К сожалению, при слове «богословие» современный человек прежде всего себе представляет огромные пожелтевшие тома, написанные в средние века бородатыми старцами на языке, понятном только им самим.
Но у нас, слава Богу, не средневековье, и сделать основы христианского богословия простыми, логичными и понятными – одна из целей этой книги.
И никаких особых открытий мы не делаем, просто новое время дает новое видение вечных проблем. Поэтому и никакой специальной литературой нам не придется пользоваться. Библия, Библия и еще раз Библия...
На эту тему есть замечательный «святоотеческий» анекдот.
Одному святому отцу молодой богослов подарил свою книгу – комментарий к Библии. Через некоторое время он спросил, был ли полезен его комментарий.
– Очень, – ответил святой отец. – Для того, чтобы его понять, мне теперь приходится чаще читать Библию…
Дабы не оказаться похожим на молодого героя анекдота, торжественно обещаю отсутствие в этой книге «заумного» языка. Если что-то читателю окажется непонятно, это упрек прежде всего в мой адрес. Я категорический противник принципа «чем непонятнее, тем солиднее». Не зря Вольтер говорил, что важность – маска посредственности.
II
Разговор наш пойдет на отнюдь не новую тему: кто же такой Иисус Христос – Бог или человек? Или Богочеловек (церковная традиция)? Или легенда? К сожалению, последнее утверждали не только коммунисты, но и некоторые серьезные западные ученые.
А что такое учение Христа? Религия, философия, догма или духовная система? И на каких его аспектах имеет смысл акцентировать наше внимание?
Для того, чтобы это понять, нам придется учитывать мнения и богословов, и философов, и историков. Но учитывать – это одно, а оценивать – совсем другое.
Критерий оценки у нас может быть только один: здравый смысл человека конца ХХ – начала XXI века.
ХХ век нам принес не только небывалый технический прогресс, две страшные войны, Чернобыль, Колыму и Освенцим. Он принес и крайне широкий спектр мнений по любому вопросу из любой области человеческого опыта.
А еще ХХ век никакими геноцидами так и не смог развенчать идеалы гуманизма.
Не будем путать гуманизм с демократией: «демократические ценности» пока что показывают свою работоспособность далеко не везде. Главное достижение гуманизма можно выразить так: жизнь и личность каждого человека священны, и каждый человек имеет право на собственное мнение. А из этих «мелких» собственных мнений так же складывается здравый смысл эпохи, как из семейных «гнездышек» – политическая карта мира.
И не надо насильно приводить мнения людей «к общему знаменателю» и вести их к очередному светлому будущему – все равно уведешь не туда, здравый смысл нашего времени антиутопичен.
К сожалению, эта антиутопичность имеет тенденцию перерасти в нигилизм и дискредитировать многие нравственные ценности, в том числе те, о которых говорил Иисус. Но ведь и это мы уже «проходили» в течение семидесяти лет господства коммунистической идеологии, значит, и тут наш здравый смысл имеет все шансы на победу.
Заметим, что Россию перестали «вести к светлому коммунистическому будущему» совсем недавно – что такое в истории пятнадцать – двадцать лет! Но в масштабе человеческой жизни это не так и мало, и сейчас нам представилась уникальная возможность посмотреть на личность и дело Иисуса Христа непредвзято и объективно.
Мы, к счастью, свободны и от коммунистических крайностей типа «религия – опиум для народа», и от церковной цензуры времен Российской империи, и от религиозной эйфории первых послеперестроечных лет. Так давайте этим пользоваться, пока не поздно. Политическая система России непредсказуема, и глядишь, опять начнут «закручивать гайки»…
Итак, главная цель нашей книги – по возможности очистить христианство от огромного количества средневековых догматических наслоений и сделать основные аспекты жизни, личности и учения Иисуса Христа понятными каждому.
III
Отсутствие в ХХ веке в большинстве
западных стран советской власти и всеобъемлющей церковной цензуры
предопределило колоссальные успехи философско-богословской мысли, в частности,
по интересующему нас вопросу.
Но такие замечательные мыслители так называемой «либеральной теологии», как Альберт Швейцер (1875–1965) или Карл Барт (1886–1968), имели взгляды на мир, очень сильно отличающиеся от современных. Дело в том, что полвека назад люди еще не разочаровались в коммунистических идеях. Последние, проникая на Запад в слегка видоизмененном виде (вроде борьбы за права африканцев), вызывали у множества богословов, философов и писателей желание увязать коммунизм с христианством и сделать некие общие выводы о радужных экономико-политических перспективах жизни на Земле. Таких принципиальных антиутопистов, как Джордж Оруэлл, автор великого романа «1984», было мало.
В России ХХ века философы-богословы Павел Флоренский (1882–1937), Владимир Лосский (1903–1958), Александр Мень (1935–1990) и многие другие пытались создать на базе ортодоксального православия современные философские системы. У нас еще будет повод подробнее остановиться на этом, а пока лишь скажем, что в итоге они оказали влияние на узкий круг специалистов, но до массового сознания дошли неполно и опосредованно – через церковных чиновников, решавших, что можно, а что нет.
Впрочем, на Западе идеи «либеральных теологов» на пути к миллионам верующих ждала ненамного лучшая участь, и это неудивительно. Дело в том, что богословие (теология) – наука о религии и только о ней, а философия гораздо более многопланова и традиционно элитарна. Поэтому любая попытка синтеза этих наук ведет к усложнению богословия и превращению религии в предмет словесных изысков узкого круга лиц.
В итоге христианские церкви – и
ортодоксальное православие, и не менее ортодоксальный католицизм, и
лютеранство, и англиканство – ведут собственные богословские разработки, живут
по своим законам и диктуют верующим то, что считают нужным.
Такова реальность нашего времени, и с ней необходимо считаться. Но для нас это и лучше – гораздо проще анализировать выверенную и устоявшуюся позицию ортодоксальной церкви, чем десятки разноплановых философских и богословских учений.
Именно поэтому наша книга может быть полезна как для специалиста, так и для человека, знакомого с христианством по популярным брошюрам вроде «Краткого изложения вероучения», красочным альбомам или беседам с приходским священником.
IV
Для начала давайте именно под этим углом зрения посмотрим на современный образ Иисуса в сознании людей.
Конечно, сколько людей, столько мнений. И все же я предлагаю читателям самим провести среди друзей и знакомых такой элементарный «опрос общественного мнения»: кто такой Иисус Христос?
Ответ «навскидку», скорее всего, будет: «Бог».
Потом, после некоторого раздумья: «Нет, все-таки человек, а Бог – это что-то более глобальное, создатель мира и Адама»…
Потом респондент (говоря по-русски, опрашиваемый) еще подумает и скажет: «Сын Божий». Может быть, вспомнит формулировки «Бог-Сын» или «Богочеловек». Священник или церковный богослов, возможно, еще и назовет «второй ипостасью Святой Троицы».
Подавляющее большинство отвечает именно так и в такой последовательности.
Тогда я задам еще один, более сложный вопрос – что такое Троица?
Мне ответят: «Что же тут сложного? Каждый школьник даже в советские времена знал, что это Бог-Отец, Бог-Сын (Иисус Христос) и Святой Дух».
Все правильно. Не сомневаюсь, что после некоторых размышлений любой ответит и на вопрос, что такое Святой Дух. Наиболее простые варианты ответа – духовность, вера, христианство, религия. Церковный богослов, опять же, скажет: «Божественная личность, третья ипостась Троицы».
А следующий вопрос тогда не такой простой. Запомним его, нам с вами придется над ним думать в течение нескольких первых глав:
– В каких взаимоотношениях между собой и с нами, «простыми смертными», находятся три вышеуказанных Бога?
А думать действительно надо, потому что есть еще один вопрос, совсем непростой и даже несколько провокационный:
– Бог, как известно, один. Это первая Священная заповедь и основа основ христианской религии. А мы только что перечислили трех – Отца, Сына и Святого Духа… У нас что, многобожие, то есть язычество?
Сразу заметим, что ответ «Бог один, но в трех проявлениях» не годится. Мы знаем, например, что Иисус Христос молился Богу. Получается, он молился сам себе? Да и с ортодоксально-церковной точки зрения «ипостась» – не «проявление», а личность…
А ведь есть и не менее сложные вопросы. Например, что такое христианская нравственность? А «первородный грех»? А грех вообще? А ждет ли нас вечная жизнь? А если ждет, то в аду или в раю?
Да и вообще, существует ли Бог? А можно это доказать или нет?
Давайте вместе искать ответы на огромное количество вопросов, которые перед нами ставит и христианство, и здравый смысл нашей эпохи.
ГЛАВА 1
ВСПОМИНАЕМ СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ
I
Биографию Иисуса Христа с той или иной степенью детализации знают все, поэтому мы будем останавливаться лишь на тех эпизодах из Евангелий, которые могут быть полезны для понимания его личности и учения.
Критиковать Евангелия за противоречия бессмысленно, они писались разными людьми много лет спустя после распятия Иисуса, и наличие противоречий как раз показывает их правдивость. Конечно, в условиях неполной информированности. Но если бы откровенно выдумывали – все было бы очень гладко, и любое противоречие было бы аргументировано…
Значит, наша задача – не критиковать Евангелия, а оценивать содержащуюся в них информацию с точки зрения христианского вероучения, исторического контекста и здравого смысла нашей эпохи.
Итак, начнем. Иисус Христос родился…
Вот и первая проблема. Когда родился Иисус?
Официально считается, что на рубеже 1 года до нашей эры (до Рождества Христова) и 1 года н.э. Во всяком случае, летосчисление ведется именно так, и 25 декабря 2000 или 7 января 2001 года вроде бы должно исполниться 2000 лет со дня рождения Иисуса.
Ну что же, давайте рассмотрим
общеизвестный факт: Иисус родился при иудейском царе Ироде (правил в 37–4 до н.э.). Услышав от волхвов про рождение
Иисуса и усмотрев в этом угрозу для своей царской власти, Ирод приказал
перерезать всех младенцев в окрестностях Вифлеема (Мф. 2:16), и столь
антигуманным поступком увековечил свое имя со знаком «минус».
Отметим, что историческая достоверность «избиения младенцев» весьма сомнительна:
Во-первых, этот поступок почему-то не нашел отражения в иудейских летописях, которые скрупулезно фиксировали куда менее глобальные действия царя.
Во-вторых, Ирод Великий был весьма умным и тонким, хотя и жестоким политиком. Кого он, действительно, уничтожал при первом подозрении – так это потенциальных претендентов на трон, в том числе своих жен и сыновей. Но подобное малопривлекательное поведение было характерно для большинства деспотов.
А в «хорошем смысле» прославился он
тем, что договорился с римлянами, завоевавшими Иудею в
За Иродом римляне признали титул царя, при нем был построен огромный, поражавший современников своими масштабами храм (знаменитая «Стена плача» в Иерусалиме осталась именно от храма Ирода), и процветала не только Иудея, но и многочисленные еврейские общины в крупнейших городах Римской империи.
«Наперекос» в Иудее все пошло сразу после смерти Ирода, и не случайно в истории еврейского государства только он удостоился титула «Великий». Даже не Давид, не Соломон…
Тем не менее, у нас «Ирод» – ругательство. Вот они, парадоксы, возведенные в ранг традиции! Нам их в течение этой книги еще вспоминать и вспоминать…
Но «избивал» Ирод младенцев или нет, факт рождения Христа в его правление можно считать бесспорным.
Итак, Ирод Великий умер весной 750 года
от основания Рима, а монах Дионисий Малый (VI век) свое летосчисление от
«Рождества Христова» начал с 25 декабря 753 года (проще условно принять начало
Переводя на летосчисление Дионисия,
которым мы пользуемся до сих пор, Ирод умер в 4 году до н.э. Переводить очень
легко: если 1 год н.э. – 754 от основания Рима, то
Получается календарный парадокс – двухтысячелетний юбилей Иисуса имел место гораздо раньше 2000 года.
А уж о том, как абсурдно звучит фраза «Христос родился минимум за 4 года до Рождества Христова», я и не говорю.
II
Итак, в 2000 году мы на самом деле праздновали только круглую дату весьма странного летосчисления, введенного в 525 году монахом Дионисием Малым, образованнейшим человеком, составителем первого собрания «Апостольских и Соборных правил», то есть фактически одним из творцов «Священного Предания». Давайте постараемся понять, что к чему, не мог же он просто ошибиться с годом рождения Христа.
Для этого сначала попробуем выяснить, когда Иисус был распят, так как про его распятие известно гораздо больше, чем про рождение.
Все евангелисты – и Матфей, и Марк, и Лука, и Иоанн – сходятся на том, что он был распят в пятницу (Мф. 27:62; Мк. 15:42; Лк. 23:54; Ин. 19:14). Но в какую конкретно?
Эта пятница приходилась на один из
дней еврейской Пасхи – помните, было принято на Пасху отпускать преступника, и
вместо Христа отпустили Варавву?
Первый день Пасхи – 14 числа месяца нисана (первого месяца по иудейскому календарю), так как в Ветхом Завете говорится: «В первый месяц, в четырнадцатый день месяца Пасха Господня» (Лев. 23:5).
Все евангелисты, кроме Иоанна, свидетельствуют о том, что знаменитая Тайная Вечеря, последний ужин Иисуса накануне распятия, была именно в первый день Пасхи: «Настал же день опресноков, в который надлежало заколоть пасхального агнца» (Лк. 22:7). О том же самом говорят и Марк, и Матфей (Мк. 14:12; Мф. 26:17).
Значит, Тайная Вечеря имела место 14 нисана, а Христос был распят на следующий день, то есть 15-го.
Слова евангелиста Иоанна о дне распятия: «Тогда была пятница перед Пасхою» (Ин. 19:14) противоречат множеству свидетельств других евангелистов о пасхальном характере Тайной Вечери, поэтому здесь, скорее всего, имеет место филологическая неточность – Иоанн мог говорить о пятнице как об одном из дней Пасхи.
На эту тему, наверно, можно было бы спорить, но на неточность евангелиста Иоанна еще в середине II века обратил внимание его ученик Поликарп Смирнский, и вел на эту тему диспут с римским епископом. Заметьте – Поликарп не стал отстаивать точку зрения своего учителя Иоанна, а принял датировку Матфея, Марка и Луки, с которыми не был лично знаком. Это в значительной мере подтверждает его объективность.
В итоге благодаря Поликарпу датировка Тайной Вечери 14-м нисана, а распятия пятнадцатым, уже в IV веке стала общепринятой, и на ее основе до сих пор рассчитываются даты христианской Пасхи.
Дело было за малым (невольный каламбур с Дионисием Малым) – соотнести иудейский календарь с римским (общеевропейским) и посмотреть, в каком году 15 нисана приходилось на пятницу.
Дионисий это и сделал, поставив ограничения в виде доподлинно известного факта, что Иисус был распят при прокураторе Иудеи Понтии Пилате (об этом говорили даже римские историки Тацит и Иосиф Флавий), а Пилат был прокуратором с 26 по 36 год н.э.
Получилось, что в эти годы были только две пятницы 15 нисана – 30 и 34 гг. Оставалось выбрать одну из них.
Итак, 30 или 34 год?
III
В раннехристианские времена бытовала легенда о том, что Пилат за казнь Иисуса был вызван в Рим, «на ковер» к императору, давал объяснения и был смещен. Об этом говорил даже знаменитый писатель-богослов Тертуллиан (ок. 160 – ок. 240).
Какая с тех пор произошла переоценка ценностей! Не всякий сейчас помнит, что Иисуса распяли при императоре Тиберии. Казалось бы, что такое скромный провинциальный проповедник по сравнению с римским императором – а вот надо же! Мог ли подумать император, что потомки будут вспоминать о нем как о политическом деятеле, жившим в эпоху Иисуса Христа…
Так вот, мы знаем, что из себя представлял император Тиберий (вспомним хотя бы «Жизнь двенадцати цезарей» Светония), и, конечно, он никогда не разжаловал бы прокуратора за чью-то казнь, тем более какого-то проповедника. К тому же римские императоры крайне враждебно относились к появлению новых религий и культов.
Тем не менее, в средние века было принято представлять кровавых правителей суровыми, но справедливыми, и неудивительно, что у «верноподданного» Дионисия Малого возникло желание выбрать дату распятия, более близкую к увольнению «хорошим» императором «нехорошего» прокуратора.
А дальше включилась известная традиция под названием «возраст Христа».
Обратим внимание на важнейшее свидетельство евангелиста Луки: «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее… был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне» (Лк. 3:1–2).
С этого момента Иоанн Креститель начал крестить народ. Через некоторое время (какое конкретно – Лука не уточнил) крестился и Иисус, что означало начало его служения – проповеднической деятельности.
Затем Лука говорит: «Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати…» (Лк. 3:23).
Значит, не раньше 15-го года правления императора Тиберия Иисусу было около 30 лет. Предыдущий император, Август, умер в 14 году. Получается, что Иисусу было около тридцати лет не раньше 28 года.
Служение Христа наиболее полно описал евангелист Иоанн. Иисус начал свою проповедническую деятельность за несколько дней до еврейской Пасхи (Ин. 2:12). Потом упоминается еще три праздника Пасхи (Ин. 5:1; 6:4; 11:55). Таким образом, с первой Пасхи до последней (трагической) прошло три года.
Отсюда и знаменитый «возраст Христа» – тридцать лет до крещения (по Евангелию от Луки) плюс три года после (по Евангелию от Иоанна). Тридцать три года.
Итак, перед Дионисием Малым (да и перед нами) встала проблема: если выбрать в качестве даты распятия 30 год, то служение Христа никак не «укладывалось» в три года, даже если бы он крестился в том же 28 году, когда начал свою деятельность Иоанн Креститель.
А если выбрать 34 год, то выходило с большим «запасом», так как Иисус мог принять крещение и позже 28 года. Например, Иоанн начал крестить в 28 году, а Христос крестился только в 31-м. Почему бы и нет?
Дионисий и выбрал 34 год. По его
расчетам, все получилось «нормально» – родись Иисус на рубеже
А про то, что Христос родился при Ироде Великом, Дионисий мог и забыть. Может быть, он не знал дату смерти царя Ирода. А может быть (что наиболее вероятно), он предпочел ориентироваться на свидетельство о 15-м годе правления Тиберия и на дату «увольнения» Понтия Пилата…
Но мы ни о чем забывать не будем, и нам придется рассуждать дальше.
IV
Итак, Иисус родился при Ироде
Великом, то есть не позже
Мало, очень мало евангельской информации о Рождестве Христовом. Некоторые исследователи даже пытаются опираться на свидетельство о «Вифлеемской звезде» (Мф. 2:2), привлекая крайне разноречивые данные о кометах, метеоритных потоках и «парадах планет». Но подобные астрономические явления происходят практически каждый год. Неужели нам больше ничего помочь не может?
Нет, есть еще одно важнейшее свидетельство евангелиста Луки: «В тот год вышло от императора Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею» (Лк. 3:1–2).
Переписи в Римской империи были необходимы для эффективного сбора налогов и поэтому проводились периодически, раз в пять лет, при каждом новом цензоре (так называлась соответствующая римская должность). Любая перепись имела законное основание в виде императорского указа, дабы непредоставление информации имело форму нарушения закона и могло караться в соответствии с римским правом.
Значит, свидетельство о повелении Августа провести перепись нам помочь не может – плюс-минус пять лет, разброс слишком велик.
Зато нам поможет тот исторический факт, что Квириний (по римским источникам – Квинтилий) стал прокуратором Сирии в 6 году до н.э. Это сужает диапазон возможного года рождения Христа до двух лет: 6–4 гг. до н.э.
А год распятия?
Принимая 34 год, мы никак не укладываемся в «возраст Христа» – если бы Иисус родился в 4 году до н.э., ему в 34 году н.э. исполнилось бы 37 лет (для тех, кто будет проверять эти расчеты, напомню: «нулевого» года не было, после 1 года до н.э. сразу следовал 1 год н.э., поэтому если мы «переходим» начало эры, то от расчета надо отнимать один год).
Вроде бы надо принимать в качестве
года распятия
Никак не укладывается служение Иисуса в два года. К тому же и «возраст Христа» тогда получится тридцать два, и если ему в 28 году исполнилось тридцать, то родился он в 3 году до н.э. (не забыли вычесть из возраста «нулевой» год)? А мы выяснили, что позже 4 года до н.э. он родиться не мог.
Что же делать?
Оказывается, всего-то внимательно перечитать историю Рима, хотя бы ту же «Жизнь двенадцати цезарей» Светония. Тиберий стал соправителем Августа еще при жизни последнего, не в 14, а в 13 году! Более того, «отвечал» Тиберий именно за провинции, то есть для Иудеи его правление началось именно в 13 году, и пятнадцатым годом правления был не 28, а 27 год! В Римской империи еще не было установившейся традиции передачи императорской власти по наследству, и этим «соправительством» подчеркивалась преемственность правления Тиберия.
Вот мы и «нашли» тот год, которого нам так не хватало. Считаем:
В 27 году Иисусу было около тридцати лет. Принимаем без всякого «около» – было тридцать.
Его распяли через три года, то есть в 30 году. Значит, в момент распятия ему было 33 года – «возраст Христа».
Вычитаем из 30 года тридцать три, учитываем «нулевой» год и получаем 4 год до н.э., рождение при Ироде Великом. Все сходится!
Значит, мы можем с достаточной уверенностью сказать:
Рождение Иисуса Христа:
Распятие:
На самом деле можно сказать еще точнее. Еще в начале XIX века по астрономическим таблицам было посчитано, что 15 нисана 30 года соответствует 7 апреля.
Значит, Иисус мог родиться и во
второй половине
Так что мы имеем возможность соблюсти
еще одну традицию и оставить общепринятые даты Рождества: католического – 25
декабря, православного – 7 января. Поскольку Большой Энциклопедический словарь
Итак, наиболее справедливыми и
компромиссными как в историческом, так и в богословском плане являются даты
жизни Иисуса: 7 января
Точную дату распятия, 7.04. 30 года, можно считать вполне доказанным историческим фактом.
На всякий случай еще раз посчитаем по
годам: если Иисус родился в начале 4 года до н.э., то 1 год ему исполнился в
начале 3 года до н.э., 2 года – во 2 году до н.э., 3 года – в
Впрочем, большинство людей все равно
воспринимает как само собой разумеющееся и то, что Христос родился за несколько
лет до Рождества Христова, и то, что юбилей празднуется на рубеже 2000–2001
годов. Например, издательство «Терра» в
Как тут не задуматься об огромной силе традиций, парализующей всякое желание связать одно с другим…
Итак, Иисус родился в начале 4 года до н.э. в Вифлееме, местечке под Иерусалимом.
Христом Иисуса при жизни никто, кроме учеников, не называл, это не фамилия и не прозвище. Это греческий перевод древнееврейского слова «Машиях» (Помазанник Божий или Спаситель), более известного в транскрипции «Мессия».
Значит, Христос – Мессия или Спаситель.
Вспомним, кстати, одну традицию, нашедшую воплощение из железобетона, мрамора и пластика в центре Москвы – храм Христа Спасителя. При переводе с греческого получается «масло масленое» – храм Спасителя Спасителя. Многострадальный храм еще и называется неграмотно… Но это так, к слову.
Иисус пошел по стопам своего «земного» отца, Иосифа, и до начала своей проповеднической деятельности работал плотником (Мк. 6:3). Несмотря на несколько прозаическую профессию, он вел свое происхождение от царя Давида, что было в Иудее достаточно частым явлением – страна была небольшой, Давид имел множество сыновей (2 Цар. 3:2–6), и за тысячу лет его род разветвился очень сильно.
Родился Иисус в Вифлееме (Мф. 2:1), но вырос и прожил много лет в Назарете (Мф. 2:23), небольшом городе в Галилее, области на севере Израиля. Таким образом, он официально считался жителем римской провинции Иудеи.
Фамилий в восточной части Римской империи не было, поэтому внутри родного города люди обычно звались по имени или роду занятий. Была и уважительная форма обращения – по имени отца или основателя рода. Иисуса, таким образом, «за глаза» могли звать «плотник» или «сын плотника», «в глаза» – «сын Иосифов» (по-еврейски – «бен Иосиф»), а в особо торжественных случаях – «сын Давидов».
При переезде в другую местность к имени обычно прибавлялось название родного города. Отсюда и то имя, которое было написано на табличке, прибитой к кресту – Иисус Назорей (Ин. 19:19).
Вообще говоря, слово «Назорей» имеет дополнительное значение – «человек, посвятивший себя Господу» (Суд. 13:5), и созвучие «Назарет-Назорей» использовалось учениками Иисуса для того, чтобы подчеркнуть его мессианскую сущность. Но на самом деле по обычным иудейским правилам Христос именовался Иисусом Назарянином (Лк. 4:34). В более современных переводах – Назаретянином или Назаретским.
Все это означает одно и то же – происхождение из города Назарета. Поэтому, чтобы не зависеть от переводчиков, я предлагаю самый бесспорный вариант – Иисус из Назарета.
Итак, Христос официально «числился по документам» как Иисус бен Иосиф из Назарета.
Сам он себя чаще всего называл по ветхозаветной традиции – Сын Человеческий (Мф. 10:23; 16:28; Лк. 9:56; 19:10 и др.)
Для того, чтобы понять, на какие конкретно традиции Иисус из Назарета опирался в своей проповеднической деятельности, необходимо сделать достаточно обширный экскурс в Ветхий Завет. Этот экскурс нам будет полезен и для понимания многих аспектов жизни и учения Иисуса.
Напомню, что Ветхий Завет можно условно подразделить на пять основных частей.
Первая часть – «легендарная». Это начало книги «Бытие» – первой книги «Пятикнижия», написанного, согласно канонической традиции, пророком Моисеем в середине второго тысячелетия до н.э. Эта часть рассказывает о событиях от сотворения Богом мира и Адама до переселения евреев (тогда еще кочевого племени скотоводов) в Египет. Из этих легенд, впрочем, можно сделать множество исторических и богословских выводов, а с самого Моисея начинается и строго документированная история еврейского народа.
Часто, кстати, возникает путаница в терминах «Израиль», «Иудея», «иудаизм», «иудеи» и «евреи». Давайте попутно определимся с ними – все-таки это национальность и религия Иисуса Христа.
Древнее всего самоназвание нации – «евреи». Оно, вероятнее всего, произошло от Евера, предка праотца еврейского народа Авраама (Быт. 11:16). Полное имя последнего было Авраам Еврей (Быт. 14:13).
Название государства Израиль пошло от Иакова, внука Авраама. Израиль – второе, почетное имя Иакова, означавшее «Борец с Богом». Иаков, как мы помним, во сне боролся с Богом и оказался не слабее (Быт. 32:24–28).
У Иакова-Израиля было двенадцать сыновей, от которых пошло двенадцать «колен израилевых» (попросту говоря, родов). Когда Моисей вывел евреев из Египта и они завоевали «землю обетованную» – Палестину, каждое колено получило свою территорию. Колено Иуды, одного из сыновей Иакова, было наиболее многочисленным и богатым.
В Х веке до н.э. царь Давид создал единое государство со столицей в Иерусалиме, незадолго до того отвоеванном у враждебного евреям племени иевусеев. После царствования Соломона, сына Давида, государство распалось на два – Иудею (колено Иуды и часть колена Вениамина) и Израиль (все остальные колена).
В I веке до н.э. римляне, не мудрствуя лукаво, назвали всю завоеванную провинцию не Израилем, а Иудеей, так как Иерусалим был столицей последней. От римлян, видимо, пошел и тот парадокс, что величайшее достижение еврейского народа, религия единого Бога, первым представителем которой был Авраам Еврей, называется не авраамизмом или евреизмом, а иудаизмом. Евреев в Европе стали звать иудеями тоже «с легкой руки» римлян.
Отметим, что Иисус был из колена Иуды (Мф. 1:3), то есть он имел полное право звать себя и евреем, и иудеем.
Вторая часть Ветхого Завета – «законодательная» (остальные книги Пятикнижия).
Моисей, кроме того, что вывел евреев из Египта, где их всячески угнетали, дал еврейскому народу Закон и Декалог (десять Священных заповедей). Закон здесь пересказать нереально в силу его крайней сложности, а десять заповедей (Исх. 20:2–17) знают (хотя бы понаслышке) практически все. Тем не менее, кратко их напомним, так как нам о Декалоге предстоит много говорить.
1. Бог един.
2. Не создавай себе кумиров (идолов) и не изображай ничего того, что на небе, на земле, под землей и где бы то ни было.
3. Не произноси имени Господа напрасно (мы чаще говорим в старославянской интерпретации – «всуе»).
4. Не делай никаких дел в субботний день.
5. Почитай отца и мать.
6. Не убивай.
7. Не прелюбодействуй.
8. Не кради.
9. Не лжесвидетельствуй.
10. Не желай ничего из того, что есть у ближнего твоего.
Третья часть Ветхого
Завета – «историческая». Книги Иисуса Навина, Судей и Царств – весьма подробно
и объективно написанная история Израильско-Иудейского царства от времен
становления (ок. XIV в. до н.э.) до гибели (VI в. до н.э.).
Наибольшего расцвета
Израильско-Иудейское царство достигло в Х веке до н.э. при царе Давиде (конец XI в. – ок.
Четвертая часть Ветхого Завета – «литературная». Это такие замечательные памятники слова и мысли, как книги Есфири, Иова, Псалтырь, Притчей Соломоновых, Екклесиаста и Песни Песней Соломона, сюда же можно отнести большинство «апокрифов» – книг, не вошедших в иудейский канон.
Канонические книги были написаны, согласно христианской традиции, во время расцвета Израильско-Иудейского царства, и весьма вероятно, что это было именно так. Сильное государство, как мы знаем, склонно забывать о религии, Боге и бренности всего земного, но зато при нем процветают всяческие науки и искусства. Свято место пусто не бывает…
Для того, чтобы понять специфику религиозной мысли Иудеи при Соломоне и его потомках (до завоевания персами в VI веке до н.э.), проанализируем две наиболее характерные в этом плане книги Ветхого Завета – Иова и Екклесиаста.
Иудейская каноническая традиция приписывает книгу Иова не кому-нибудь, а самому Моисею, но несомненно, что она была написана гораздо позже, скорее всего, в те же Соломоновы времена.
Суть истории Иова примерно представляют себе почти все, но полезно будет еще раз ее вспомнить из-за неожиданных выводов.
Итак, некогда жил
праведный и богобоязненный Иов, сильный, здоровый и богатый, и все у него было
– и стада, и дети, и дом.
И вот однажды явился сатана к Богу и предложил испытать праведность Иова. Аргумент у сатаны был следующий: Иов праведен, потому что у него все есть, а лишись он всего этого – еще как начнет проклинать Бога. После некоторой дискуссии испытание началось.
У Иова сначала погиб весь скот и он разорился, потом умерли все дети, потом и сам он заболел проказой. Бога, тем не менее, он не проклял, взял скребок отдирать свою коросту, сел в лужу посреди двора (вода охлаждала его язвы) и начал сетовать на свою горькую судьбу друзьям, пришедшим его утешать.
Лейтмотив сетования был следующим:
– Я ли не праведник? Я ли не приносил Богу регулярные жертвы, никого не обижал и т.п.? За что мне Бог послал все эти несчастья?
Согласно известному
современному анекдоту, Бог на это ответил: «Ну, не нравишься ты мне!»
И на самом деле, после долгих бесед Иова с друзьями о том, что праведно, а что нет, Бог приходит в облаке к Иову и говорит абсолютно потрясающие вещи:
– А откуда ты знаешь, Иов, что нужно Богу, чтобы он считал того или иного человека праведником? Ты что, пытаешься понять и просчитать мнение Бога? Того, кто заставляет реки течь, ветер дуть, солнце всходить и так далее (перечисление того, что делает Бог, занимает много страниц). И не пытайся – все равно не поймешь. Так на что ты, Иов, сетуешь? Надо будет Богу – он и вовсе тебя сотрет в пыль, и никакие жертвы и безгрешность не помогут.
Действительно, прямо по анекдоту – не нравишься, и все тут.
Дальше Бог, как в сказке, пожалел Иова – ведь тот его все-таки не проклял. Короче, все стало хорошо, Бог все Иову вернул, у последнего родились новые дети, жил он счастливо и умер в глубочайшей старости, славя Бога.
Главный вывод из этой книги весьма парадоксален: зачем праведно жить? Ведь мы никогда не сможем понять, что нужно Богу и что он считает за праведность. Главное – не проклинай Бога, а в остальном – делай, что хочешь…
На самом деле, конечно, так себе вывод. Похоже не только на нигилизм, а и на полное отрицание каких-либо духовных ценностей. Но что делать, из песни слова не выкинешь так же, как из Ветхого Завета – книгу Иова.
А одна из вершин литературы всего древнего мира, великая книга Екклесиаста, или Проповедника? Ее можно смело ставить в один ряд с шедеврами Гомера или Овидия, а написана она, возможно, лично премудрым Соломоном. Или царским писарем…
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует – все суета!
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки…»
И так далее – эту книгу нельзя пересказывать, ее можно только читать. Тем не менее, даже из этих первых строк видно, что книга написана человеком, не верящим ни во что и ни в кого.
Книга страшна, трагична и оставляет в душе настолько горький осадок, что еврейские богословы спорили несколько столетий, включать или нет шедевр Екклесиаста в библейский канон. К счастью, все-таки включили, добавив в конце несколько «успокоительных» фраз, звучащих таким диссонансом с основным содержанием, что в их подлинности усомнились еще в средние века.
«Нигилистические» идеи, заложенные в книге Иова, в книге Екклесиаста доведены до логического завершения: в чем смысл человеческого существования, ради чего мы живем, кому мы нужны? Богу? А откуда мы знаем, что ему нужно? Людям? Но придут новые поколения и забудут о нас…
До Иисуса Христа, давшего убедительный ответ на эти невеселые вопросы, еще было далеко.
IX
Впрочем, во времена Моисея и Соломона мало кто в Израиле задавал себе подобные вопросы, так как основой иудейской религии была вера в помощь Бога не конкретному человеку, а народу в целом.
Но с VI в. до н.э. многие поколения древних евреев жили под властью
завоевателей и умирали, не дождавшись от Бога помощи в борьбе против
оккупантов. Неудивительно, что упадок и гибель государства создали у еврейского
народа определенный духовный вакуум, который могла заполнить только надежда на
будущее избавление от непрерывного рабства и унижений.
Это привело к весьма специфическому результату – ожиданию Мессии. Пророчествам о его приходе посвящена последняя часть Ветхого Завета.
В VI в. до н.э. Иудея была завоевана
персами. Потом
евреям ненадолго удалось восстановить государственную автономию и к
Во времена Иисуса Христа началась непрерывная череда восстаний против римского владычества (считается, что Варавва, отпущенный Пилатом на свободу вместо Иисуса, был одним из лидеров «сопротивления»). И так до 70 года н.э., когда после очередного восстания «маленького, но гордого народа» римский полководец Тит разрушил Иерусалим вместе с храмом и окончательно уничтожил Иудею.
Единственное, что осталось у несчастной, угнетенной нации – это надежда.
О приходе Мессии (Спасителя) говорили почти все ветхозаветные пророки –Исаия, Иеремия, Иезекииль, Даниил и другие. Пророческие традиции в Иудее всегда были очень сильными – даже в «Псалтыре» Давида, относящемся скорее к «литературной» части, есть множество пророчеств. И в «Пятикнижии» Моисей периодически выступает в роли предсказателя судьбы своего народа.
Пророчества о приходе Мессии были весьма конкретными, даже назывались ориентировочные сроки. Последние оставляли простор для толкований, но Мессия, бесспорно, должен был:
– быть евреем (Быт. 22:18; Чис. 24:17);
– зваться Иисусом (Зах. 3:1);
– происходить из рода Давидова (Ис. 11:1; Зах. 13:1);
– быть Сыном Божьим, зачатым Девой от Бога (Пс. 2:7; Ис. 7:14);
– называться Сыном Человеческим (Дан. 7:13–14);
– прийти к людям (Вар. 3:37);
– родиться в Вифлееме (Мих. 5:2);
– принять поклонение волхвов (Ис. 60:3);
– побывать в Египте (Ос. 11:1);
– иметь отношение к городу Назарету (Суд. 13:5; Ис. 11:1–2);
– совершать чудеса и исцелять (Ис. 29:18; 61:1–2)
– рассказывать притчи (Ис. 77:2);
– въехать в Иерусалим на осле (Зах. 9:9);
– быть проданным за тридцать сребреников (Зах. 11:12);
– подвергнуться пыткам и быть казненным (Ис. 53:5; Иер. 11:19; Дан. 9:26; Пс. 21:17–19);
– воскреснуть и править миром (Пс. 2:8);
– принести миру Новый Завет (Иер. 31:31–33);
– судить все народы (Ис. 42:1–4);
– спасти народ Израиля (Ис. 25:8).
Перед нами готовая схема, которой должен был соответствовать Мессия (Помазанник Божий, Спаситель, по-гречески Христос). И если бы Иисус бен Иосиф из Назарета не соответствовал хотя бы одному из вышеперечисленных «требований», его мессианство было бы поставлено под сомнение.
Евангелисты, конечно, какие-то мелочи могли и «домыслить», но мы, называя Иисуса Христом, тем самым признаем его Мессией, признавая и все ветхозаветные пророчества.
Поэтому предлагаю не тратить время на обсуждение вопросов, какие «волхвы» поклонялись младенцу Иисусу, кому принадлежал осел, на котором Иисус въехал в Иерусалим, и какую сумму в долларовом эквиваленте получил предатель Иуда. Для понимания личности и учения Иисуса Христа эти тонкости непринципиальны. Есть гораздо более серьезные проблемы.
Х
Возможно, обзор Ветхого Завета был несколько утомительным, и все же необходимо еще ненадолго остановиться и вспомнить историю Нового Завета. Он гораздо короче Ветхого и состоит из Евангелий, Деяний святых апостолов, Соборных посланий и Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсиса).
Канонических Евангелий (признанных церковью биографий Иисуса Христа) четыре – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Вокруг и последовательности их написания, и вопросов авторства не утихают споры до сих пор. Это неудивительно, так как в оригинале ни одна книга Нового Завета до нас не дошла.
Больше всего «не повезло»
Евангелию от Матфея. Его в XIX–ХХ веках из-за большого количества ссылок на Ветхий
Завет, доказывающих тождество Иисуса и Мессии, стали считать чуть ли не плодом
коллективного творчества начала II века, то есть последним по времени написания. Если и признают
за автора некоего Матфея, то никак не связывают его с апостолом Матфеем и
утверждают, что первым Евангелием было короткое Евангелие от Марка, а
профессиональные историки-богословы Матфей и Лука написали на его базе свои
Евангелия, расцвеченные подробностями и ссылками на Ветхий Завет.
На самом же деле все гораздо проще. За апостолом Матфеем, по профессии мытарем (сборщиком римских налогов и пошлин) современные исследователи не признают способности к глубокому анализу Ветхого Завета абсолютно несправедливо.
Мытари были грамотнейшими и образованнейшими людьми, ведь их подбирали не правители Иудеи, а римляне! А уж последние-то знали толк в кадрах. Каста мытарей была закрытой и привилегированной, воспитанной в духе преданности римскому императору и римскому праву. Из всех учеников Иисуса на момент его смерти апостол Матфей был самым образованным, и только он был способен «по горячим следам» записать его проповеди и притчи.
Возможно, отсюда и определенный «экономический» и «верноподданнический» уклон притчей Иисуса в передаче Матфея, и некоторая «антисемитская» направленность первого Евангелия – например, дружный крик иерусалимской толпы: «кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25). Впрочем, последнее можно толковать по-разному, да и сомнительно, чтобы толпа кричала такую сложную и членораздельную фразу, еще и детей всуе вспоминала...
Но в любом случае мытари не любили народ, а народ не любил мытарей – аналогичная ситуация и с большинством современных налоговых инспекторов. Отметим, что среди апостолов после смерти Иисуса Матфей сразу оказался изгоем и быстро исчез с исторической сцены.
Еще один аргумент противников авторства Матфея – отсутствие прямых ссылок на его Евангелие в остальных книгах Нового Завета – вообще не выдерживает никакой критики. На кого было ссылаться, на ненавидимого всеми мытаря? Естественно, ссылались непосредственно на авторитетных ветхозаветных пророков.
С авторством Марка
(ученика апостола Петра) и Луки (ученика апостола Павла) все более-менее ясно.
Это середина первого века. Судя по тому, что «Деяния святых апостолов»,
продолжение Евангелия от Луки, написаны в Риме незадолго до еврейских погромов
(«гонений») императора Нерона (
Соответственно, Евангелие
от Матфея, на которое во многом опираются и Марк, и Лука, могло быть написано в
любое время с 30 по
Апокалипсис, наиболее читаемая и широко толкуемая часть Библии, был написан после нероновых гонений, в середине шестидесятых годов. Сейчас часто пишут, что Апокалипсис был первой книгой Нового Завета. Мы видели, что три первых Евангелия были написаны раньше. Но множеству поколений так сильно хотелось, чтобы первой книгой было именно «Откровение» (на его основе до сих пор просчитывается вероятный конец света), что желаемое вытеснило действительное.
Евангелие от Иоанна принадлежит уже другой эпохе – концу первого века.
Иоанн Богослов, любимый ученик Иисуса, был сыном рыбака, имел слабое базовое иудейское образование, но затем, видимо, получил возможность тесно соприкоснуться с греческой философией, будучи в шестидесятых годах в ссылке на острове Патмос, а затем живя в Эфесе. Он начал писать свои труды, будучи уже пожилым человеком, увидевшим и гибель многих соратников, и преобразование маленькой общины в общеевропейскую церковную организацию. Соответственно, четвертое Евангелие по стилю существенно отличается от остальных.
Домыслы о том, что у четвертого Евангелия и у Апокалипсиса разные авторы, оба Иоанны, не более чем домыслы. Апокалипсис, как мы говорили, датируется серединой шестидесятых годов (в нем есть четкие ссылки на действовавшие в то время церковные общины), а Евангелие Иоанн Богослов написал не менее чем двадцать – тридцать лет спустя. Достаточный срок для эволюции и стиля, и мировоззрения.
Да и имя Иоанн в Иудее было не таким уж и частым, не то, что в России его производное имя Иван, почему-то считающееся не еврейским, а исконно русским.
Итак, встанем на сторону церковной традиции и констатируем, что последовательность написания Евангелий соответствует их расположению в Новом Завете.
Понятно, почему Иисус из Назарета начал свое служение (проповедническую деятельность) относительно поздно, тридцати лет от роду. Для того, чтобы досконально изучить Ветхий Завет, в те времена требовалось гораздо больше времени, чем сейчас – толкования были, в основном, устными и крайне запутанными. А Иисусу мало было знать из Ветхого Завета только Закон Моисеев – от него требовались четкие ссылки на огромное количество пророков и пророчеств, он ведь объявил себя Мессией, Спасителем еврейского народа!
Горький исторический парадокс – этого за ним его народ так и не признал. Несмотря на имевшиеся ветхозаветные пророчества о том, что Мессия сначала будет казнен (Ис. 53:5; Иер. 11:19 и др.), и только потом воскреснет и будет править миром, в начале нашей эры у подавляющего большинства евреев сложился стереотип Мессии как чего-то огненного, грохочущего и поражающего римских оккупантов.
А Иисус был «всего лишь» сыном плотника, погибшим позорной смертью. Подчеркиваю – смертью, позорной для иудеев гораздо более, чем для римлян, ибо «проклят пред Богом всякий повешенный на дереве» (Втор. 21:23). И то, что всемогущего Мессию мог предать какой-то ничтожный Иуда, у соотечественников Иисуса никак не укладывалось в голове.
Была и другая крайность, связанная с тем же злосчастным предателем Иудой – его имя вызывало ассоциации с Иудеей и иудаизмом. Сколько раз это использовалось антисемитами! Отсюда ведь один шаг до знаменитой фразы «Христа распяли евреи», особенно популярной в средние века, когда антисемитизм был возведен в ранг государственной политики. Впрочем, и сейчас такой стереотип имеет место…
На самом деле утверждение «Христа распяли евреи» неверно прежде всего формально – распятие никогда не было еврейской казнью!
Все казни в Иудее производились по Закону Моисееву, который предусматривал повешение или отсечение головы, а за отдельные преступления – побивание камнями.
Римляне, захватив Иудею в
«Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом.
Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино» (Ин. 11:47–52).
Получается, не так Каиафа и гнусен, как его изобразил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита».
Между прочим, и фарисеи, как это ни забавно, были по тем временам весьма прогрессивным течением в иудаизме и считали своей основной целью «модернизацию» Закона Моисеева в соответствии с реалиями начала нашей эры, веруя даже в воскресение мертвых (Деян. 23:8). Не зря именно с фарисеями обычно дискутировал Иисус – у них были хоть какие-то «точки соприкосновения», а более ортодоксальные иудеи считали идеологически вредными любые богословские споры. Но из-за того, что в качестве оппонентов Иисуса чаще всего выступали именно фарисеи, сложилась парадоксальная традиция, что фарисей – такой же синоним хитрости и подлости, как Ирод – жестокости, а Иуда – предательства.
В любом случае, как бы к Христу ни относились различные представители иудаизма, казнил его не Синедрион, а римский прокуратор Понтий Пилат, причем, естественно, не на основании Закона Моисеева, а на основании римского права.
А с правом в Риме было четко: ты гражданин – у тебя все гражданские права, в том числе тебя не могут пытать, а казнить могут только «культурно» – отрубить голову. Ты не имеешь статуса гражданина (как большинство жителей провинций) – у тебя никаких прав, ты приравнен к римским рабам. А для последних римским правом предусматривались возможность пыток и распятие, чему и подвергся Иисус (Мф. 20:19).
Да и вели Христа на казнь, и издевались над ним, и пригвождали к кресту римские солдаты (Мф. 27:27).
Так что Христа распяли римляне. Надеюсь, ни у кого из читателей не возникнет желания высказать этот упрек современным итальянцам.
Итак, Иисус из Назарета был распят 7 апреля 30 года.
Отметим, что у дела, за которое он пошел на крест, было не так много шансов на историческое торжество, и поэтому вовсе не вызывают недоумения его просьбы Богу в ночь перед арестом, в Гефсиманском саду, «пронести мимо эту чашу» (Мф. 26:42; Лк. 22:42).
А его возглас на кресте «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46). Трагический смысл этих слов не оставляет никаких сомнений – это почти дословная цитата из Псалтыря (Пс. 21:2), в котором дальше говорится: «Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! Я вопию днем – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения» (Пс. 21:3).
Казалось бы, Иисус все знал, пошел на крест сознательно – и вдруг такие слова! Что творилось в его душе в этот предсмертный момент?
Пользуясь случаем, решительно отбросим один из вариантов ответа на вопрос, кто такой Иисус. Евангелисты настолько живо и при этом под разными углами зрения описывают и его сомнения, и его привычки, и его слабости, что версию о том, что Христос – чистая легенда, уже давно никто всерьез не рассматривает.
Впрочем, давно ли? Еще в начале XX века этот вопрос не мог считаться полностью закрытым, и официозные советские «исследователи», отрицая историчность Христа, опирались не только на идеологический идиотизм, но и на ряд серьезных ученых Запада, таких, как Артур Древс, Герман Раймар и Давид Штраус. Последние в XVIII–XIX веках применяли к Евангелиям настолько строгие критерии исторической достоверности, что при желании могли бы превратить в легенду и Хаммурапи, и Давида, и Сократа.
Не будем углубляться в тупиковое направление, давайте лишь поймем:
В течение нескольких десятилетий I века никак не могло появиться столько литературных гениев – авторов книг Нового Завета, дружно выдумавших такого сложнейшего героя, как Иисус, договорившихся между собой по ключевым богословским вопросам, но при этом описавших его каждый по-своему, с многими хронологическими и смысловыми противоречиями…
Но вернемся к Иисусу.
Основания сомневаться в будущем у него действительно были. Учеников было мало, и ни талантом организатора, ни «харизматичностью» никто из них не блистал.
Первый ученик Петр, кроме малообразованности (он был профессиональным рыбаком), имел еще и слабый характер. Помните, как он три раза отрекся от Христа, когда Спасителя арестовали? (Мф. 26:69–75).
Иоанн, сын Зеведеев, он же Богослов, любимый ученик, оказался весьма талантлив как писатель, но как организатор был слаб. Написал, впрочем, четвертое Евангелие и Апокалипсис – и то хорошо. Каждый должен заниматься своим делом.
Иаков, младший брат Христа, ни «харизмой» Иисуса, ни его знаниями не обладал. Его часто путают с апостолом Иаковом, старшим из сыновей Зеведеевых, но на самом деле он включился в «движение» уже только после распятия своего старшего брата и занял в общине почетное место исключительно как «Брат Господень» (Гал. 1:19; Деян. 12:17).
Тем не менее, после смерти Иисуса Петр и Иаков стали его преемниками. Фактически христианство оказалось иудейской сектой, одной из множества существовавших в Иерусалиме в то время. Основатель этой секты, Иисус из Назарета, не имел шансов остаться в памяти человечества ни Христом, ни даже одним из «малых» ветхозаветных пророков вроде Захарии – ведь он сам ничего письменного после себя не оставил.
К тому же именно тогда формировался жесткий канон иудаизма, сплотивший еврейскую нацию перед лицом смертельной опасности, не меньшей, чем во времена Освенцима. Новые религиозные течения и секты нацию разобщали, беспощадно преследовались Синедрионом (Ин. 11:48), да и подсознательно отвергались патриотично настроенной частью общества.
Тем не менее, Иаков и Петр твердо считали, что проповедовать надо только в Иудее и только среди иудеев. Короче, шансов практически не было. О неудаче их деятельности говорит то, что, когда в Иерусалиме в 62 году началось очередное восстание против римлян, христиане – проповедники ненасилия – попали «под раздачу» как изменники и соглашатели, и толпой восставших Иаков был убит.
Но в начале тридцатых годов I века на исторической сцене появился апостол Павел.
Строго говоря, Павел апостолом не является. Не пытайтесь открывать Евангелия и искать имя Павла среди двенадцати апостолов.
История Павла удивительно
интересна и уникальна: человек, незнакомый с Иисусом, первоначально активный
противник христианства, участвовавший в побивании камнями святого Стефана
(Деян. 7:58), некоторое время спустя воспринял христианские идеи и полностью
посвятил себя Христу, объявив себя апостолом.
Именно Павлу удалось в течение десяти–двадцати лет создать мощнейшую церковную организацию и распространить христианство практически на всю территорию Римской империи. Он замечателен еще и тем, что, кроме христианской церкви, создал христианское богословие.
К началу 60-х годов первого века христианство уже было стройной религиозной и организационной системой.
Несмотря на декларативное отрицание неукоснительного соблюдения Закона Моисеева, образ Иисуса Христа в богословии апостола Павла мало отличается от ветхозаветного Мессии. Разница лишь в том, что, по Павлу, Христос пришел спасти не только евреев, но и все человечество.
Павел был идеалистом, но при этом прагматиком (понятия, как мы видим, вполне совместимые уже в то время), и понимал, что любое усложнение образа Иисуса Христа только повредит молодой церкви.
Его вполне устраивал подход к Иисусу как к Спасителю, Мессии, Помазаннику Божьему, человеку с некими чудесными способностями, занявшему в небесной иерархии место выше самых высоких архангелов, «одесную Бога» (по-современному, справа).
По учению Павла, первый приход Иисуса Христа подтвердил то, что Ветхий Завет исполнился, Мессия явился.
А как толковать его страдания и казнь? Да очень просто – он нас спас в духовном плане, искупил наши «ветхозаветные» грехи, пострадал за нас и вознесся на небо. И уже не Закон Моисеев правит нашим духовным миром, а вера в Иисуса Христа, то есть в то, что наш Спаситель – Иисус. И выполнять надо прежде всего заветы Христа – любить друг друга и делать окружающим добро.
Кстати, сославшись на это, Павел объявил иудейское обрезание необязательным для христиан. Практичный апостол понимал, что для обращаемых язычников оно было чересчур обременительным, да и болезненна эта процедура во взрослом возрасте…
Далее, как в полном соответствии с Евангелиями учил апостол Павел, Христос, вознесясь на небо, дал нам время на то, чтобы в него уверовать и начать жить по его заветам, а потом он придет во второй раз и со всех спросит. Вот тогда и будет Страшный Суд. А сколько у нас времени до второго пришествия Христа, известно только Богу (Мф. 24:36).
Основная богословская заслуга Павла – ему удалось убедить христиан в том, что следующий приход Спасителя может произойти не сегодня и не завтра, и, возможно, не при жизни этого или следующего поколения. До этого ведь апостолы дежурили у храма в Иерусалиме, так боялись пропустить второе пришествие Христа…
Но в связи с этим апостолу Павлу пришлось преодолевать сопротивление не только римских и иудейских властей, но и «старших» собратьев по христианству, прежде всего Петра и Иакова. Идею Павла о том, что христианское учение о добре и любви вместе с иудейским понятием единого и невидимого Бога будет иметь широчайший резонанс именно в изверившемся и духовно разложившемся языческом мире, никто из них не воспринимал. Более того, и права за Павлом считаться апостолом они не признавали.
Вот что он сам говорит на эту тему в своем послании к Галатам:
«Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием.
Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски? Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники; однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона (Моисеева – С.З.), а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса… ибо делами закона не оправдается никакая плоть.
Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха? Никак. Ибо если я снова созидаю, что разрушил, то сам себя делаю преступником. Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божьего, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня. Не отвергаю благодати Божией; а если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (Гал. 2:11–21).
Как мы видим, позиция Павла в этом коротком эпизоде изложена вполне последовательно и логично. Его конфликт с Петром был скорее идеологическим, чем политическим (делить им было практически нечего), и после долгих дебатов Павел ушел проповедовать в Малую Азию (современная Турция), причем, как говорится, «не по-хорошему».
Логичность и
последовательность позиции апостола Павла, несомненно, сыграли свою роль в том,
что этому гениальному организатору к концу жизни удалось создать церковные
общины во множестве крупных городов Римской империи. Более того – по мнению
ортодоксальных церквей, даже убедить апостола Петра в своей правоте и сделать
его главой общины в Риме.
Последнее, впрочем, весьма сомнительно, хотя римские папы до сих пор считают себя преемниками Петра, а не Павла. В официальных списках римских пап на первом месте всегда стоит апостол Петр. Что поделаешь, еще одна традиция.
По преданию, апостолу Павлу в Риме во время еврейских погромов императора Нерона (64–65 гг.) отрубили голову. Это похоже на правду, потому что распять его не имели права – он был хотя и евреем, но римским гражданином. Город Тарс в провинции Киликия, где родился Павел, давал этот «спасительный» статус.
Правдивым выглядит и предание, что апостолу Петру, тоже оказавшемуся в это время в Риме, но не имевшему римского гражданства, «повезло» меньше – его распяли, причем головой вниз. Впрочем, не будем обвинять римлян в каком-то особом изуверстве в отношении апостола, наоборот, распятие вниз головой считалось «милостью», так человек относительно быстро терял сознание.
Парадокс, но и к Иисусу Христу в свое время было проявлено похожее «милосердие»: его к кресту не привязали, а прибили гвоздями. Так человек тоже сравнительно быстро терял сознание и более легко умирал от потери крови или сепсиса, а не от голода и жажды. Поэтому Христос и мучился «всего» несколько часов. Для тех, кого к кресту привязывали, мучения длились несколько дней (вспомним Спартака и его соратников, распятых вдоль Аппиевой дороги).
Но оставим кровавые нравы Римской империи и вернемся к вопросам христианской религии.
Православное, католическое и лютеранское богословие считают, что принципиально новое толкование сущности Иисуса Христа дал апостол Иоанн Богослов, бывший, в отличие от прагматичного Павла, настроенным весьма «философски». В то время в философии уже господствовал принцип «чем сложнее, тем лучше», продержавшийся еще много веков. Да и сейчас у этого принципа приверженцев хватает…
Иоанн, как мы говорили, относительно благополучно перенес еврейские погромы шестидесятых годов и «отделался» ссылкой на остров Патмос, а затем поселился в Эфесе. Он пережил всех апостолов и умер уже в другую эпоху – на рубеже I и II веков.
Нам придется почти полностью процитировать вступление к Евангелию от Иоанна, положившее начало всем последующим церковным толкованиям сущности Иисуса Христа. Напомним, что это Евангелие написано через двадцать–тридцать лет после смерти апостола Павла, когда церковь уже была большой и разветвленной организацией.
Итак, внимательно читаем:
«(1) В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
(2) Оно было в начале у Бога.
(3) Все чрез него начало быть…
(5) И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…
(9) Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир.
(10) В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал.
(11) Пришел к своим, и свои Его не приняли.
(12) А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими,
(13) Которые не от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились.
(14) И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу его, славу как единородного от Отца…
(17) Ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа.
(18) Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:1–18).
Уже много веков церковные богословы считают, что в этом отрывке содержатся понятия Троицы и Христа-Богочеловека – главные догматы ортодоксальных церквей.
Для начала давайте взглянем на вступление к Евангелию от Иоанна глазами современного человека, не склонного к искусственному усложнению простых и очевидных вещей. Увидим ли мы в нем что-нибудь, коренным образом отличающееся от взгляда на сущность Христа, уже сложившегося у нас после рассмотрения учения апостола Павла?
Ссылки для краткости даны только на номера стихов из первой главы Евангелия от Иоанна, то есть к каждой цифре надо спереди приставить «Ин. 1».
Итак:
Слово и Свет в начале были только у Бога (1).
Бога никто не видел (18), значит, он был Словом (Знанием, Учением). Вот почему «Слово было Бог» (1).
Слово Бога нам принес Сын Божий, Христос. Оно в Христе обрело свою плоть (14), т.е. конкретное выражение. Христос был Светом для нас (9). Он явил нам Бога (18). Благодаря его появлению началась наша подлинная жизнь: «В мире был, и мир чрез Него начал быть» (10).
Что такое «Сын Божий»? Иоанн не толкует это понятие буквально, вроде языческого «Аполлон – сын Зевса и Латоны». Нет, мы все, воспринявшие Слово Бога через Христа, становимся «чадами Божьими» (12).
Значит, мы, уверовав, становимся такими же, как Христос. Более того – мы все родились «не от плоти… а от Бога» (13). В любом случае получается, что Христос – такой же человек, как и мы.
Наверно, достаточно. Получилось, что размер комментариев у нас не превысил размера комментируемого материала. Зачем еще усложнять? Несмотря на «затемненный» стиль апостола Иоанна Богослова, ясна и цель миссии Христа, и его сущность, и сущность всех остальных людей.
Но нам-то хорошо, мы смотрим с расстояния почти в две тысячи лет и многое можем понять в соответствии со здравым смыслом современности. А как были восприняты положения Евангелия от Иоанна тогда, в начале II века нашей эры?
ГЛАВА 2
ЧЕЛОВЕК ИЛИ БОГ?
I
Начало II века стало началом печально знаменитых гонений римских императоров на христиан.
Считается, что христиан от иудеев стал отличать император Траян (правил в 98–117), давший ответ на запрос писателя Плиния Младшего, в 111–112 гг. наместника Вифинии, что делать с широко распространившимся в провинции христианством. Этот ответ гласил, что христиане должны наказываться, но с соблюдением норм законности.
За что наказываться – более-менее понятно. Единобожие этнических евреев Римская империя еще терпела. Веротерпимость в отношении завоеванных народов была принципом римской политики, хотя Ироду Великому над входом в иерусалимский храм пришлось все-таки изобразить римского орла, да и еврейские погромы в Риме были нередким явлением. Но обращение множества «коренных» римлян в монотеистическую религию – это было уже чересчур. Императоры были верховными жрецами всех языческих религий, а тут «какой-то» Иисус из Назарета…
А «нормы законности», как известно, что дышло. Гонения II–III веков то усиливались, то ослабевали в зависимости от личности императора, и «законность» при скармливании христиан львам соблюдалась весьма условно.
Например, при «просвещенном философе» Марке Аврелии (правил в 161–180) были ужесточены законы против христиан и уничтожены верующие в нескольких городах Галлии (современной Франции). При Деции (правил в 249–251) церковь вообще была на грани гибели, но при его преемниках гонения почти затихли. Очередной сильнейший всплеск террора имел место в конце правления Диоклетиана, в 302–304 годах, но недолго.
И наконец, при Константине Великом (правил в 306–337) христианство стало государственной религией Римской империи, но до этого было еще далеко.
Начало гонений в эпоху Траяна свидетельствует, что именно в это время христианство по числу последователей и сфере влияния вышло за пределы иудейской секты. Раз императоры заметили и стали бороться – это о многом говорит. Нерон-то во время своих еврейских погромов 64–65 гг. еще не отличал христиан от иудеев и уничтожал всех подряд.
Итак, в конце I – начале II века христианство из секты превратилось в самостоятельную религию общеимперского масштаба и встало перед проблемой: как объяснять широким массам язычников, кому поклоняются христиане? Богу – да, но какому? Тому же, что иудеи, или нет?
Этот вопрос был для любого обращаемого язычника совсем не праздным – если я должен буду молиться не Зевсу и не Аполлону, то кому? Еврейскому Иегове?
Для того, чтобы понять длинное объяснение про Мессию, требовалось знать Ветхий Завет. Его и в Иудее-то не каждый знал…
Во II веке, чтобы отличаться от иудаизма, христианам понадобился свой «собственный» Бог. Тогда и стали Иисуса Христа называть Богом.
Естественно, при этом Бога-Отца никто не «отменил».
Вопросов типа: «Как в
единобожии могут быть два Бога?» в начале второго века еще не задавали.
Христианство было прежде всего «религией для бедных», а образованных людей
среди бедняков тогда встречалось мало, не то, что в России в наше время.
Но богословское обоснование божественной сущности Христа рано или поздно должно было потребоваться. Его начал разрабатывать Юстин (Иустин) Философ, или Мученик (ок. 100–165), позже казненный вместе с шестью своими учениками. Кстати, при том же «просвещенном» императоре Марке Аврелии.
В III веке на эту тему начались жаркие богословские споры.
Постепенно вопрос о соотношении божественной и человеческой сущностей в Иисусе Христе не только превратился в ключевые догматы церкви о Троице и Богочеловеке, но принял прямо-таки детективную окраску. Споры длились веками, и длятся по сей день.
Если мы зададимся целью подробно проследить формирование догмата Троицы хотя бы от Юстина Философа до Аврелия Августина («всего» триста лет), у нас получится объемистый том, абсолютно непригодный для чтения – схоластические тексты средневековых богословов не снились современному человеку и в кошмарном сне.
Пользуясь случаем, дадим
определение схоластики.
Попросту говоря, это тяжеловесные логические построения, обычно на богословские или философские темы, «модные» в средние века и абсолютно оторванные как от здравого смысла, так и от жизненных реалий.
Если то же самое сказать языком, характерным для схоластики, то ее сущность состоит в следующем: «во-первых, в том, что главная задача научного исследования полагается в изыскании твердо установленного и к различным проблемам одинаково применимого схематизма понятий; во-вторых, в том, что придается чрезмерное значение некоторым общим понятиям, а за ними и обозначающим эти понятия словам, вследствие чего в крайних случаях пустая игра понятиями и словами заступает место действительных фактов, от которых эти понятия отвлечены».
Почувствовали разницу между «попросту говоря» и схоластикой? Неудивительно, что если анализировать последнюю, в итоге получится нечитабельный том невообразимых размеров.
Если мы вспомним споры о Богочеловеке от Августина до Иоанна Дамаскина (V–VIII вв.) и дискуссии о Троице периода разделения церквей (IX–XI вв.), то получим еще один такой же том.
Из споров на эту тему в
«темном средневековье» (XI–XV вв.) объемистого тома, правда, не получится – опасаясь немедленно
угодить на костер, мало кто из профессиональных богословов смел замахнуться на
ключевые догматы. Но зато Реформация (XVI в.) дала материал для целого
собрания сочинений на тему «Что такое Троица и как с этим догматом бороться».
Но мы, к сожалению, роскошь в виде объемистых томов позволить себе не можем. Поэтому предлагаю лишь информативно рассмотреть ключевые моменты становления догмата Троицы и его «младшего брата» – догмата Богочеловека. Это необходимо для нашего правильного понимания сущности Иисуса Христа.
А перед началом рассмотрения напомню заданный в начале книги вопрос:
– Бог, как известно, один. Это первая Священная заповедь и основа основ христианской религии. А Троица включает трех – Отца, Сына и Святого Духа… У нас что, многобожие, то есть язычество?
III
Итак, Иисуса Христа в начале II века надо было объявить богом и при этом не навлечь на себя обвинения в двубожии. Задача, мягко говоря, непростая, а честно говоря, неразрешимая.
«Отменить» Бога-Отца и поставить на его место Христа никто не мог – слишком уж это противоречило Евангелиям, не говоря уж о Ветхом Завете. Но, как известно, если что-то придумать очень надо, то это будет придумано независимо ни от чего.
А Юстин Философ придумал следующее: сославшись на уже знакомые нам места из Евангелия от Иоанна «Слово было Бог» (Ин. 1:1) и «Слово стало плотью» (Ин. 1:14), он истолковал их буквально и объявил Иисуса Христа… Словом.
Несуразность такого подхода в то время не бросалась в глаза, ибо Юстин, основываясь прежде всего на учении Сократа, отождествил высказывание «Слово было Бог» с часто применяемым древнегреческими философами термином «Логос».
У Сократа «Логос» означал «истинное слово» (логику, источник и критерий объективного знания), у Гераклита – разумное начало природы, у Платона и Аристотеля – подлинную сущность каждой вещи, а у Юстина – Божественный Разум, обретший плоть и пришедший на землю в лице Бога-Сына, Иисуса Христа.
Так и возник этот странный симбиоз богословия и философии – отождествление Иисуса Христа с древнегреческим Логосом.
Логос у древних греков, как мы видели, считался чем-то вроде высшего разума, поэтому такое отождествление в условиях христианского вероучения фактически означало признание Иисуса богом. Точнее, Богом-Сыном. Вроде бы «Сын Божий» и «Бог-Сын» – звучит почти одинаково, но на самом деле разница получилась принципиальной.
Церковное богословие II–III веков пошло именно по этому пути.
Писатель-богослов Тертуллиан (ок. 160 – ок. 240) считал, что до пришествия на землю Иисус в той или иной форме существовал, но в единстве с Богом-Отцом, как «Слово внутреннее». После рождения он стал «Словом произнесенным».
В книгах Тертуллиана присутствовал и Святой Дух, что дало повод некоторым церковным богословам объявить его родоначальником догмата Троицы. Но на самом деле его учение к Троице никакого отношения не имело, и догмат появился лет через сто после его смерти. О Святом Духе Тертуллиан, действительно, писал, но исключительно как о христианской духовности – божественной силе, «заместившей» Христа на земле после его распятия. Об этом говорилось и в Евангелиях (Ин. 20:22), так что Тертуллиан просто констатировал общеизвестный факт.
Философ Ориген (ок. 185–254) мыслил терминами потенциальной и актуальной энергий: до своего рождения Христос был потенциальной, внутренней энергией Бога, потом пришел в мир и стал актуальной энергией.
Отметим, что Ориген в определенном смысле заложил базу для догмата Троицы, называя Отца, Сына и Святого Духа божественными ипостасями. Но анализировал Ориген взаимоотношения прежде всего Отца и Сына, в итоге признав Богом в абсолютном смысле только Отца. Сын, по Оригену, есть второй бог. Святой Дух, в свою очередь, произошел от Сына и относится к нему примерно так же, как Сын к Отцу, не являясь при этом богом.
Если перевести сказанное с языка философско-богословских понятий на язык здравого смысла, то у Оригена все логично: Христос, родившись от Бога-Отца, создал и оставил нам христианское учение – Святой Дух. Оставался «скользкий» вопрос – как в единобожии оказались два бога, и чтобы отвести от себя обвинения в язычестве, Ориген называет всех остальных людей также богами (вспомним аналогичную позицию Иоанна Богослова – Ин. 1:12). И душа Иисуса, и души всех людей существовали вечно, до сотворения мира (так называемое учение о предсуществовании душ).
Короче, начал Ориген с признания Иисуса богом, а закончил признанием богами всех нас.
Ни к чему другому профессиональный и притом добросовестный философ не мог прийти, но верующие в третьем веке к этому еще были не готовы. Позиция Оригена казалась оторванной от неприглядной реальной жизни, и ее не могли не попытаться «приземлить».
Людей в III–IV вв. перестали считать богами и начали называть «сотворенными существами» монархиане и ариане – представители двух знаменитых ересей, а с V века и ортодоксальная церковь в полном составе.
Глядишь, не было бы монархианства и арианства – не было бы и догмата Троицы, и официальной позицией церкви в итоге бы осталась понятная и четкая линия Иоанна Богослова – Юстина – Оригена: Иисус – Бог-Сын, но и мы все тоже боги, а абсолютный Бог только один – Бог-Отец.
К этому, конечно, тоже можно притянуть обвинение в язычестве, несмотря на подчеркивание «абсолютности» Бога. «Относительных» богов-то, не считая Христа, оказывается много миллиардов. Но такая позиция хотя бы относительно проста, логична и «к людям уважительна».
А сложный и противоречивый догмат Троицы, не оставляющий места божественной сущности людей, сформировался именно в борьбе с арианством, а арианство, в свою очередь, появилось на обломках монархианства. Что делать, былое не вернешь…
Если бы надо было возвращать былое, то начать бы пришлось с конца II века. Примерно в это время окончательно сформировался так называемый «Апостольский» Символ Веры (набор ключевых христианских канонов, не имевший, впрочем, никакого отношения к апостолам), который относительно прост и понятен, хотя и не претендует ни на какое богословское раскрытие сущности Иисуса Христа.
Приведем его целиком:
«Верую в Бога-Отца, Вседержителя; и во Христа Иисуса, Его Сына, Господа нашего, рожденного от Духа Святого и Марии Девы, распятого при Понтии Пилате и погребенного, в третий день воскресшего из мертвых, восшедшего на небеса, севшего справа от Отца, откуда Он грядет судить живых и мертвых; и в Духа Святого, в Святую Церковь, в прощение грехов, в воскресение плоти».
В этом «Символе», как мы видим, все вполне логично, а скользкие места грамотно обходятся. Единственная путаница – с двумя разноконтекстными упоминаниями Духа Святого, но он и в Евангелиях толкуется крайне неоднозначно, о чем мы еще поговорим. Тогда еще сущность Святого Духа мало кого волновала, с сущностью Иисуса Христа никак не могли разобраться...
Юстин, Тертуллиан и
Ориген, «совмещая» Библию с древнегреческой философией, все же были более
богословами, нежели философами, и за рамки Священного Писания почти не выходили
– не зря большинство тогдашних священнослужителей приняло именно их точку
зрения. Но многие философы II–III веков,
увлекшись христианством как «модной» идеей, не могли не попытаться выстроить на
его базе «полномасштабные» философские системы.
Сколько учений в этих целях «вставлялось» в христианство! На первом месте по популярности шла древнегреческая философия, но использовались также понятия буддизма, индуизма, зороастризма, манихейства и многих других философских и религиозных систем.
Общее название этих философских систем – гностицизм (просьба не путать с гносеологией – наукой о познании). Гностиками стали называть самых различных философов, «взявших на вооружение» Священное Писание. Наиболее известны из них Валентин и Василид, жившие в начале II века.
Что только гностики не придумывали! И «Демиург», и «Архонт», и «365 астральных ангелов», и «панспермия», и «София с ее супругом Желанным», и «Плерома», и «Ахамот» – вся эта мешанина нашла место в их учениях, центральной фигурой которых по «конъюнктурным» соображениям являлся Иисус Христос. Иисуса объявляли то призраком, то «благоуханием Духа Святого», то «новым эоном»… Мир у гностиков оказывался то сплошной иллюзией, то жуткой мерзостью и сущим наказанием, то состоящим из трех уровней, то из 365 сфер, то из 30 «эонов»…
Гностики считали, что христианство само по себе чересчур просто и аксиоматично, и если его не расцветить всяческими «навороченными» философскими понятиями, то серьезные люди его не воспримут.
Эта точка зрения оказалась крайне живучей, и когда читаешь современные философские труды, где перемешаны понятия Бога, Христа, Троицы, Абсолюта, Нирваны, Шамбалы, кармы, магии, оккультизма и многого прочего – прежде всего вспоминаются гностики, недооценившие колоссальную способность христианства отвечать на духовные запросы самых серьезных и умных людей.
Так, из гностицизма в восточное христианство проник культ Софии – «Божьей Премудрости». Сейчас ее часто путают с Софией, несчастной матерью великомучениц Веры, Надежды и Любови, но величайшие византийские и русские храмы – София Константинопольская, Киевская и Новгородская – были посвящены именно «Божьей Премудрости». Впрочем, на Руси культ Софии просуществовал сравнительно недолго и еще в домонгольское время был вытеснен культом Богородицы.
«Грешил» гностицизмом
даже русский философ Владимир Соловьев (1853–1900), весьма им увлекавшийся и
включивший в свое учение наряду с каноническими христианскими понятиями и
некоторые гностические, прежде всего ту же Софию. По его стопам пошел и Павел
Флоренский (1882–1937).
А тем, кому имя Елены Блаватской (1831–1891) знакомо только по книгам о медитации и астралах, возможно, будет любопытно узнать, что на самом деле она пыталась синтезировать религиозно-философскую мысль всего человечества, используя понятия и практические методики из всевозможных культур Запада и Востока. На что в итоге оказалась похожа ее так называемая «теософия»? Конечно же, на гностицизм.
К счастью, уже во II–III веках и епископы, и правители, и «рядовые граждане» понимали, что метафизическая философия – это одно, а христианская религия – совсем другое. Наступил период (к сожалению, недолгий), когда церковная догматика не выходила за пределы анализа Священного Писания, и оно было главным аргументом в философско-богословских спорах.
Было одно исключение –
обожествление Иисуса из Назарета, но, как мы говорили, в начале нашей эры это
было полезно для простоты восприятия христианства массами язычников.
Вопрос: «Кому поклоняются христиане»? – Ответ: «Иисусу Христу». Коротко и ясно.
Именно поэтому Ириней, епископ Лионский (ок. 130–202), блестящий аналитик Священного Писания, объявил, что всякие теории происхождения Христа как Слова-Логоса от Бога-Отца не нужны и даже вредны, так как они усложняют понимание верующими христианской религии. Есть Бог-Отец, есть Бог-Сын – и все, для веры достаточно. Ириней безусловно считал Христа богом, обвинения в двубожии его не беспокоили.
Так и получилось, что в III веке установился более-менее устойчивый баланс между позициями Оригена и Иринея Лионского. Большинство богословов и епископов придерживалось линии Юстина-Оригена: Христос – бог, но все люди тоже боги, а «абсолютный» Бог только один, Бог-Отец. Большинство «рядовых» священников проповедовало по Иринею: Христос – второй (а то и «главный») бог, и комментарии излишни.
Тем не менее, многие священнослужители с Иринеем и Оригеном не согласились и выдвинули труднопереводимый лозунг, нечто вроде: «Держимся за монархию!» Попросту говоря, они понимали, что церковь рано или поздно столкнется с обвинениями в язычестве, и поэтому необходимо придерживаться абсолютного и неоспоримого единобожия.
«Держаться за монархию» можно было двумя путями.
Так называемые «монархиане-динамисты» считали, что Иисус Христос – земной человек, в котором действовала божественная сила. Отсюда и название «динамисты» – от «динамо», что переводится с греческого как «сила». Почти по апостолу Павлу, просто и логично, только прозаичнее – людей перестали называть чадами Божьими и стали называть «сотворенными существами».
Считается, что первыми
«монархианами-динамистами» были полулегендарные Феодот-кожевник и
Феодот-банкир, жившие на рубеже II и III веков. А в середине III века это христологическое течение
возглавил тезка апостола – Павел Самосатский, епископ Антиохийский, абсолютно
реальная и весьма колоритная личность.
Последний, состоя в хороших отношениях с Зиновией, царицей Пальмиры и Сирии (вассалом Рима), сделал христианство уже в III веке государственной религией местного (сирийского) масштаба, жил богато и роскошно, даже совмещал должность епископа с высоким постом в сирийском правительстве. Правда, противники Павла Самосатского утверждали, что он зазнался, считал себя великим человеком, и даже в некоторые гимны в честь Спасителя вставил свое имя. Тем не менее, в трезвомыслии ему отказать было трудно, глядишь, возобладала бы его точка зрения, все могло бы быть совсем не так…
Но мы уже говорили, что
церкви был нужнее Христос – бог, и учение Павла Самосатского в
Любопытно, что на Соборе
Так называемые «монархиане-модалисты» (от слова «модус» – способ проявления) видели в Иисусе самого Бога-Отца, который принял человеческий облик, ходил по земле и был распят.
За это выступал Савелий, епископ Птолемаидский, живший в начале III века. О нем самом мы почти ничего не знаем, но «издержками» его учения церковь пользуется до сих пор – именно Савелий (а не Тертуллиан или Ориген) первым ввел во взаимоотношения Отца и Сына третью ипостась, Святого Духа, и объявил их всех единосущными. Но это Савелия не спасло, и он был посмертно назван еретиком на Соборах 261 и 262 годов, ибо «единосущность» в его понимании означала полное единство – одно божественное лицо в разных проявлениях.
Значит, по Савелию
получалось, что Христос, молясь Богу, молился сам себе, а разговаривая с Богом,
разговаривал сам с собой. Это было уж совсем странно. Кроме того, учение
«модалистов» очень напоминало раннюю ересь II века – докетизм (от греческого
«докес» – «казаться»).
Мы в свое время не уделили докетизму должного внимания потому, что он не имел четкой линии, выраженного лидера и распадался на ряд локальных течений, многие из которых вошли в гностицизм. Коротко суть докетизма можно выразить как отрицание телесного существования Иисуса. Пришел к нам некий дух, пообщался, повисел на кресте и улетел обратно на небо. Короче, не Христос, а галлюцинация Матфея, Иоанна, Петра и прочих.
В такой массовый гипноз даже во II веке поверить не могли, и докетизм мало кто воспринимал серьезно.
Поскольку мы начали
рассматривать наиболее известные раннехристианские ереси, заметим, что во II–III веках за них еще никого не сжигали.
На христианство периодически обрушивались гонения, и в роли инквизиции
выступали римские императоры, уничтожая всех христиан подряд. Богословские
диспуты чаще всего проходили в знаменитых катакомбах и были тихими и
культурными, ведь в любой момент могли нагрянуть римские солдаты и предложить
продолжить спор в другом месте.
И еретиков-епископов
разжаловали редко – новую кандидатуру на столь опасную должность было найти
непросто. Хотя, впрочем, Павла Самосатского после осуждения на Антиохийском
Соборе
К началу IV века всех монархиан разогнали, и к расцвету церкви при Константине Великом христианская догматика пришла с «Апостольским» Символом Веры и с относительно простым, хотя и размытым пониманием Христа как Бога-Сына. На обвинения в двубожии церковь отвечала тихими оговорками про аналогичную божественную сущность остальных людей, причем по возможности без ссылок на Оригена.
Отметим, что Ориген не был священнослужителем, и его не любили многие церковные богословы вроде знаменитого проповедника, епископа Мефодия Патарского (ум. в 311). Четких догматов еще не было, но уже появилось общее мнение епископов о том, что споры надо решать в своем узком кругу, на Соборах, а от «светских» философов и богословов только вред. Эта точка зрения на философию, кстати, с тех пор господствовала в мире больше тысячи лет, и почти все средневековые философы, как известно, были либо священнослужителями, либо государственными деятелями.
Несчастный Ориген! Мало того, что его при императоре Деции посадили и пытали, а после смерти Деция не освободили, и он умер в тюрьме в 254 году, когда вроде и гонения закончились, и церковь стала богатеть и «вставать на ноги». Его учение потом еще и всесторонне ошельмовали в VI веке, когда понимание Оригеном людей как богов стало мешать притязаниям церкви на государственное господство.
Еще бы! Конечно, стало мешать. На эту тему есть любопытная аналогия.
Почему в армиях большинства стран прежде всего человека унижают? И так называемые «неуставные отношения» тут ни при чем – унижение заложено в самой армейской системе. Прежде всего, как известно, солдат одевают в одинаковую форму и выводят на плац, где долго и упорно учат различным построениям, строевому шагу, «равнению налево» и прочим вещам, вроде бы бесполезным с точки зрения здравого смысла и военного искусства.
Действительно, казалось бы, дело солдата – стрелять, бегать «марш-броски», рыть окопы, бросать гранаты… А маршировать-то зачем? Координацию движений тренировать – так ползали бы по-пластунски, в бою это куда полезнее…
Традиции времен, когда солдат в атаку водили в сомкнутом строю и чуть что, строили в «каре»? С тех пор уже прошло больше ста лет, а строевая подготовка и ныне там. И ладно бы только «парадные» полки, а то ведь по плацу гоняют всех, на кого надевают погоны.
На самом деле жестокая строевая муштра имеет под собой вековую основу – создать у солдата подсознательное ощущение, что он пешка, чья жизнь ему не принадлежит и мало чего стоит.
Налево равняйсь! На тот свет шагом марш!
Активно патриотические индивидуумы, кричавшие в 1941–45 годах «Коммунисты, вперед!», все-таки являлись исключением или начальством. Да и ХХ век уже был на дворе, то есть солдат приходилось кое-как учить политграмоте и объяснять, за что им предстоит умереть. Характерно, что Сталин в начале войны оказался вынужден перейти прямо-таки на христианское обращение: «Братья и сестры».
Но мы говорим о средних веках, когда государственные принципы управления были неотличимы от армейских и основывались на туповатом принуждении.
Ну и как, вписывалось в эти принципы учение Оригена? Уместно ли напоминать солдатам на плацу об их божественной сущности?
– Нет! – дружно сказали в
На Иоанна Богослова, первым признавшего людей богами (Ин. 1:12–13), естественно, никто замахнуться не смел, так что Ориген оказался «крайним» и через триста лет после смерти.
Но недолго церковь наслаждалась завещанным Иринеем Лионским спокойствием в богословских вопросах. На смену монархианству через полвека пришла самая массовая ересь всех времен и народов – арианство, только эпоха уже кардинально изменилась. Императором был Константин Великий (правил в 306–337), у которого была мать Елена (244–327), принявшая христианство и наставившая сына на соответствующий путь.
Елене, кстати, мы обязаны
первыми археологическими раскопками, связанными с жизнью Иисуса Христа. В
Вряд ли, конечно, крест
был тот самый. Через сорок лет после казни Христа, в
Но в любом случае Елене
спасибо. И за сильнейший политический ход – «обретение креста Господня». И,
конечно, за то, что вырастила такого замечательного сына. Константин, правда,
христианским смирением не отличался, захватил власть в результате гражданской
войны, уничтожил всех соперников за трон, а потом казнил и своего наследника
Криспа, и молодую императрицу Фаусту (Крисп, сын Константина от первой жены,
якобы завязал роман со своей мачехой Фаустой, за что и поплатился). Но
христианство Константин Великий на территории империи в
А в
Арий Александрийский был яркой личностью, безупречным аскетом, да еще и поэтом. Последнее позволяло ему облекать свои идеи в общедоступную стихотворно-песенную форму, что весьма способствовало популярности арианства.
Опирался Арий на «динамическое» монархианство Павла Самосатского, но с небольшой разницей, касавшейся тождества Христа и древнегреческого Логоса-Слова-Божественного Разума.
Павел Самосатский полностью отрицал идеи Юстина Философа и радикально считал, что отождествление Христа и Логоса абсурдно. По Павлу, Иисус Христос – человек, а Логос – божественная субстанция, данная ему Богом.
Арий, зная, чем кончил некогда могущественный антиохийский епископ Павел Самосатский, так далеко не пошел и не отрицал тождество Христа и Слова-Логоса. Он придерживался линии Юстина – Оригена, с той лишь разницей, что утверждал, что Бог-Сын не вечен, не безначален, – на то он и Сын. И даже если он рожден, как положено Логосу, «прежде всякого времени», то до своего рождения он все же не существовал.
Оппонент Ария, Александр, епископ Александрийский, защищал одно из положений учения Оригена, ставшее к тому времени официальной позицией церкви: Сын, родившийся «прежде всякого времени», хотя бы в силу этого вечен и безначален – как определить начало, если еще не было отсчета времени?
С точки зрения современного понимания вечности такой спор не имеет смысла, так как оба события, «рождение Бога-Сына» и «начало всякого времени», бесконечно удалены, а оппоненты пытаются определить, какое из них произошло раньше. Какое из двух бесконечно больших чисел больше? В наше время не надо быть математиком, чтобы понять, что такой вопрос некорректен.
Но если отбросить богословско-математические изыски, то интуитивно ариане понимали, что, поскольку речь идет о взаимоотношениях «Отец-Сын», значит, Сын в любом случае появился позже Отца, и, как говорил Арий, «было время, когда его не было». Думаю, интуитивно то же самое понимали и оппоненты Ария, но дальнейшее развитие этой идеи приводило к весьма нежелательным выводам относительно божественной сущности Христа.
При признании позиции
Ария в любом случае получались две божественные личности: Отец – вечная и
изначальная, Сын – «менее» вечная и не изначальная. Значит, никакой казуистикой
нельзя было прикрыть тот факт, что имели место два разных бога, и во избежание
обвинений в язычестве приходилось становиться на точку зрения ошельмованного в
Арий так далеко зайти не посмел и придумал термин «подобосущность Сына Отцу» – нечто среднее между божественной «единосущностью Сына Отцу» и человеческим естеством. Впрочем, народными массами и рядовыми священнослужителями арианское учение все равно оказалось воспринято ближе к тому, что Христос – такой же человек, как все.
– За что боролись? – вопрошали оппоненты Ария, среди которых наиболее непримиримым был преемник Александра на посту александрийского епископа Афанасий (293–373), позже за успехи в борьбе за дело ортодоксальной церкви «скромно» прозванный Великим. Такого же прозвища удостоился его ученик и последователь Василий Кесарийский (329–379). Был и еще один «великий» противник арианства – духовный писатель Макарий Египетский (301–391).
Отметим, что из богословов за все предыдущее и последующее время титула «Великий» удостоился лишь учитель Фомы Аквинского, Альберт фон Больштедт (1193–1280), и то прежде всего потому, что ему повезло с учеником. «Великих» римских пап было всего два – Лев I и Григорий I, а «великих» патриархов и вовсе не было. Еще «возвеличили» нескольких особо аскетичных монахов, и это все.
Получается, что трое из четверых «великих» богословов прославились в борьбе с арианством, и это говорит о масштабах последнего.
В борьбе с Арием отличился, хотя не с лучшей стороны, и еще более знаменитый церковный деятель – Николай, епископ Мирликийский (260–343), он же Николай Чудотворец или Угодник, он же нидерландский покровитель моряков Святой Николаас, следовательно, он же Санта Клаус или Дед Мороз.
Может сложиться ощущение, что против Ария Александрийского были все-все-все, а он один, «такой нехороший», всем портил жизнь. На самом деле за него выступало множество епископов, а иногда и большинство, просто их имена церковная историография замалчивает по вполне естественной причине – «горе побежденным». На стороне Ария, например, были Лукиан (глава авторитетнейшей Антиохийской богословской школы), Евсевий, епископ Кесарийский («отец церковной истории»), его тезка Евсевий, епископ Никомидийский (константинопольский патриарх в 339–341 годах) и многие другие.
Отметим, что в полемике Афанасия с Арием в последний раз восторжествовала точка зрения Оригена, склонившая общественное мнение, как это ни парадоксально, к позиции Афанасия. Как мы помним, Ориген говорил о том, что Иисус, конечно, бог, но и мы все боги, только чуть хуже. Против Ария это сыграло великолепно, ведь Арий, отрицая безначальность Христа, отрицал и учение Оригена. Последний признавал безначальность («предсуществование») душ всех людей, в том числе и Христа, а людям всегда хотелось хоть немножечко побыть богами…
Очень эффектно, а главное, своевременно сказал Василий Кесарийский: «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом».
По отношению к людям в итоге как-то нехорошо получилось: когда в середине IV века надо было апеллировать к «широким народным массам», Афанасий и Василий всех называли богами, а как разгромили арианство, об этом быстро забыли, и люди уже при Аврелии Августине, всего лет через пятьдесят, оказались «мерзостными сосудами греха» и «тварями». И пусть «тварь» – всего лишь церковная интерпретация понятия «сотворенное существо», все равно для любого человека это обидный и унизительный термин.
Тем не менее, даже сейчас нам при всем желании не удастся выяснить, кто был прав по сути – Арий или Афанасий. Дело в том, что их полемика быстро переросла в чисто схоластический спор, и это отняло у Ария единственный шанс на победу – апелляцию к здравому смыслу.
В конечном счете, как мы говорили, они оказались неправы оба, сравнивая события бесконечной удаленности – «начало вечности» и рождение Бога-Сына от Бога-Отца.
В IV веке безвозвратно прошло время выбора между относительно ясными и четкими позициями Оригена (Христос – бог, но мы тоже боги) и Павла Самосатского (Христос – человек, как и мы).
Впрочем, безвозвратно ли? Но не будем забегать вперед на тысячу семьсот лет. Мы сейчас говорим об арианстве, и хотелось бы, чтобы его поражение стало для нас уроком: не надо увлекаться схоластикой, давайте отстаивать здравый смысл…
Неудивительно, что споры о том, быть арианству ересью или каноном, длились в течение минимум трех веков. Попробуй разберись, когда на богословский вопрос, принципиально неразрешимый логически, наслаивается еще и множество политических.
А политически все выглядело следующим образом.
Когда император
Константин в 324 году после победы над Лицинием захватил восточную часть
Римской империи, он столкнулся с полным разбродом в епископских умах и прежде всего приказал прекратить «пустые споры». Споры не
прекратились. Тогда Константин созвал знаменитый Никейский Собор
Несмотря на столь солидного председателя, что в Никее творилось – передать трудно. Хорошей иллюстрацией к «благочинному порядку» на Соборе является то, что Николай Мирликийский на глазах у императора и епископов в пылу спора подбежал к Арию Александрийскому и дал ему пощечину, за что был даже на некоторое время лишен епископского сана и заточен в башню. Да-да, об этом говорится даже в официальной книге «Житие и чудеса святого Николая Чудотворца, епископа Мирликийского». Как потом Николай остался в памяти потомков добрым Дедушкой Морозом – очередной исторический парадокс…
Тем не менее, после жарких споров победили противники Ария, и последний вместе с несколькими епископами был отлучен от церкви и сослан.
На соборе был принят Никейский Символ Веры. Его основным отличием от «Апостольского» Символа было следующее: после слов про Сына «от Отца рожденного» появилось «несотворенного, единосущного Отцу». Божественная сущность Христа (поскольку он несотворен и единосущен Богу-Отцу, то является богом) оказалась более-менее узаконена.
Победителей стали называть словом «омоусиане» («омоус» по-гречески означает «единосущность»). Любопытно, что позиция Ария называлась «омиусианство» («омиус» – «подобосущность»). Сколько человеческих судеб было сломано из-за одной буквы…
Так что если где встретите слово «омоусианство» – внимательно его перечитайте, и если третья буква «о», то не считайте за очередную ересь. Только лет через сто официальная церковь стала гордо именовать себя «православной», то есть «правильной», да еще и «католической», то есть «вселенской». В 1054 году поделили и название, но не будем забегать вперед.
Пока что омоусиане, победившие на Никейском Соборе, поскромничали, и правильно сделали: их ждало еще много испытаний.
Их главный догмат «Сын единосущен Отцу» не выдерживал никакой критики: он был еще в 269 году предложен на Соборе, осудившем монархианина Павла Самосатского, но был отвергнут за явную противоречивость – как две отдельные личности, Отец и Сын, могут быть «единосущны» настолько, чтобы составлять единого Бога?
Более того, термином «единосущный» пользовался «противоположный» монархианин – «модалист» Савелий! А в его понимании «единосущность Отца и Сына», как мы помним, означала просто одну личность, что было не меньшим абсурдом – получалось, что Христос, молясь Богу, молился сам себе…
– За что боролись? –
спросили на сей раз ариане и склонили на свою сторону императора
Константина. В 328 году Арий и его соратники были возвращены из ссылки, а в
Сам Арий Александрийский
умер в
Чтобы не утомлять
читателя подробностями политических интриг, которые обе стороны плели вокруг
императоров, скажем лишь, что Афанасия опять разжаловали в
Сравнительно ненадолго.
Афанасий Александрийский («Великий») умер в
Но привыкли к Назианзину, так пусть будет Назианзин. Главное, что именно он довел борьбу с арианством до победного конца с помощью императора Феодосия I. Тоже, кстати, прозванного «Великим».
Император Феодосий
поступил решительно: созвав в
«Единосущность» становится императорским законом, все епископские кафедры передаются сторонникам «единосущной» Троицы, принимается Никейский (отныне Никео-Константинопольский) Символ Веры с небольшими добавлениями про Святого Духа, и все вопросы закрыты раз и навсегда. А если кто посмеет возразить, будет иметь дело с императором, что никому не рекомендуется.
Последнее было вскоре
подтверждено: в
Справедливости ради скажем, что отсечение головы Присциллиану произвело сильнейший негативный резонанс в христианском мире конца IV века. Знал бы христианский мир, какие казни ждали инакомыслящих в недалеком будущем…
Кстати, вы заметили в
постановлении Константинопольского Собора
Дело в том, что на дворе
была уже другая эпоха – конец IV века.
Помните, что произошло в V веке? Правильно, под ударами
варваров пала Западная Римская империя. В 455 году, как нас учили в школе,
варвары-вандалы взяли и разрушили Рим, откуда и появилось слово «вандализм», а
в
На самом деле ничего подобного – варвары никогда не разрушали Рим и не уничтожали империю. Лев I Великий (римский папа в 440–461) за то и получил соответствующий титул, что «договорился» с вандалами и спас храмы и население Рима от гибели. Грабежи, убийства и изнасилования, конечно, имели место, но без этого взятие городов никогда не обходилось, тем более в средние века.
Очередная традиция – вспоминая кровавые картинки из школьных учебников, мы приравниваем взятие Рима к последнему дню Помпеи. Напрасно.
О том,
что варвары в
Странная формулировка для груды развалин…
Да и варвары вели себя
как-то странно: в
На самом деле наше восприятие варваров в соответствии с «варварским» названием – очередной сомнительный исторический стереотип. Варвары, получив разрешение селиться на территории империи еще в середине IV века, за сто лет цивилизовались и многому научились.
Это, конечно, еще не было залогом относительно бережного отношения варваров к захваченному Риму. Но Рим спасло христианство.
Христианство приняли все варвары еще во второй половине IV века, и поэтому вели себя вполне прилично по отношению к римским, то есть тоже христианским, духовным ценностям. Показательно, что c варварами «договаривался» не император или сенат, а римский папа Лев I.
Да, историки это прекрасно знают, но…
Вспомните, где-нибудь в церковной литературе вы встречали фанфары по поводу того, что Рим и западноевропейскую цивилизацию от уничтожения варварами спасло прежде всего христианство, и что это одна из величайших заслуг церкви перед человечеством?
Вряд ли встречали, и вот почему:
Рим и западноевропейскую цивилизацию спасло не христианство вообще, а вполне конкретное арианство. Все без исключения «варварские» народы становились именно арианами – и остготы, и вестготы, и вандалы, и бургунды, и лангобарды.
Неудивительно, ведь арианство было куда понятнее простоватым и малограмотным варварам, чем невообразимо сложные положения Никео-Константинопольского Символа Веры.
О последнем мы еще поговорим, а что касается варваров, то у них арианство продержалось до VI – середины VII века, и только давление папы римского через набравших политический и военный вес франков, принявших ортодоксальное христианство, заставило «арианские» народы принять Никео-Константинопольский Символ Веры.
Хороший пример – знаменитый франкский король Хлодвиг (466–511) специально крестился именно в ортодоксальное христианство, так как ему предстояла война с арианами-лангобардами (нынешняя Ломбардия).
Большая политика. Вряд ли вождь франков задумывался о взаимоотношениях ипостасей Троицы…
Так откуда все-таки появилось понятие Троицы?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам придется ненадолго оставить «большую политику» и вернуться к богословским спорам IV века.
Мы остановились на том,
что Афанасий Александрийский «с товарищами» боролся с арианством и проповедовал
омоусианство – единосущность Сына Отцу. Так сформировались базовые
взаимоотношения двух ипостасей – Бога-Отца и Бога-Сына, к которым с
Сын рожден – на то и Сын. Но несотворен – на то и Бог. Единосущен Отцу – отпадает обвинение в двубожии, раз сущность Отца и Сына едина.
Эффектно? Да, наверно. Но не более того, потому что никакой мало-мальски серьезной критики такая позиция не выдерживает. Нам еще предстоит подробно говорить о Никео-Константинопольском Символе Веры, поэтому предлагаю читателю пока лишь задуматься, как можно быть рожденным и при этом несотворенным, и как две отдельные личности могут быть единосущны настолько, чтобы составлять единого Бога.
Кстати, вы вообще-то помните, о ком идет речь в нашей книге? Не заслонили Иисуса из Назарета многочисленные богословские изыски?
Еще как заслонили, правда? Неудивительно.
Именно во времена борьбы с арианством личность Иисуса Христа скрылась за размытым понятием Бога-Сына, «несотворенного и единосущного Богу-Отцу».
Омоусианам (сторонникам «единосущности Сына Отцу») требовалось переключить внимание с подчеркиваемой арианами личности Иисуса на схоластического Бога-Сына. Мы видели, что это было крайне непросто, нужна была «свежая идея», и ее в конце тридцатых годов IV века выдвинул тот же Афанасий Александрийский, а в шестидесятые – семидесятые годы развили Василий Кесарийский и Григорий Назианзин.
Последний почему-то почетного звания «Великий» не удостоился (впрочем, «Григорий Богослов» тоже неплохо звучит), хотя именно он в итоге отстоял объявление богом Святого Духа, крайне многозначно определенного в Евангелиях, но обычно толкуемого как христианская вера или духовность. По Григорию, Святой Дух наравне с Сыном исходит от Отца, точно так же несотворен и единосущен Отцу.
Вот и получилась Троица.
Вопрос о Святом Духе, только появившись, стал в сороковые – пятидесятые годы IV века «козырной картой» в политической игре двух омоусианских (защищавших «единосущность Сына Отцу») церковных группировок.
Одну из них возглавлял Македоний I, константинопольский патриарх. К другой принадлежали Павел I, константинопольский патриарх, Юлий I, римский папа, а также уже знакомый нам епископ и богослов Афанасий Александрийский. На сторону последних встали и более молодые богословы Василий Кесарийский и Григорий Назианзин.
И Македоний I, и Павел I были омоусианами и активными борцами
с арианством, но от этого их отношения лучше не стали. Если вы считаете, что
титул константинопольского патриарха случайно напечатался два раза при
каком-нибудь компьютерном сбое, то это не так. Павел I был патриархом с 337 по
339, потом с 341 по 342, потом с 346 по 351, а Македоний I был им с 342
по 346, потом с 351 по 360 гг. Между ними «вклинился» арианин Евсевий (патриарх
в 339–341), а в
Каким был накал политической борьбы, можете себе представить?
Омоусиане сражались против ариан, в свободное от сражений время сражались между собой, а ариане пребывали в растерянности, не зная, с какой группировкой омоусиан им придется сражаться завтра…
Политику Павлу I нужно было богословское обоснование для борьбы против политика Македония I. Богослов Афанасий его предоставил, и это был именно Святой Дух, превращенный в третью ипостась Троицы. Македоний считал его возведение в ранг третьего Бога ненужным и излишним. Афанасий, Василий и Григорий воспользовались этим и перевели споры в русло чистой схоластики, где, как профессиональные богословы, оказались сильнее.
Из этих «титанов
омоусианства» до начала восьмидесятых годов дожил только энергичный и
импозантный Григорий Назианзин. Ему как раз и удалось, став в
А вы думали, в
Интриги интригами, а дело делом. Догмат Троицы победил не только потому, что в нужный момент в нужном месте (около императора) оказался именно Григорий Богослов, а не кто-то из ариан или «духоборов» (тогда так называли последователей Македония, не путайте их с российской сектой XVI–XIX веков). Троица устраивала и императора, и большинство епископов: на тот момент она была в догматическом плане стабилизирующим компромиссом, а в политическом – «работала на имидж» христианской церкви.
Афанасий, Василий и Григорий, разработав и отстояв догмат Троицы, «убивали двух зайцев»:
Во-первых, они возводили Святой Дух, то есть христианскую религию во главе с церковью, в культ наравне с Иисусом Христом.
Во-вторых, они приводили христианское богословие к весьма эффектной «троичной» форме.
Цифра «три» завораживала древний мир не меньше, чем «семь». В Библии полно троекратных прославлений Господа, да и троекратное повторение фразы дает инстинктивное равновесие в любом высказывании. Вспомним веру, надежду, любовь. Да что там – и богатырей три, и у сказочных царей всегда три сына, и в анекдотах нашего времени перед заключительной остротой предпосылка чаще всего повторяется три раза…
Неудивительно, почему именно три. Треугольник, как известно, определяет плоскость, это простейшая геометрическая фигура, форма пирамид, три кита, на которых стоит Земля, и прочее, и прочее, и прочее (кстати, тоже троекратно).
Таким образом, догмат Троицы превратился в сильнейший психологический фактор. Когда Отцу оказался «единосущен», кроме Сына, и Святой Дух, церковное богословие превратилось в эффектную законченную систему, абсолютно самодостаточную и оторванную от всякой реальности.
То, что эта система вместе с понятием «единосущности» опиралась на ересь столетней давности – учение монархианина-«модалиста» Савелия, уже мало кого волновало.
Третий Бог, Святой Дух, оказался весьма удобен и для государственных, и для имущественных притязаний церкви – его «хранительницы».
Почему – объясним.
Иисус Христос, как известно, аргументированно отверг три дьявольских искушения. О них рассказывают и Матфей, и Лука.
«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от дьявола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал.
И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.
Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: ангелам своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, и не преткнешься о камень ногою Твоею.
Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.
Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.
Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и и Ему одному служи.
Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф. 4:1–10).
Очень, очень не любила официальная церковь в средние века вспоминать эти искушения, да и сейчас церковные богословы их стараются «не замечать».
Почему?
Не только потому, что этот эпизод является серьезным аргументом против догмата Троицы: с чего это дьявол вдруг стал искушать всезнающего и всемогущего Бога-Сына, существовавшего «прежде всех времен», «несотворенного и единосущного Богу-Отцу»?
И не только потому, что
имеет место противоречие в переводе: вплоть до конца XIX века в русском переводе Евангелия от Луки
было написано не «отойди от меня, сатана», а «иди за мной, сатана», и это,
видимо, означало «одумайся, сатана, и начинай вместе со мной служить Богу».
Кстати, это один из аргументов против анализа Библии на уровне созвучий, букв и
слов – одному Богу известно, какие еще неточности вкрались в длинную цепочку
переводов даже Нового Завета, не говоря уж о Ветхом.
Но все равно это мелочи, не меняющие общей сути. Главное – церковь не любит вспоминать дьявольские искушения из-за их глубочайшего символического смысла. Давайте вдумаемся:
В первом искушении (сделать камни хлебами) Иисус Христос отказался от земных благ.
Во втором (прыгнуть с крыши храма) – от дешевой «показухи».
В третьем (управлять земными царствами) – от государственной власти.
И получился крайне неприятный для большинства священнослужителей прецедент. Им надо было бы равняться на Иисуса и отказаться от благ, «показухи» и власти, но так хотелось и богато жить, и носить расшитые золотом одежды, и управлять государствами…
Что им было делать? Переписать два Евангелия, выбросив огромные куски текста про искушения? Нереально.
А спасительная для церкви идея оказалась как раз в третьей ипостаси Троицы: если Святой Дух ничем не хуже Бога-Сына, значит, он делает все, что считает нужным.
Где в Евангелиях сказано, что Святой Дух обязан отказываться от земных благ, царств и прочих «полезных» вещей?
А Священное Предание? Как хотелось церкви, чтобы постановления Соборов, пап и патриархов «котировались» наравне с Библией! Естественно, уже в IV веке появилось «духовное» толкование Троицы – Ветхий Завет (Бог-Отец), Новый Завет (Бог-Сын) и Священное Предание (Святой Дух). Удобно, правда?
– «Бог-Сын пусть правит на небе, а мы, хранители Святого Духа, будем править на земле!» – гордо сказали римские папы в один голос со всеми патриархами и константинопольскими императорами, тоже считавшими себя главами церкви.
На такой эффектной ноте мир вошел в средние века.
ГЛАВА 3
«ОБ ОШИБКАХ ТРОИЦЫ»
I
«Об ошибках Троицы»,
другой перевод – «О тринитарных заблуждениях», – книга погибшего на костре
Мигеля Сервета (1511–1553). О нем мы прочитаем в конце этой главы, а пока не
будем забегать вперед. Только, пользуясь случаем, дадим определение
тринитарности: это весь круг вопросов, связанных с богословским догматом
Троицы. Соответственно, тринитарий – сторонник Троицы, антитринитарий –
противник.
Итак, кратко повторим
суть догмата: и Сын, и Святой Дух являются богами, произошли от Бога-Отца, но
при этом несотворены и единосущны Отцу.
Посмотрим, как этот догмат разрешает заданный нами в начале книги «провокационный» вопрос:
– Бог один, это первая Священная заповедь, а Троица включает трех – Отца, Сына и Святого Духа… У нас что, многобожие, то есть язычество?
Напрашивается мысль, что создатели догмата в IV веке все «скользкие места» просто перечислили и нашли решение для каждого в отдельности:
Бог должен быть один – значит, все три ипостаси единосущны.
Сын и Святой Дух должны являться богами (это, как мы знаем, церкви было очень нужно) – значит, несотворены.
Традиции Ветхого Завета соблюсти надо хотя бы для видимости, поэтому, если Бог-Отец создал мир и все остальное, значит, от него и родился Сын, и произошел Святой Дух.
Как говорится, всем сестрам по серьгам…
А в целом получается компромиссная система, продиктованная сиюминутной политической ситуацией IV века. Более того – система, в которой желаемое выдается за действительное. Но об этом мы еще поговорим при анализе Никео-Константинопольского Символа Веры. Пока можете еще немного подумать, как три отдельные божественные личности могут быть настолько единосущны, что составляют единого Бога, и как так получается, что Сын рожден, а Святой Дух исходит, но при этом они несотворены. Вряд ли, впрочем, что-нибудь придумаете…
Неудивительно, почему церковь практически сразу после разработки догмата Троицы, еще в начале V века, вынуждена была занять позицию, сформулированную Аврелием Августином, епископом Гиппонским (354–430): надо сначала верить, а потом думать. Дословно: «Я верю, чтобы знать».
Аврелий Августин – эпохальная фигура в богословии.
Он жил на юге Римской
империи (территория современного Алжира), в молодости был язычником и лишь в
387 году, тридцати трех лет от роду (в «возрасте Христа»), крестился в
христианство. В
Августин прославился среди современников тем, что, будучи незаурядной личностью и обладая горячим темпераментом, успешно боролся со многими ересями.
Во-первых, он нанес серьезный удар по арианству, подведя под догмат Троицы «духовную» основу в виде самоосознания, мышления и способности («силы любви») людей. Сейчас даже официальное православие считает это малоубедительным, но тогда это было и сильным психологическим ходом, и очередным «модным» синтезом богословия и философии.
Во-вторых, Августин
«добил» донатизм – религиозное течение времен еще Константина Великого.
Донатисты небезосновательно считали, что необходима личная святость и
непогрешимость любого священника, иначе святые таинства, совершенные им, теряют
свою силу. Естественно, подавляющее большинство священников
это не устраивало, донатистов всячески травили, но окончательно
заклеймить донатизм как ересь удалось только на Карфагенском Соборе
Конечно, не сделай это Августин – сделал бы кто-то другой, и все же получилось, что именно на Аврелии Августине лежит вина за огромное количество злоупотреблений священнослужителей, как в средние века, так и в наше время. И тайный разврат, и финансовые махинации, и политические интриги, и многое другое, вплоть до беспошлинной торговли водкой и сигаретами Русской Православной Церковью в наше время.
Считаете, я драматизирую? Ничуть.
Естественно, никакими догматами не заставишь человека быть святым. И все же если бы над церковными иерархами «висело» донатистское представление о необходимой личной святости служителей церкви – глядишь, от многих неприглядных поступков это бы их удерживало.
Миряне, а тем более коммерсанты живут по одним правилам, а священники все-таки должны жить по другим, а то совсем нехорошо получается…
Ладно, Бог всем судья. Не будем отвлекаться от темы.
В-третьих, Августин победил пелагианство. Римский монах Пелагий (ок. 360 – после 418) объявил определяющей свободную волю человека и придерживался мнения, что человек от рождения безгрешен и имеет возможность избрать добро или зло.
Августин в дискуссии с пелагианством разработал свое учение о «первородном грехе», после которого человек уже не может не грешить и должен надеяться только на милость Божию, которая, как известно, непознаваема.
Спор этот лежит скорее в философской, нежели в богословской плоскости, но все же неудивительно, что борьба Августина с пелагианством завершилась победой первого – помните, мы говорили о том, что униженными людьми легче управлять, а тут какая-то «свободная воля»…
Аврелий Августин – один из плодовитейших писателей и богословов: почти сто масштабных «научных трудов». А какой охват проблем! Именно Августин создал такие «визитные карточки» средневековой духовности, как учение о «первородном грехе», о передаче греха через женщин посредством «страстной сексуальности», о «единоспасающей Божьей благодати», о познании добра исключительно «милостью Божьей», о единой авторитарной церкви, о вере как единственном ключе к познанию мира, о происхождении зла и дьявола… Об этом нам еще предстоит говорить в следующих главах.
Как бы мы ни относились, например, к Афанасию Александрийскому или Григорию Назианзину, им в жизни пришлось вытерпеть много лишений и несправедливых обвинений. Иногда они даже оказывались на грани отлучения от церкви. С Августином ничего подобного не случалось. Он умел удивительно тонко чувствовать позицию высшего церковного руководства (пост гиппонского епископа формально был весьма скромным), и постепенно превратился в богослова, «обслуживающего» любые насущные потребности официоза.
Неудивительно, что в учении Августина нашли место и будущая инквизиция, и «процессы ведьм», и государственные притязания папства, и «развитие» католических догматов, и «достижения» средневековой схоластики, и разврат духовенства, и унижение женщин, и множество прочих составляющих «темного» средневековья.
Не стоит, конечно, оценивать Аврелия Августина, а заодно и все средние века с позиций нашего времени, но против пережитков «августинианства» в современных религиозных воззрениях можно и должно возражать.
Итак, Аврелий Августин рекомендовал верить, но думать. Но был один догмат, в который даже Августин вдумываться не рекомендовал, – это Троица.
Действительно, на тот момент Троица была компромиссом не только богословским, но и политическим, устроившим императора, большинство епископов и «рядовых» христиан. Вроде бы хорошо, но помните, чем была «Новая экономическая политика» при Ленине и «раннем» Сталине? Идеологическим и политическим компромиссом, устроившим большинство. А что было потом, в середине–конце двадцатых? Большинство сплотилось, стабилизировалось, начало грызться уже между собой и периодически исторгать из своих рядов очередные меньшинства, обвиняя их в отходе от «генеральной линии партии».
Тема это вечная, но как это выглядело в раннем средневековье?
Формирование богословского подхода к личности и учению Иисуса Христа на рубеже IV и V веков закончилось «тринитарным» компромиссом. Любая последующая дискуссия о Христе богословски базировалась или на догмате Троицы, или на одной из тех ересей, о которых мы подробно говорили, – Оригена, Ария, Савеллия, Павла Самосатского...
Таким образом, серьезные богословские дискуссии в V веке окончательно уступили место остросюжетному роману (по-современному, триллеру) под названием «Борьба за власть в церкви и государстве».
А поскольку «притянуть» можно что угодно к чему угодно, любое из действий любой церковной группировки обильно расцвечивалось ссылками на Священное Писание и постановления Вселенских Соборов.
Богословие приняло сугубо схоластические формы и превратилось в «науку ради науки». Точнее, в науку ради политики. Примерно так же в ХХ веке Сталин привлекал одни цитаты из Маркса, Троцкий – другие, Бухарин – третьи, в результате от непредсказуемого шараханья «генеральной линии партии» страна голодала, а лагеря были полны сторонниками всех вождей без исключения.
Но про Сталина мы знаем сравнительно много, а про раннее средневековье – сравнительно мало. Поэтому давайте немного отдохнем от богословия и почитаем «увлекательный триллер».
Конец двадцатых годов V века ознаменовался невиданной доселе вспышкой борьбы за власть в церкви.
Основных церковных центров к тому времени осталось четыре: Рим (оказавшийся на окраине империи и сотрясаемый набегами варваров), Константинополь (столица), Антиохия и Александрия (два огромных процветающих города соответственно в провинциях Сирия и Египет). Иерусалим, пятый (а формально первый) церковный центр, так и не оправился после разрушения в I–II веках.
Церковный лидер любого города, как мы помним, назывался епископом, а в вышеназванных центрах он получил особый почетный титул: в греческой интерпретации – патриарх, в латинской – папа. Епископы окружающих городов постепенно встали в полную иерархическую зависимость от патриархов и пап, и в целях более эффективного управления появились «промежуточные» чины – митрополиты и архиепископы. В IV–V веках церковная организация окончательно лишилась раннехристианской демократической формы и стала напоминать современную.
Борьба за власть в V веке развернулась между тремя патриархами (константинопольским, александрийским и антиохийским) и римским папой. Богословским поводом к ней послужило то, что создатели догмата Троицы, увлекшись вопросами божественной сущности Христа и его происхождения от Бога-Отца, забыли про то, что Христос все-таки родился от земной женщины, ходил по земле, ел, пил, спал, уставал и страдал (Ин. 4:6; 19:28; 11:33; Лк. 22:44; 4:2; Мф. 14:4; Мк. 3:5 и др.)
Дискуссии на эту тему были, но имели характер дополнения к куда более масштабным спорам о Троице.
А на рубеже IV и V веков пришлось разрабатывать еще один догмат для ответа на вопрос, как соотносятся в Христе божественное естество, «узаконенное» догматом Троицы, и человеческое, которое все-таки не смогли «отменить».
В
Несторий утверждал, что Дева Мария как человек могла родить только человека, и поэтому ее следует называть не Богородицей, а Христородицей, а свою божественную сущность Христос получил непосредственно от Бога уже после рождения.
Кирилл Александрийский учил практически так же, с той небольшой разницей, что божественная сила на Христа снизошла еще в утробе матери. Эта минимальная разница не помешала Кириллу обвинить Нестория в повторении ереси монархианина Павла Самосатского: если Христос человеком родился, то им и остался независимо от того, когда получил божественную силу.
Как мы помним, именно
Павел Самосатский был предтечей арианства, и, действительно, в итоге оказалось,
что учение Нестория близко и понятно варварам-арианам, из которых в это время
почти исключительно состоял гарнизон Константинополя. Несторию удалось
воспользоваться этим и стать в
Но патриархом Несторий
пробыл недолго – до
Не будем разбираться в терминах «божество младенца» (канон) и «младенчество Бога» (ересь). Несторий говорил первое, Кирилл обвинял его в том, что он говорил второе. Собор в Эфесе проходил крайне скандально, под страшный шум народных толп, ведомых монахами – сторонниками Кирилла, и серьезно рассматривать сложные богословские вопросы не мог.
Кончилось все тем, что
император Феодосий II «сдал» Нестория. Последнего отправили сначала в монастырь, а
в
Отметим, что дело Нестория не умерло: если в свое время арианство получило огромный отклик на Западе, среди «варваров», то несторианство победным шествием прокатилось по континенту на Восток. Азиатские народы принимали христианство чаще всего в интерпретации низложенного патриарха.
Примечательно, что двумя веками позже несторианство благодаря трезвому взгляду на сущность Иисуса Христа мирно ужилось с исламом – пророк Мухаммед считал Христа Сыном Божьим, но не Богом-Сыном.
И только еще шестьсот лет спустя, в XII веке, Чингисхану удалось завоевать несторианские племена найманов и кераитов. Как далеко дошло несторианство – до степей Монголии! А из Средней Азии последователей Нестория вместе с арабскими халифами вытеснил Тамерлан в конце XIV века. Впрочем, и до наших дней в этих краях сохранилось множество несторианских общин.
А в 431 году константинопольским патриархом стал Максимиан, ставленник Кирилла. Александрийская кафедра превратилась в мощнейшую в империи, чего уже не мог перенести римский папа, незаурядный политик Лев I, тот самый, кто спас Рим от варваров.
А упоенный победой Кирилл Александрийский, забыв осторожность, под конец жизни прекратил попытки найти «сбалансированное» соотношение человеческой и божественной личностей Христа и стал в своих посланиях высказываться в более однозначной форме: «Исповедуем в одном Сыне не два естества, – одно поклоняемое, а другое непоклоняемое, – но одно воплотившееся естество Бога-Слова».
И хотя Кирилл уточнял, что оба естества соединились в Христе в нечто среднее и уникальное, но получилось, что это соединение все равно являлось божественной сущностью – догмат Троицы уже полвека как победил, значит, какую еще единую сущность мог иметь Бог-Сын, если не божественную?
Получилось, что Кирилл Александрийский, сам того не ведая, оказался основателем монофизитства – течения, утверждавшего, что Христос, хотя и рожден из двух естеств, божественной и человеческой, пребывает не в двух, а только в первой, а человеческая природа стала принадлежностью его божественного естества.
Сразу после смерти
Кирилла в
Против монофизитства
немедленно выступил папа Лев Великий и, объединившись с константинопольским
патриархом Флавианом, в
Аргументы у противников монофизитства были вполне весомыми: Христос все-таки ел, пил, спал, молился, сомневался…
Но здравый смысл уже мало
кого волновал, и Евтихию с Диоскором удалось склонить на свою сторону
императора, того же Феодосия II. В
Новый оборот дело приняло
после смерти Феодосия II. Императрица Пульхерия и ее соправитель Маркиан оказались
противниками монофизитства и созвали в
Константинопольский патриарх Анатолий, оказавшийся между двух огней – императрицей и своим покровителем Диоскором, предал последнего. В Халкидон приехали еще и легаты (представители) папы Льва I, и противники монофизитства составили большинство.
Халкидонский Собор проходил, как водится, весьма бурно, но все же на основании позиции римского папы разработал догмат о Богочеловеке, который все церкви используют по сей день. Диоскор был низложен, что привело к локальному церковному расколу: в Египте и Армении решения Халкидонского Собора так и не были приняты, и монофизитство до сих пор исповедуют армяно-григорианская, коптская (египетская) и эфиопская церкви.
Стоп. Напрасно я пообещал сплошной триллер. Придется все-таки остановиться и вернуться к богословским проблемам. Без этого нельзя – мы дошли до второго ключевого христианского догмата, касающегося сущности Иисуса из Назарета.
Утешает лишь то, что догмат Богочеловека очень просто понять, если вы поняли догмат Троицы. Он настолько же компромиссен и еще более противоречив.
Итак,
4-й Вселенский (Халкидонский) Собор
«Оправдывающийся» тон постановления («нисколько не нарушается…») говорит о том, что догмат формировался в острейшей борьбе.
А обилие приставок «не» наводит на подозрение, что победившие на Халкидонском Соборе богословы решили все проблемы по старому доброму принципу «всем сестрам по серьгам».
И действительно, по каждому ключевому вопросу получается:
Бог или человек? И то и другое, раз естества неслитны и неизменны, и их свойства сохраняются.
При этом Христос – единое лицо? Единое, раз естества нераздельны и неразлучны.
Ладно, давайте задумаемся: что такое естество? Происхождение?
Если бы только происхождение! Это и желания, и воля, и энергия, и действия.
Последнее утверждение не является моей личной догадкой. Это «разъяснили» на 6-м Вселенском (Константинопольском) Соборе в 680 году, анализируя соотношение именно двух «хотений, воль, энергий и действований» в Иисусе.
Для нас невообразимо запутанное и казуистическое определение 6-го Вселенского Собора по поводу того, когда божественная воля в Христе становилась человеческим желанием и как в нем соотносились божественное и человеческое действования, непринципиально. Если мы еще и откровенную схоластику будем подробно анализировать, не хватит ни этой книги, ни этой жизни.
Принципиально то, что наличие в Богочеловеке двух различных «хотений, воль, энергий и действований» означает наличие двух личностей.
Лицо Богочеловека, может, и единое, а личности в любом случае получаются две. Понятие «личность» сейчас уже никто не путает с понятием юридического или физического лица, а тогда, как мы видим, еще случалось.
В итоге с догматом Богочеловека на 4-м Вселенском Соборе в 451 году произошло то же, что и с Троицей за семьдесят лет до этого: решили каждую часть проблемы в отдельности, закрыв глаза на все остальные. Главное, чтобы с той же Троицей увязывалось: есть в Богочеловеке самостоятельная божественная сущность – значит, вот он, Бог-Сын, вторая ипостась Троицы, «несотвореный, единосущный Отцу», существовавший «прежде всех времен»… А человеческая сущность – да, она у Иисуса тоже была, но к божественной никакого отношения не имела.
Короче, по отдельности – и Бог, и человек. Но при этом единое лицо.
А в целом вышло море парадоксов типа того, что божественная личность Иисуса все знала и существовала «прежде всех времен», но никак не могла «шепнуть» человеческой, что не надо сомневаться в успехе дела, напрасно переживать и молиться в Гефсиманском саду, что проповедовать надо в Малой Азии, а не в Иерусалиме…
Вообще-то подобное в наше время называется раздвоением личности. В лучшем случае это постоянные душевные муки, в худшем – психическое заболевание, и в зависимости от его тяжести назначается амбулаторное или стационарное лечение.
Произошло окончательное избавление церкви от мешавшего ей реального Иисуса из Назарета: догматом Троицы его обезличили и отдалили от людей, а догматом Богочеловека превратили в… душевнобольного.
Так у Христа и получились две «неслитные, неизменные, нераздельные, неразлучные» личности.
Богословские парадоксы уже мало кого волновали в V веке, когда шла откровенная борьба за власть. Появилось что-то вроде пароля: признаешь догматы Богочеловека и Троицы – ты друг народа, нет – враг.
Кстати, вы думали, что термин «враг народа» придумал товарищ Сталин? Нет, он появился именно как антипод «другу народа» во времена Великой Французской революции. «Другом народа», как известно, был Марат, врагами – кто угодно.
Мы не просто так
вспомнили кровавую Французскую революцию. После Халкидонского Собора
Вернувшиеся из Халкидона
монофизитские священники подняли мятежи в Иерусалиме (город был взят и
разграблен) и в Александрии (в храме был заперт и сожжен большой отряд
правительственных войск, а во время следующего мятежа в
Император Зенон в
Так и скатываемся на лексику сталинских времен. Не знаю только, какой «уклон» – монофизитский или арианский – считать правым, а какой левым…
Но «генеральную линию
партии» императору Зенону поколебать не удалось, потому что в Константинополе
«Генотикон» поддержки не нашел: столичным священникам формулировка «Христос
есть один, а не два» показалась монофизитской и была сочтена за ересь.
Тем не менее, на призыв
«Генотикона» к порядку откликнулись почти все, но ненадолго. Преемник Зенона,
император Анастасий Дикор, пытался продолжать примирительную политику, но
закончил свое правление в 518 году весьма бесславно: монофизиты подняли в
Константинополе восстание, начались пожары, грабежи и убийства.
После сложнейшего клубка
политических интриг, в которых участвовал и правитель большей части Италии,
знаменитый король остготов, арианин Теодорих (ок. 454–526), константинопольский
трон занял Юстин Старший.
Одновременно «поменяли» и константинопольского патриарха. Рассматривались кандидатуры и ариан, и монофизитов, но в целях успокоения бушевавших страстей новым патриархом стал Иоанн II Каппадокийский, сторонник халкидонского компромисса.
На сей раз компромисс восторжествовал относительно прочно – лет на сто, монофизиты в Константинополе позиции сдали, но Римская империя, тогда уже чаще называемая Византийской, практически потеряла Сирию, Египет и Палестину. Последние, несмотря на «сильную руку» императора Юстиниана (преемника Юстина Старшего), вышли из-под контроля и были вскоре завоеваны персами, а в конце VII века – арабами-мусульманами.
Некогда процветающие города Александрия и Антиохия захирели и постепенно исчезли с карты. Современная Александрия была построена в XIX веке заново и на другом месте, а на месте Антиохии сейчас небольшой поселок. Иерусалиму «повезло» и он уцелел лишь потому, что пророк Мухаммед считал его священным городом.
Итак, борьба патриархов за власть в V–VI веках закончилась печально – гибелью александрийской, антиохийской и иерусалимской патриархий, и центров христианского мира в VII веке осталось всего два – Рим и Константинополь.
В VI веке благодаря Юстиниану в христианской
церкви наступил период относительного спокойствия, вершиной которого стал 5-й
Вселенский (Константинопольский) Собор
Но в VII веке опять разгорелись страсти.
Императоры, пытаясь
восстановить единство империи перед лицом неудачной войны с персами, стали
искать компромисс с отколовшимися монофизитами. Константинопольский патриарх
Сергий по договоренности с императором в
Отметим, что это был шаг к здравому смыслу – у любого человека наличествуют божественные и человеческие качества, но воля-то должна быть одна, иначе его ждут невообразимые душевные муки.
Вновь начались бурные дискуссии. «Дерево вариантов» соотношения естеств, воль, энергий и действий в Христе плодилось прямо пропорционально течению времени. Практически каждая крупная епархия в ответ на обращение Сергия выступила со своим видением проблемы, и на попытки найти новый компромисс ушло много лет.
В 638 году казалось, что дело сделано, и к монофелитству склонился даже римский папа Гонорий (как мы помним, папы были вековыми противниками монофизитства), но в этот год, к несчастью, умерли оба – и папа Гонорий, и патриарх Сергий.
Новый папа Иоанн IV объявил о решительном неприятии монофелитства и о верности
Халкидонскому Собору. Его преемник Мартин I продолжил эту линию, за что в
Вождь противников
монофелитства на Востоке, философ Максим Исповедник (582–662), с типичным для
того времени схоластицизмом доказывал, что, если естеств у Христа два, то воль
тоже непременно должно быть две. Здравый смысл его философскую логику
перебороть не смог, и он предпочел принять мученичество: в том же
Методы борьбы с инакомыслящими постепенно принимали все более радикальные формы. Казалось, что силовым путем императорам удалось добиться торжества монофелитства.
Не тут-то было. При Константине Погонате (правил в 668–685) Рим, остававшийся противником монофелитства, пригрозил расколом, и император убоялся – шла очередная неудачная война, на сей раз с арабами-мусульманами, политическая ситуация была крайне сложной, и потеря Рима была бы страшным ударом.
Главный защитник
монофелитства, константинопольский патриарх Феодор, был низложен, и в
Так с этим догматом и живем до сих пор.
В начале VIII века дискуссии о сущности Христа не прекратились, но приняли более спокойный характер и вскоре были вытеснены «битвой с иконами» – иконоборчеством, создавшим очередной прецедент разделения Восточной и Западной церквей, который имел место в 725–784 и 815–843 гг. Папы были убежденными сторонниками иконопочитания, а на Востоке периодически брали верх иконоборцы.
Кстати, сторонником икон был последний крупный богослов, признанный и католицизмом, и православием – Иоанн Дамаскин (ок. 675–753). Для нашего исследования он интересен прежде всего тем, что написал капитальный труд «Точное изложение православной веры», окончательно утвердив догматы Троицы и Богочеловека.
До 1054 года церкви были формально едины, но их юридическое разделение уже было лишь вопросом времени. Не будем комментировать политическую сторону проблемы – тяжело было и Риму, и Константинополю, но они предпочли выживать по отдельности. Остановимся лишь на ключевом богословском вопросе разделения, имеющем непосредственное отношение к теме нашей книги. Он называется звучным словом «Филиокве», что с латыни переводится «и от Сына».
Помните арианство? На нем споры вокруг Троицы не улеглись, так как в 589 году на Толедском Соборе было сформулировано добавление к Никео-Константинопольскому Символу Веры, заключавшееся в том, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына.
Толедские Соборы были всего лишь национальными собраниями «варварского» Вестготского королевства (часть современной Испании). Вестготы были арианами, к тому же в любом случае Соборы в рамках одного государства не могли иметь влияние на общехристианское богословие.
Тем не менее, добавление о «Филиокве» стало козырной картой в политической игре Запада и Востока. Папа римский принял это добавление в начале IX века, желая польстить Карлу Великому, находившемуся в конфронтации с Византией. Константинопольский патриарх объявил о нерушимости Никео-Константинопольского Символа Веры 381 года и отказался от какого-либо добавления.
Ни к какому компромиссу стороны так и не смогли прийти, и в 1054 году из Константинополя со скандалом уехали папские легаты.
С огорчением отметим, что любая попытка понять, кто в споре о «Филиокве» прав, обречена на провал. Действительно, если Святой Дух исходит от Отца, то Христос нам его только принес. Если и от Сына, то Христос его создал, хотя бы частично.
С точки зрения начала XXI века этот вопрос можно поставить шире – все наши действия диктуются только Богом или мы принимаем в них участие? Вопрос этот прежде всего философский. Сколько философов рассуждало на эту тему, столько было и мнений. И в споре о «Филиокве» богословски доказать что-либо было крайне трудно (в Священном Писании понятие Святого Духа, как мы говорили, весьма многозначно), и именно поэтому этот сложнейший вопрос оказался весьма удобным тогда, когда в разделении оказались заинтересованы все.
Но мы не будем втягиваться в сугубо схоластический спор о «Филиокве». Констатируем лишь, что, по православию, Святой Дух исходит только от Отца, а по католицизму, от Отца и от Сына.
«Темное» средневековье не зря называется именно так, но не потому, что в восприятии большинства современных людей оно предстает внешне серым и мрачным, как рыцарский замок. Последнее весьма спорно – мы же воспринимаем древнюю Грецию как нечто ослепительно белое, а на самом деле и одежды были пестрыми, и даже статуи раскрашенными. То же самое и со средними веками – были яркими и одежды, и гербы, и иконы, и фрески…
«Темнота» в другом. ХI–XIV века в Европе почти ничего принципиально нового не добавили ни к богословию, ни к познанию мира, да вряд ли и к какой-либо другой области человеческого знания. Разве что порох изобрели (или украли секрет у китайцев), а также научились строить готические соборы, каравеллы и водяные мельницы…
Православию из-за краха Византии и «пересадки» на почву Руси было не до развития догматов и богословских дискуссий, а на Западе богословие настолько усложнили, что люди окончательно перестали воспринимать Иисуса Христа как нечто близкое и понятное. Сложнейшие сочинения Петра Ломбардского (ум. 1164) и Фомы Аквинского (1225–1274) в догматическом плане полностью базируются на учениях Аврелия Августина и Иоанна Дамаскина. Мы договорились не пытаться анализировать откровенную схоластику, к тому же во всем, что касалось сущности Иисуса Христа, она опиралась на догматы Троицы и Богочеловека. Попробовала бы не опираться – хотя официально инквизиция была создана в 1227 году, костры пылали еще с X века.
До какого абсурда дошли в это время богословские споры, говорит тот факт, что, когда в Европе в XII в. появились последователи докетизма и гностицизма, так называемые катары, они в своем учении проповедовали, что Христос, будучи эфирным духом, не пил, не ел, не страдал, и проник в мир через… ухо Девы Марии.
Впрочем, в учении катаров были и положительные моменты – они отвергали войну и убийство. А почему ими был выбран для рождения Христа такой «нестандартный» орган, тоже понятно: они не признавали никаких «плотских сношений».
Примечательно, что уже в XII в. народ настолько устал от ханжества официальной церкви, что катарская ересь при всей ее абсурдности не только нашла множество последователей, но и стала на много лет господствующей религией в северной Италии и южной Франции, и для ее подавления потребовался даже так называемый «крестовый поход» французских войск («альбигойская война») 1208–1229 гг.
Во всей остальной Европе катаров массами жгли на кострах и к концу XIV века практически искоренили.
Реформация сейчас воспринимается как некий «луч света в темном царстве средневековья». Неудивительно – она совпала по времени с учением Коперника, Великими географическими открытиями и, главное, с Ренессансом.
Впрочем, Реформация была движением крайне многоплановым и неоднозначным. Мартин Лютер (1483–1546), как известно, признал абсолютный авторитет Библии, свободную волю людей и возможность их спасения через земную деятельность, отменил монастыри, культы святых, большинство таинств, индульгенции, церковную иерархию и прочие наиболее одиозные средневековые традиции.
Зато Жан Кальвин (1509–1564), фактический правитель Женевы и замечательный исследователь Ветхого Завета, не только не признавал свободную волю, но и довел до абсурда аскетическую идею – был запрещен даже громкий смех на улицах.
В рамках нашей книги не стоит подробно обсуждать нравы шестнадцатого века и различия кальвинизма и лютеранства. Учитывая то, что Реформация имела отношение исключительно к католицизму и не затронула российское православие, назовем европейский протестантизм «католическим» и этим ограничимся.
Принципиально другое: «католический» протестантизм не отменил догмат Троицы! Лютер пятьсот лет назад не решился зайти так далеко.
А при участии Кальвина по поводу Троицы имела место весьма неприглядная история.
Мигель Сервет,
ученый-медик, первым в истории медицины описавший малый круг кровообращения,
имел несчастье вступить в переписку с Кальвином, где отвергал представление о
троичности Бога как пережитки язычества. Он как раз и опубликовал книгу «Об
ошибках Троицы», вынесенную в название этой главы.
Кальвин, непримиримый противник
католицизма, переслал копии писем Сервета в католическую (!) инквизицию города
Лиона, где последний жил. После этого Сервет был арестован за антитринитаризм и
должен был предстать перед судом инквизиции. Ему удалось бежать из тюрьмы, но
он, не зная, кто на него донес, решил эмигрировать в Швейцарию, что его и
погубило. В Женеве Кальвин немедленно отдал приказ о его аресте, добился его
осуждения женевским магистратом и потряс цивилизованный мир тем, что в
Кстати, очередной
парадокс нашего восприятия средневековья: мы считаем, что страшнее испанской
инквизиции не было никого и ничего, но на самом деле в Испании сжигаемых на
костре предварительно удушали. А во всей остальной «гуманной» Европе жгли
заживо.
К сожалению,
Сервет был не первым и не последним: например, в Англии «Закон о
веротерпимости»
К тому же в это время уже было куда бежать – в Новый Свет, где и на сегодняшний день антитринитаризм наиболее развит. Хотя можно ли назвать развитым религиозным движением несколько сотен тысяч человек в разрозненных сектах – это вопрос.
Сейчас антитринитаризм на
Западе существует лишь в виде сравнительно небольших церквей-сект вроде
социнианской (Польша и Румыния), пятидесятников-унитарианцев (в основном, США),
«Учеников Христа» (США), «Унитарианско-универсалистской ассоциации» (США,
Канада и Мексика). Есть косвенные антитринитарии вроде «Свидетелей Иеговы»,
отрицающие догмат Троицы, но признающие все ипостаси в той или иной степени
божественности.
Несмотря на множество сект и их солидные названия, все это капли в море ортодоксальных традиций.
ГЛАВА 4
И СОВРЕМЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ
I
Итак, историческая
справедливость требует констатировать, что по тем или иным политическим
причинам и в православии, и в католицизме, и в «католическом» протестантизме
догматы Троицы и Богочеловека полностью победили. Иисус Христос, таким образом,
считается второй ипостасью Троицы, Богом-Сыном и Богочеловеком, а чтобы создать
видимость разрешения огромного количества возникающих противоречий, с
Примерно в таком же
положении с
Но предлагаю все-таки взглянуть на догмат Троицы глазами человека XXI века.
Для начала давайте еще раз внимательно прочитаем, что все-таки по этому поводу говорится в Новом Завете. Предстоит сугубо богословский разговор со множеством ссылок на библейские тексты, но придется сосредоточиться – мы же не хотим, чтобы оппоненты нас обвинили в незнании Священного Писания.
Еще раз напомню наш «провокационный» вопрос:
Бог один, это первая Священная заповедь, а Троица включает трех – Отца, Сына и Святого Духа… У нас что, многобожие, то есть язычество?
Может быть, внимательный анализ Нового Завета убедит нас в том, что Богов три, и мы при этом все же ухитряемся не быть язычниками?
Прежде всего пролистайте эту
книгу назад и перечитайте в конце главы 1 наши комментарии к началу Евангелия
от Иоанна. Ничего от Троицы, как вы помните, мы там не усмотрели. Да и от
Христа как Бога или Богочеловека с двумя личностями – тоже, кроме того, что
если буквально понимать «Слово стало плотью» (Ин. 1:14), то можно
толковать самого Христа как Слово.
Это поэтично, спору нет. Но мы занимаемся не поэзией, а богословием, и переброска «мостика» на древнегреческий философский Логос абсолютно надумана, неоправдана и фактически является одной из форм гностической философии.
На самом деле «Слово стало плотью» толкуется в духовном плане как истина, высказанная Богом через Христа.
Пора в начале третьего тысячелетия это четко понимать, тем более если тот же Иоанн Богослов в своем «Откровении» пишет: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был (в ссылке – С.З.) на острове, называемом Патмос, за Слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа» (Откр. 1:9).
Вот то самое «Слово Божие» – то, что Бог нам говорил через Иисуса. Тождество Слова, Логоса и Христа здесь ни при чем.
Это же относится к фразе Иисуса в Евангелии от Иоанна: «Прежде, чем был Авраам, я есмь» (Ин. 8:58). В этом контексте становится понятной позиция Иоанна Богослова, на основании которой Ориген в III веке вывел учение о предсуществовании душ, в том числе и души Иисуса.
Это учение вместе с остальными мыслями несчастного Оригена в VI веке заклеймили как ересь, но ведь по Иоанну, действительно, получается, что наши души существовали раньше праотца Авраама и сотворения мира…
Кстати, почему бы и нет?
Но дело не в этом, просто мы опять пришли к выводу: Христос – такой же бог, человек и Сын Божий, как все мы. Апостол Иоанн Богослов – не Ориген, с ним церкви спорить не смеют.
В эту же канву укладывается молитва Иисуса: «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин. 17:5). Эту фразу, часто цитируемую защитниками Троицы, можно истолковать либо как предназначение миссии Христа прежде создания мира, либо как предсуществование душ. Ничего другого не может быть, если здесь же абсолютно четко сказано: «Да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17:2–3).
Есть и еще более бесспорное подтверждение вышесказанного. Когда ортодоксальные иудеи в очередной раз усомнились в том, что Иисус – Сын Божий, и хотели побить его камнями, то Иисус отвечал им:
«Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги? Если Он назвал Богами тех, к которым было слово Божие, и не может нарушиться Писание, – Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий?» (Ин. 10:34–36).
Уж если сам Иисус Христос для подтверждения собственной божественной сущности апеллировал к божественной сущности остальных людей, ссылаясь на Псалтырь («Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего – все вы» – Пс. 81:6), то как тут возразишь?
Кстати, Христос нас учил еще одной весьма принципиальной и вроде бы общеизвестной вещи. Даже тот, кто не читал Священное Писание, знает, что главная христианская молитва – «Отче наш». Она же, между прочим, и единственная, а любые другие молитвы Иисус Христос считал язычеством (Мф. 6:7–9). Но дело не в этом.
Произнесите про себя
только первые два слова «Отче наш» и вдумайтесь: вы обращаетесь к своему Отцу! Значит, вы – Сын Божий (или Дочь)!
А фраза Иисуса в хрестоматийной «Нагорной проповеди»: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9)?
А его слова «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Мк. 10:18)?
Нужны еще комментарии на эту тему?
Нужны? Ладно, вот еще один комментарий: Евангелист Лука тоже признавал Христа таким же Сыном Божьим, как все люди. Это можно доказать: Лука ведет родословие Иисуса к Богу не непосредственно, а через Иосифа, Давида, Авраама, Евра и Адама (Лк. 3:23–38), – так это верно для любого из нас! Мы все потомки Адама...
А что с третьей ипостасью Троицы?
С Духом Святым – огромный разброс мнений всех евангелистов, вплоть до того, что его нам оставил Христос, дунув (Ин. 20:22). Католическое «Филиокве» (исхождение Святого Духа «и от Сына») основывалось прежде всего на этом.
Для нас важно то, что Дух Святой как самостоятельный бог нигде не фигурирует. Кое-где так называется Бог-Отец (Мф. 1:18), кое-где Дух Святой выступает как посланник Божий (Мф. 4:1), иногда в виде голубя (Лк. 3:22), но в подавляющем большинстве случаев это духовность или христианское учение (Лк. 4:1; 11:13; Ин. 3:34; 15:26; 16:13 и др.). Традиционно, как мы говорили, Святой Дух толкуется именно как духовность, вера, христианство.
Святому Духу в Новом Завете придается колоссальное значение, вплоть до того, что Иисус говорит: «И всякому, кто скажет слово на Сына Человеческого, прощено будет; а кто скажет хулу на Святого Духа, тому не простится» (Лк. 12:10). Из этих слов Иисуса можно сделать огромное количество далеко идущих выводов. Ведь, например, получается, что Христос даже готов простить неприятие христианства как религии, если люди готовы жить в соответствии с христианскими нравственными и духовными заветами…
Но опять же, все вышесказанное к догмату Троицы не имеет никакого отношения. Наоборот – Христос в этой фразе «дистанцирует» Сына и Святого Духа, то есть об их догматической «единосущности» вообще речи быть не может.
Часто цитируемая фраза Иисуса: «Научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19) о сущности и взаимоотношениях последних ничего не говорит и для нашего исследования бесполезна. На нее ссылаются защитники Троицы, и абсолютно напрасно – ничего, кроме простого перечисления уже известных понятий, здесь нет. Враги Троицы клеймят эту фразу как фальшивку, что является другой крайностью. Креститься во имя Бога, Христа и христианства – и красиво звучит, и по сути нормально. Догмат Троицы тут ни при чем, разве что имена те же.
Явное противоречие завета «научите все народы» со множеством высказываний Христа в том же Евангелии, что он послан спасти только евреев (Мф. 4:16; 10:5; 15:24 и др.) тоже объяснимо, если «народами» считать двенадцать колен Израилевых. А если не считать, значит, возможно, все-таки эта фраза – фальшивка времен, когда христианство действительно шло во «все народы». Ветхозаветные пророки, на которых опирались Христос и Матфей, говорили только о спасении Израиля, и апостолы после распятия Христа до появления Павла постоянно находились в Иерусалиме…
Не будем вступать в данном случае в спор. История показала, что надо было крестить именно все народы, а в контексте нашей книги этот вопрос не имеет принципиального значения.
Перейдем к Соборным посланиям святых апостолов.
Чаще всего в защиту догмата Троицы приводится цитата из первого Послания апостола Иоанна Богослова. Но мы собираемся доказать, что в первом Послании имеет место небольшая подделка.
Кто ее «автор» – трудно сказать,
но ясно, что иноязычные тексты легче всего подделывать при переводах. А судя по
направленности подделки, это сделал блаженный (у католиков святой) Иероним
(342–420), знаменитый составитель и переводчик Библии на латынь. О чем нам
напоминают его годы жизни? Правильно, это разгар борьбы с арианством, причем
Иероним был последовательным и убежденным противником последнего,
соответственно, защитником Троицы – не зря же он в Константинополе в
Скорее всего, именно Иероним (официально приношу извинения, если кто-то другой) вставил в свой перевод первого Соборного послания апостола Иоанна фразу: «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух; и Сии три суть едино» (1 Ин. 5:7). Это почти дословно догмат Троицы. Упоминаются и все три ипостаси, и их единосущность.
Фразу Иероним вставил, но пояснить, что такое Слово, забыл! В самом начале Послания проскакивает «Слово жизни» (1 Ин. 1:1), но невозможно однозначно понять, о Христе это или нет. Да и в Евангелии от Иоанна, как мы уже видели, Христос напрямую не толкуется, как Слово.
Этого Иероним не учел, для него после жарких дискуссий IV века тождество Христа и Слова (Логоса) казалось естественным и общеизвестным фактом.
А апостол Иоанн Богослов, не ведая, какой фальсификации через триста лет подвергнется его послание, там же пишет: «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос?» (1 Ин. 2:22). Значит, на самом деле Иоанн и в своем Послании представлял Иисуса как Мессию (Спасителя) в соответствии с Ветхим Заветом. Не более того.
Предлагаю на совесть «единожды солгавшего» Иеронима отнести и все остальные потенциальные фальшивки, например, недавно проанализированную нами фразу: «Научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19). В оправдание Иеронима скажем, что в его время надо было крестить массы варваров, но это все-таки не повод дописывать Евангелие от Матфея…
Не будем увлекаться исследованием подлинности библейских текстов. Апостол Петр всего одной фразой ставит вне здравого смысла все будущие изыски о существовании Иисуса Христа «прежде всякого времени»: он видит Христа, «предназначенного еще прежде существования мира, но явившегося в последние времена для вас, уверовавших через Него в Бога» (1 Пет. 1:20–21).
Почувствовали разницу между предназначенностью и существованием? Зря мы обвиняли рыбака Петра в малообразованности.
Давайте посмотрим, говорил ли что-либо на тему Троицы апостол Павел – создатель христианского богословия.
«Тринитарным» православная традиция считает то место Послания Павла к Римлянам, где говорится про Бога «Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки. Аминь» (Рим. 11:36).
Ну, и где тут догмат Троицы? Я лично не вижу ничего, кроме красивого троекратного прославления Бога. Мы уже говорили про этот психологический фактор воздействия троекратности.
Отметим лишь, что в церковных изданиях прослеживается недобросовестная тенденция к толкованию любых (!) эффектных троекратных повторений в Библии (например, «Свят, Свят, Свят») как подтверждений догмата Троицы.
На самом деле тринитарность и троекратность – абсолютно разные понятия, иначе и «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить» было бы тринитарным высказыванием. Хотя защитники Троицы, конечно, могут предположить, что Маяковский подсознательно думал о ней…
Конечно, не думал, и не надо путать причину и следствие. Мы, когда анализировали появление догмата Троицы, говорили о его происхождении от завораживающей цифры «три». Треугольник продолжал бы являться наиболее устойчивой и гармоничной геометрической фигурой независимо от того, разработали бы в IV веке догмат или нет.
Сторонниками Троицы иногда хитро используется фраза: «Бог… говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил» из послания Павла к Евреям (Евр. 1:1–2).
А хитрость состоит в том, что цитируется только последняя часть: «Чрез Которого и веки сотворил». Получается вроде бы то, что «надо»: Бог через Сына создал вечность – время, землю и прочее.
А в контексте-то все звучит совсем иначе! Христос – наследник всего на земле от Бога, и теперь будет править нами он, и Бог через него дал нам вечность – бессмертие.
Это апостол Павел всегда и говорил, а мы опять видим недобросовестное цитирование с выхватыванием из контекста…
Чтобы окончательно убедиться в абсолютно однозначном понимании личности Иисуса Христа в учении апостола Павла, процитируем:
«Ибо Он (Бог – С.З.) назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (Деян. 17:31). Кстати, на этом месте обращения Павла к афинянам они его прервали и осмеяли. Только все-таки хочется встать на сторону не язвительных афинян, а осмеянного апостола…
Точка зрения Павла четко прослеживается и во всех его посланиях:
«Ибо, если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Рим. 10:9).
«Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес» (1 Кор. 15:13).
«Зная, что воскресивший Господа Иисуса воскресит через Иисуса и нас и поставит пред Собою с вами» (2 Кор. 4:14).
«Так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви» (Еф. 1:4). Вот, кстати, еще одно основание для учения Оригена о предсуществовании наших душ прежде создания мира наравне с Иисусом.
«Итак, братия святые, участники в небесном звании, уразумейте Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа» (Евр. 4:1). Кстати, обращение «святые» используется Павлом во всех посланиях к христианам.
«Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть Первосвященником, но Тот, Кто сказал Ему: «Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя» (Евр. 5:5).
«Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус» (1 Тим. 2:5). В этой фразе – короткий и четкий ответ на все вопросы, и ни для каких схоластических догматов она места не оставляет.
И напоследок прошу обратить особое внимание на фразу: «Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий чрез Иисуса Христа» (Гал. 4:7). Вот кто мы такие в этом мире.
А каноническое понятие Богочеловека, ведущее, как мы уже видели, к «раздвоению личности» Иисуса из Назарета?
Для его обоснования церковью применяется очень любопытный психологический прием: отдельно обосновываются божественная сущность Христа (со многими ссылками на Священное Писание) и человеческая сущность (с неменьшим количеством ссылок).
Из этого как бы
предполагается само собой, что читатель, изначально настроенный на догмат
Богочеловека, сделает выводы о том, что эти сущности присутствуют в Христе
«неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно», в соответствии с постановлением
Халкидонского Собора
На самом деле о взаимоотношениях божественной и человеческой сущностей Христа ничего в Священном Писании не говорится.
Да, в Евангелии от Иоанна Христа называет Богом «неверующий» апостол Фома (Ин. 20:28). Да, о его божественной сущности много говорил апостол Павел (Кол. 1:16–17; Евр. 1:1–3; Еф. 3:9; Рим. 9:5; 1 Тим. 3:16 и др.), но у того же апостола Павла мы читаем: «Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии» (Рим. 8:16). А про «чад Божиих» у апостола Иоанна (Ин. 1:12) мы уже читали.
Все это знал и Ориген, делая те самые выводы, о которых мы много говорили: никакой принципиальной, непреодолимой разницы между божественной сущностью Христа и остальных людей нет. Да если бы разница и была, и Христос был бы «больше богом», чем мы, это еще не повод объявлять о наличии у Спасителя двух «неслитных» личностей – божественной и человеческой, то есть делать из него душевнобольного.
Постараемся хотя бы
частично «спасти ситуацию»: хотя естество в догматическом «уточнении» 6-го
Вселенского Собора
Но и это справедливо для всех людей.
Давайте на этом пока остановимся. Вопрос о соотношении в людях божественного и человеческого начал – сложнейший, он рассматривался огромным количеством философов всех времен и народов, и его нельзя считать однозначно решенным и в наше время, а уж в средние века – тем более. У нас еще будет возможность в этой книге о нем поговорить.
В историческом обзоре (главы 2–3) мы рассмотрели формирование Священного Предания в отношении сущности Иисуса из Назарета и увидели, как учение апостолов было «дополнено» догматами Троицы и Богочеловека.
Только что мы показали, что это дополнение не имело никаких оснований в Священном Писании. Значит, все вопросы – только к Преданию. Хорошо бы и его проанализировать с точки зрения здравого смысла нашего времени, только какое?
Точно не лютеранское –
деятели Реформации отменили Священное Предание «на корню». Странно, что при
таком глобальном подходе они оставили в неприкосновенности догмат Троицы.
Значит, остаются католическое и православное Предания, но это огромные многотомники. Поскольку нельзя объять необъятное, предлагаю сконцентрировать наше рассмотрение Священного Предания до наиболее сжатой формы – того самого Никео-Константинопольского Символа Веры 325–381 гг. (столицу Византии в древней Руси, как мы помним, уважительно именовали Царьградом, отсюда старорусская интерпретация – Никео-Цареградский Символ). «Символ» по-древнегречески как раз и означает «собирание вместе» или «выражение», так что такой подход вполне оправдан.
Про католическое «Филиокве» мы уже говорили. В «Символе» появилось добавление об исхождении Святого Духа «и от Сына», вот и все. Базовый «Символ» все равно тот же, православие его признает безоговорочно, поэтому не пожалеем времени и приведем его полностью.
Не удивляйтесь старославянскому языку XV–XVI веков – церковь на современный русский язык Символ Веры не переводит, равно как и православные молитвы. При этом почему-то пишет не через «ижицу» и «ять», а современным алфавитом – очередной парадокс.
Итак:
«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.
И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым. Егоже Царствию не будет конца.
И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго. Иже от Отца Исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки.
Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.
Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века.
Аминь».
Из уважения к читателям считаю необходимым все-таки перевести «Символ» на современный русский язык:
«Верую в единого Бога-Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.
И в единого Господа Иисуса Христа, единственного Сына Божьего, от Отца рожденного прежде всякого времени, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу. Им же все было сотворено. Ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося. Распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день в соответствии с Писанием. И вознесшегося на небеса, и севшего справа от Отца. И вновь грядущего со славой судить живых и мертвых. Его Царству не будет конца.
И в Духа Святого, Господа, творящего жизнь, от Отца исходящего. Ему, говорившему через пророков, вместе с Отцом и Сыном воздаем поклонение и славу.
И в единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.
Исповедую единое крещение для очищения от грехов. Надеюсь на воскресение мертвых и будущую жизнь.
Да будет так».
Давайте прежде всего вчитаемся в ключевую формулировку: «От Отца рожденного прежде всех времен…, рожденного, несотворенного, единосущного», отдаляющую Иисуса Христа от нас. Что в ней можно понять, как ее воспринять современному человеку?
Если рожден, значит, сотворен, на то и рожден. Как можно родить, не сотворя?
Парадокс: Никео-Константинопольская формулировка может быть казуистически применима не к Богу-Сыну, а к обычным людям, рожденным от женщин. Все матери вынашивают и рожают, творят людей физически, но далеко не все – духовно. В принципе, физическое творение сына матерью тоже можно оспорить и отнести к «компетенции» Бога. Или генетики, кому как больше нравится…
Но если Бог-Сын рожден от Бога-Отца, еще и «прежде всякого времени», когда не было ни женщин, ни генов, то уж точно сотворен Богом!
Нет, никак не сходится «От Отца рожден, несотворен».
А «единосущен Отцу»?
Когда в Ветхом Завете Бог сотворил человека «по своему образу и подобию», это понятно. Но если понимать «единосущность» буквально, то Христа вовсе не было, Бог сам принял его облик и пришел к нам, сам себе молился, сам с собой разговаривал и т.п. (помните учение монархианина Савелия?)
Раз это не так, значит, «единосущность» нельзя понимать буквально, то есть Христос был самостоятельной личностью. Этого, к счастью, никто не оспаривает. Но, значит, если он тоже Бог, то Бога у нас два (а со Святым Духом – три), и мы оказываемся язычниками.
Остается только один вариант понятия «единосущности»: Христос – образ и подобие Бога. Мы, как известно, тоже (Быт. 1:26). Значит, «единосущен» Иисус прежде всего нам, людям.
Вы заметили, что про Святого Духа в «Символе» даже не стали уточнять про несотворенность и единосущность – так и сформулировали как третьего Бога («споклоняема и сславима»), безо всяких оговорок?
Откровенное язычество?
Нет, просто дело в том, что это как раз добавление Константинопольского Собора
Может, и подразумевается, но как-то нехорошо получилось…
Есть в Никео-Константинопольском Символе Веры и другие противоречивые моменты.
Например, Христос воплотился от Духа Святого и Девы Марии, а через несколько слов мы читаем про Духа Святого, исходящего от Отца. Получается, что Дух Святой – посредник при рождении Сына. Внуком, что ли, оказался Иисус?
Впрочем, понятно, откуда такая странная формулировка – в Евангелиях понятие Духа Святого, как мы помним, крайне многозначно, а по Матфею, Мария забеременела именно от «Духа Святого» (Мф. 1:18). Лишний раз убедимся, что апостол Матфей не был знаком с проблемами Троицы, а его формулировку в Никейский Символ Веры просто перенесли из «Апостольского» Символа.
Перенести-то перенесли,
только ни в «Апостольском», ни в Никейском Символах ничего про происхождение
Святого Духа не говорилось, а в
Какова сила традиций, что за тысячу шестьсот лет никто не исправил эту сугубо «редакционную» ошибку! А ведь Символ Веры – не простая молитва. В нем каждое слово имеет огромное значение…
Противоречий можно найти еще несколько, но не зря Символ Веры называется именно так. Произнося по-старославянски «рожденна, несотворенна, единосущна», мы не должны задумываться. На то, по средневековым понятиям, и вера.
А на современный русский язык Никео-Константинопольский Символ православная церковь не переводит, видимо, для того, чтобы он субъективно ощущался исторически сложившимся и отбивал охоту вдумываться.
Тоже, конечно, странная позиция – тогда, по логике, «Символ» надо бы учить не на языке XV–XVI веков, а по-гречески или хотя бы на языке времен Крещения Руси. И исторические традиции были бы строго соблюдены, и уж точно никто бы ничего не понял…
Слава Богу, хоть Священное Писание на волне либеральных реформ Александра II в 1860–67 гг. относительно добросовестно перевели на современный русский язык.
Но я бы предложил в начале третьего тысячелетия все-таки уважать верующих и не требовать бездумного повторения Никео-Константинопольских формулировок, изначально противоречивых, да еще и во многом устаревших за 1600 лет. Пусть каждый христианин их внимательно прочитает и поймет, что в Символе Веры соответствует духовным запросам современного человека, а что можно воспринимать с пониманием и уважением, но не более того.
О том, на что в Никео-Константинопольском Символе Веры ориентироваться можно и должно, мы еще поговорим.
Все крупнейшие христианские церкви считают проявлением божественного естества Богочеловека то, что Христос владычествует над мертвыми и живыми (Рим. 14:9), имеет власть суда (Рим. 14:10), является предметом поклонения и молитвы (1 Кор. 1:2), источником благодати (Рим. 1:7), источником спасения (Рим. 10:9), основателем всякой власти в церкви (1 Кор. 5:4)…
Во-первых, опять переставлены причина и следствие – если Иисус все перечисленное получил, вознесясь на небо и севши справа от Бога, это о его происхождении и сущности ничего не говорит.
Во-вторых, все это у апостола Павла относится к мессианской роли Христа, а Мессия, как мы помним, означает «Помазанник Божий», то есть человек, наделенный Богом некими особыми полномочиями, правами и способностями.
Это мы уже рассматривали. Интересно другое.
Средневековая церковь, переставив причину и следствие, придала «Помазаннику» в соответствии с догматом Троицы изначальную божественную сущность, что очень устраивало земных царей всех времен и народов, тоже «помазываемых» на царство и именовавших себя «Помазанниками Божьими».
Царям, королям и императорам было мало воображать себя наравне с Мессией, хотели быть еще и богами. Прямо-таки напрашивается аналогия с римским императором Калигулой, ко всем статуям языческих богов велевшим приставить свою голову вместе с нимбом. Да-да, насчет нимба я не шучу: на изображения христианских святых он перекочевал со статуй римских императоров, а на последних он (в форме остроконечных лучей) нужен был для того, чтобы на августейшие головы не садились голуби и прочие птицы…
Ладно, это личное дело императоров – какой культ устанавливать и какие статуи ваять. Все это было бы еще полбеды, но ведь появилась и «обратная связь» – Иисуса Христа в средние века стали воспринимать не как нашего заступника перед Богом, а как карающего государя.
Не случайно ведь в народе оказался столь популярен культ «Пресвятой Богородицы-заступницы» – она за нас ходатайствует перед Христом, Спасителем!
Должен же был в сознании народа быть хоть кто-то «добрым», отсюда и огромное количество икон, посвященных Деве Марии, и пышное празднование этапов ее жизни, и обращенные к ней молитвы. Прямо игра в детский сад – «хорошая» мама урезонивает «нехорошего» сына, стремящегося нас всех отправить жариться в аду…
Правда, становится совсем непонятно, за что тогда Спаситель пошел на крест. Заметьте, на глазах у матери (Ин. 19:25). Вот в какие богословские парадоксы, оказывается, можно превратить страшное человеческое горе…
И не учение Иисуса виновато в этих парадоксальных традициях. Они абсолютно логично вытекают из стремления средневековой церкви увязать в единое целое понятия Христа, Бога и царя.
Чем это кончилось, мы знаем, и сейчас «помазанники Божьи» с абсолютной властью сохранились, наверное, только в нескольких арабо-африканских странах. Тьфу-тьфу, не сглазить, но ведь нет больше ни одной абсолютной монархии ни в одной цивилизованной стране!
Конечно, грех обвинять католицизм и православие в том, что в средние века любой всемогущий император признавался богом. Непонятно другое – кого церкви боятся сейчас?
Почему бы не отказаться от сложного и противоречивого догмата Троицы и его абсурдного следствия – догмата Богочеловека, и не объявить Иисуса в соответствии со Священным Писанием – Христом, Мессией, Помазанником Божьим, человеком божественного происхождения, Сыном Божьим, бессмертным гением с божественными способностями? Выбор-то огромен!
Игнорируя простое и общедоступное учение апостолов, крупнейшие христианские церкви до сих пор не хотят признать, что божественное происхождение Христа аналогично нашему. И, тем не менее, до самого последнего времени божественность присваивалась земным «помазанникам Божьим» – королям, царям и императорам.
Не за это, совсем не за это Иисус пошел на крест…
Но традиции – огромная сила. Или, может быть, церкви ждут новых диктаторов, чтобы торжественно объявить их богами, а их подданных оставить в ранге «грешных тварей»?..
XI
Автору этой книги могут задать длинный, но вполне резонный вопрос:
– «Все-таки почему вы так ополчились на догматы Троицы и Богочеловека? В наше время уже мало кто всерьез говорит о внушении тех или иных догматов непосредственно Богом или Святым Духом. Ясно, что в раннем средневековье имела место острейшая политическая борьба, в ходе которой эти догматы сформировались. Да и церковь признает наличие этой борьбы – она подробно рассмотрена во всех православных богословских книгах, как научных, так и популярных.
Но один Бог или три «единосущных» – какая, по большому счету, разница? Троица уже настолько слилась с православной традицией, что воспринимается подавляющим большинством людей как ее органичная и абсолютно неотъемлемая часть. В конце концов, не только священнослужители Павел Флоренский и Александр Мень, а и вполне «светские» философы – Владимир Соловьев (1853–1900), Василий Розанов (1856–1919), Николай Бердяев (1874–1948) – безоговорочно признавали догмат Троицы. Более того – погибший в сталинских лагерях философ Лев Карсавин (1882–1952) свое учение о личности полностью построил на этом догмате.
Так зачем ломать копья? Слава Богу, сейчас православие пользуется абсолютно заслуженным почетом и уважением, так пусть будет таким, какое оно есть, а наш здравый смысл давайте проявлять в какой-нибудь другой области. Например, в экологии или градостроительстве»…
Вопрос серьезный, и прежде чем на него столь же серьезно ответить, посмею спросить: а что, католики, лютеране или англикане – не христиане, и в мире ничего, кроме православия, нет? А католик будет вспоминать догмат о непогрешимости папы, лютеранин придумает еще что-нибудь, и получится, что в Германии здравый смысл один, в Англии другой, во Франции третий, а у России, как известно, свой уникальный путь, только неясно куда.
Вряд ли Христос предполагал, что его последователи в разных странах окажутся столь непримиримыми врагами. Хорошо хоть, что в последнее время почти исключительно на словах…
Ладно, вопрос можно переформулировать и задать от лица представителя любой из ортодоксальных церквей. Действительно, Троица, как мы говорили, признается и католиками, и лютеранами.
Итак, вопрос – зачем бороться против Троицы?
Отвечаю.
Прежде всего, я ни в коем случае не собираюсь бороться ни против Троицы, ни против православной или католической церкви, ни против кого-либо еще. Более того – я сторонник объединения всех христианских церквей.
А ради чего я показал в этой и предыдущих главах, что догматы Троицы и Богочеловека устарели и нуждаются в коренном пересмотре – объясню.
Вообще говоря, за что Иисус погиб на кресте?
Богословски его гибель толкуется как искупление наших грехов, но как человек – он погиб за свое учение, показал нам пример, какой сильной может быть тяга к добру и любви, раз за нее можно пойти и на мучительную казнь.
А если Христос – не человек, а Бог или Богочеловек, то в чем же пример?
Ведь подавляющее большинство современных людей может подумать (да и думает) следующее: «На то Христос и бог, чтобы проповедовать добро и любовь, и за это пойти на крест. Богу-то повисеть на кресте и воскреснуть – никаких проблем, а вот что нам, простым смертным, делать? Уж лучше мы как-нибудь обойдемся без добра и любви»…
И вот заходит человек в церковь, прослушивает непонятный набор старославянских песнопений – и все. Что до него там может дойти? Например, обращение к «Дивному во Святых Своих Господу нашему Иисусу Христу» – как его понимать? Не все заканчивают духовные семинарии…
А вот если бы сделать образ Христа понятным каждому! А если бы почаще звучали проповеди добра и любви, в том числе и во многих часах эфирного времени, предоставляемого церкви телекомпаниями! А если бы патриарх периодически обращался к православным россиянам с призывами соблюдать те или иные моральные нормы (вплоть до соблюдения чистоты на улицах), а к их правительству – прекратить очередную войну, искоренить коррупцию и тому подобные пороки общества!
Может быть, тогда в нашей жизни что-то стало бы реально улучшаться? Ведь какая огромная сила – православная духовность, и обидно видеть, как она растрачивается на загадочные средневековые обряды и догматы…
А Христос как вторая ипостась Троицы, «несотворенный и единосущный», для современного человека мертв, потому что интуитивно непонятен. Божественная сущность Богочеловека получается мифичной, как Аполлон, человеческая – музейной, как Александр Македонский, а их «неслитное, неизменное, нераздельное, неразлучное» сочетание откровенно абсурдно.
Чтобы проиллюстрировать вышесказанное, приведу очень «простой» (по философским и богословским меркам) текст из сочинения Льва Карсавина «О личности». Справедливости ради скажем, что Лев Платонович и на самом деле писал относительно просто и понятно, но как только дело касается официальных догматов – будто бы видишь, как стекленеют умнейшие, живые глаза этого отважного и остроумного человека, а из-под его пера выходит следующее (все курсивы принадлежат Л.П. Карсавину):
«Ипостась есть истинная личность (но не личина!). Но ипостась – Божья личность; и если мы спокойно называем Божьи Ипостаси Божьими Личностями и даже Божьими Лицами, нам не по себе, когда начинают называть ипостасью человеческую или тварную личность. – Нечестиво и неправильно. А с этим, несомненно, связано, что в Богочеловеке два естества или две усии (и потому – две энергии, две воли, две «души»), но только одна личность – Ипостась Логоса, которая, конечно, не является чем-то третьим между Богом и человеком и не отличается от Бога, но есть сам Бог.
Значит, в человечестве Своем Богочеловек личен лишь потому, что Он в Божьей Ипостаси (enypostasis), причаствует Божьей Ипостаси и Богу, обладает Божьею Ипостасью и Богом, как самим Собою. Но, так как Богочеловек есть совершенный человек, невозможно допустить, чтобы в нем не было чего-нибудь присущего человеку, а в человеке было что-нибудь сверх присущего Ему. Следовательно, строго говоря, нет и не может быть человеческой или тварной ипостаси или Личности; если мы говорим о человеческой личности, так только в смысле обладаемой и причаствуемой человеком Божьей Ипостаси или Личности. И как же иначе, раз истинная личность – Божья Ипостась, а две личности не могут сразу обе быть истинными?
Так в Боге мы находим единство, высшее, чем индивидуальная личность, ибо Он – триипостасен, и притом единство, которое дóлжно назвать личным, ибо ипостасное бытие не вне Его усии и ей не противостоит, будучи образом существования ее, а Он сам – личный Бог. Этим устраняется, как заблуждение, признание индивидуальной личности за единственное конкретно-личное бытие, т.е. отрицается всякий номинализм, и, напротив, утверждается реальность симфонически-личного бытия. А тем самым – и «строение» самой индивидуальной личности, как многоединства. Но, признавая Бога единственною истинною личностью, мы должны понять человеческую и вообще тварную личность, как причаствуемую человеком Божью Ипостась или обладаемое человеком имя Божие. Отсюда проистекает необходимость по-особому понять человека, именно – понять его как тварный безличный субстрат, неопределимостью и непостижимостью своею подобный Богу и вполне самодвижный. Смысл же человеческого и тварного бытия раскроется тогда, как его «лицетворение» или «обожение» (theosis)».
Конец затянувшейся цитаты.
XIV
Для тех, кто прочитал процитированный отрывок и героически постарался вникнуть в суть сказанного в нем, замечу, что тут имеет место попытка сделать догмат Богочеловека более логичным, признав в Христе только одну «истинную личность» – божественную.
Какую ересь это нам напоминает? Правильно, монофизитство.
Еще один существенный момент. По Карсавину, человек является «тварным безличным субстратом, неопределенностью и непостижимостью своей подобный Богу», а смысл его бытия – «лицетворение» или «обожение».
Несмотря на «реверанс» в сторону официальной церкви (унизительный для современного человека термин «тварный» – неужели Лев Платонович не мог написать «сотворенный»?), не похоже ли это на учение Оригена о предсуществовании душ и божественной сущности людей, заклейменное как ересь на Пятом Вселенском Соборе?
Еще как похоже.
В итоге, как ни расшаркивайся перед церковным официозом, все равно любая попытка увязать средневековые догматы с современным здравым смыслом приведет к тому, что новое – это хорошо забытые старые ереси. И не полюбят тебя церковные ортодоксы, и не скажут тебе спасибо.
И до здравого смысла так не доберешься – еще Христос говорил, что «не вливают вино молодое в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают» (Мф. 9:17).
В итоге при таком подходе получаются невообразимые интеллектуальные наслоения, и процитированный философский текст Льва Карсавина – еще не самый сложный и нечитабельный из множества написанных на эту тему.
Значит, наш единственный шанс на победу здравого смысла – поиск духовной опоры исключительно в тех истоках христианского учения, когда еще не было ни православия, ни католицизма, ни ересей, а только Иисус Христос, апостолы и Новый Завет.
А поскольку, как мы показали, тогда не было догматов ни Троицы, ни Богочеловека, – что же, придется все-таки обходиться без них. Помочь они нам ничем не могут, а вот помешать – еще как. Только что мы видели, в какой капкан из-за них попал русский философ Карсавин, так давайте все-таки учиться на чужих ошибках, а свои, как говорится, наделать успеем.
Без ошибок еще никто не обходился, но ведь ошибался и Христос! Чего стоит его главная ошибка, что проповедовать надо было только в Израиле! (Мф. 10:5–6). Мы уже говорили, что если бы не апостол Павел, дело Христа могло и погибнуть.
А сомнения Иисуса? (Мф. 26:37–39). Как их увязать с догматом Троицы и «единосущностью» Христа Богу-Отцу? Неужели вторая ипостась Троицы молила в ночь перед арестом первую ипостась «пронести мимо эту чашу»? Какое-то странное общение, недостойное божественных всезнающих существ… А третья ипостась, интересно, что в это время делала?..
Чтобы закрыть вопрос со взглядом на Христа как на вторую ипостась Троицы, предлагаю вспомнить известную формулировку Цезаря: «Лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме». В случае Иисуса это звучит так: «Лучше быть величайшим из людей, чем вторым из Богов». Добавлю: не просто вторым, но еще и слегка неполноценным…
Почему же мы столько столетий обижаем великого человека?
Но не будем смеяться над средневековыми заблуждениями, просто жаль, что они все еще безраздельно господствуют во всех главных христианских церквях.
Интересно, кто и когда все-таки первым решится отказаться от канонических догматов Троицы и Богочеловека – православие, католицизм или лютеранство?
А Троица могла бы остаться такой же сугубо философской категорией и исторической достопримечательностью, как, например, София – «Божья Премудрость». Последняя также не имела убедительного обоснования в каноническом Священном писании, и церковь отказалась от культа Софии еще в начале второго тысячелетия. Ничего страшного при этом не произошло, и христианство не погибло.
Заметим, что в ХХ веке о Софии вспоминали не только философы Владимир Соловьев и Павел Флоренский. Вспоминаем и мы все – храмы Софии Константинопольской, Киевской и Новгородской, слава Богу, стоят на месте и являются столь же непревзойденными архитектурными шедеврами, как Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре.
Но догматы, не имеющие убедительного обоснования в Священном Писании, духовной базой христианской религии быть не могут.
К тому же отказ от догматов Троицы и Богочеловека мог бы стать основой объединения всех христианских конфессий и создания той самой церкви, о которой мы говорим в Никео-Константинопольском Символе Веры – «единая Святая, Соборная и Апостольская Церковь».
Впрочем, вряд ли у нас
есть шанс дожить до такого объединения. Богословские вопросы решаются
столетиями, а политические, бывает, и вовсе не решаются…
ГЛАВА 5
УЧЕНИЕ ХРИСТА О НРАВСТВЕННОСТИ И ГРЕХЕ
В начале третьего тысячелетия суть учения Иисуса из Назарета, та самая божественная истина, которую он принес в мир, интуитивно понятна всем. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5:5), «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9), «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39), «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:44)… Казалось бы, зачем рассказывать очевидные вещи?
А ведь эти вещи стали
очевидными для нас не так давно, максимум лет двести-триста назад. До этого в
учении Христа акценты расставлялись совсем иначе. Вспомним костры инквизиции,
орден иезуитов, государственные притязания церкви и подобные малоприятные факты
из жизни средневековья. К сожалению, все они тоже опирались на хитро
подобранные цитаты из Библии.
Типичный пример – фраза Иисуса, на которой строилась деятельность инквизиции: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин. 15:6). Налицо явная иносказательность, но из-за буквального, к тому же недобросовестного толкования этих слов тысячи людей сгорели на кострах.
Да и Мухаммед, в VII веке создав Коран, вполне логично опирался и на ветхозаветных пророков, и на учение Христа. А религия-то получилась совсем другая! Какая широта толкований…
И правильное понимание учения Христа нам может дать прежде всего глубокий анализ Ветхого и Нового Заветов с точки зрения здравого смысла современного цивилизованного человека.
Самый простой пример: многих «смущают» чудеса Иисуса вроде многочисленных исцелений (Мф. 4:24; 8:2; 9:2; Мк. 5:41; Лк. 17:14 и др.), пяти хлебов на пять тысяч человек (Мк. 6:33–44) и воскрешения Лазаря (Ин. 11:1–44).
Прежде всего, не будем забывать, что Иисус, как Христос-Мессия, был просто «обязан» творить чудеса. Об этом, как мы помним, говорили пророки, и если бы Иисус чудес и не творил, их бы выдумали его почитатели и последователи.
Отметим, что чудесами «занимались» и ветхозаветные пророки (3 Цар. 17:21; 4 Цар. 4:41; Ис. 38:6; Дан. 6:16 и др.), и апостолы (Деян. 3:6; 8:6; 19:11 и др.), и раннехристианские святые (по «Житиям святых»). Историографами того времени было принято расцвечивать таким образом дела всех «хороших» проповедников. Возможно, отчасти правы и те, кто рассматривает многие чудеса Иисуса как гипнотическое, а то и магическое воздействие, хотя и здесь должна быть мера.
Но для нас принципиально следующее: творил Христос чудеса или нет, они в любом случае ложатся в канву его учения о добре, и этого достаточно. Более того, «содержание» чудес является наиболее однозначным подтверждением миссии Иисуса – несения людям добра и любви.
Если бы это было не так, он бы не только исцелял и воскрешал, а кого-нибудь да и уничтожил. Ну, хотя бы пару-тройку особо гнусных фарисеев… Но ведь нет же! Характерно, что когда ученики предложили ему это сделать с селением, где их отказались приютить, Иисус сказал: «Сын Человеческий пришел не губить души, а спасать» (Лк. 9:56).
Евангельские описания чудес Иисуса являются одним из главных доказательств того, что Христос принес человечеству систему ценностей любви и добра.
Впрочем, в нашем несовершенном мире на всякое добро пока что приходится не меньшее количество зла, и Христос жестоко поплатился за свое учение. То, что он на кресте страдал по-настоящему, нашло отражение во всех Евангелиях, и именно эти страдания легли краеугольным камнем в христианскую религию.
А за что конкретно все-таки Иисус пошел на крест? Как сейчас, в начале третьего тысячелетия, можно воспринимать и толковать его нравственное учение?
Основной проблемой взаимопонимания иудаизма и христианства всегда была видимость противоречий в Ветхом и Новом Заветах. Ортодоксальные иудеи в начале нашей эры обвиняли христиан в отрицании Закона Моисеева. В средние века победивший христианский церковный официоз из-за этих же противоречий возвел антисемитизм в ранг государственной политики...
На самом деле все не так ужасно, скорее наоборот.
Глобально, в богословском плане, Иисус из Назарета полностью опирался на ветхозаветное понятие Мессии, то есть никаких принципиальных расхождений с Ветхим Заветом здесь быть не могло. Что касается мелких противоречий, то их много и внутри Евангелий, а если подробно сравнивать Ветхий и Новый Завет – столько всего наберется, что этой книги уж точно не хватит для перечисления.
Но в нравственном плане, действительно, может показаться, что христианство и Закон Моисеев, прежде всего Декалог (десять заповедей – Исх. 20:2–17), – вещи абсолютно несовместные.
Посмотрим:
Иконопись и вторая Священная заповедь: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения»! Они не соотносятся никоим образом, и то, что христианская церковь догадалась использовать в своих целях огромную силу искусства, – еще не повод закрывать глаза на вопиющее противоречие между иконами и запретом второй заповеди изображать что бы то ни было.
Четвертая Священная заповедь: «Помни день субботний и свято чти его». В современном Израиле ортодоксы его чтут до такой степени, что команду на включение света или микроволновой печи в субботу дает компьютер, а то ведь даже щелкнуть выключателем – грех. Но в христианском мире до таких абсурдов, слава Богу, не доходят, и начало этому положил Иисус Христос, сказав фарисеям: «Сын Человеческий есть властелин и субботы» (Мф. 12:8).
Ладно, не будем увлекаться перечислением видимых противоречий. Главная «странность» в том, что Христос, утверждая, что он пришел не нарушить Закон, а исполнить (Мф. 5:17, Лк. 16:17 и др.), на самом деле не признавал ряд требований Закона Моисеева! Иисус и освободил учеников от постов (Мф. 9:14), и не следил за умыванием ими рук (Мф. 15:2), и мать не то чтобы очень почитал (Мф. 12:47), и так далее. А в знаменитой «Нагорной проповеди» он и вовсе пересматривает многие положения Закона (Мф., главы 5–7).
Может быть, это нам дает повод обвинить Христа в лицемерии?
Ничего подобного! Дело в том, что Иисус, как Мессия, имел право на отмену или изменение любой заповеди («Все предано мне Отцом моим» – Мф. 11:27). И по апостолу Павлу, страдания Иисуса на кресте искупили именно наши «ветхозаветные» грехи.
И все же в сугубо человеческом плане непонятно, почему Христос еще в «земной» жизни так ополчился на эту субботу, да и вообще шел на конфликты с фарисеями по подобным «мелочам»? Может, из-за «неуживчивого» характера? Вряд ли. За «делание дела в субботу» по Закону Моисееву формально полагалась смертная казнь (Исх. 31:15), так что это не мелочь, и просто так никто нарушать эту заповедь не стал бы.
Ситуация значительно
глубже и лежит не в психологической, а в нравственной плоскости.
Обратим внимание на еще одну «неувязку». Христос, глубочайший знаток Ветхого Завета, почти дословно цитировавший и Псалтырь, и ветхозаветных пророков, когда его спросили, какая в Законе «наибольшая заповедь», вдруг интерпретировал Декалог абсолютно вольно:
«Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь;
вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя;
на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:37–40).
На самом деле в Ветхом Завете первая заповедь звучит: «Я Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицем моим» (Исх. 20:2), а вторая (вообще-то она десятая и последняя): «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его… ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20:17). Как объяснить столь неточное цитирование, немедленно «подставлявшее» Иисуса под критику фарисеев?
Может быть, в этой неточности виноваты евангелисты? Нет, об этом говорится в первом Евангелии, а уж если кто прекрасно знал Ветхий Завет, так это апостол Матфей.
На самом деле это «неточное цитирование» является не цитированием, а продуманной и глубокой интерпретацией Ветхого Завета Иисусом Христом.
Что такое «возлюби ближнего своего, как самого себя»? Здесь кратко выражена суть христианского учения: не делай другому того, чего бы ты не хотел, чтобы делали тебе. То есть пожелал, например, поле ближнего твоего – грех, ибо понравилось бы тебе, если бы кто-то претендовал на твое поле? То же самое и с домом, и с женой…
«Итак, во всем, как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7:11).
А интерпретация первой заповеди – возлюбить Бога – означает не только в него верить, но и выполнять его заветы «не по службе, а по душе».
Христос понимал, что множество угроз за ослушание, которые Бог устами Моисея и пророков обрушивает на народ Израилев, столь же малодейственно, как, например, в наше время Уголовный Кодекс вкупе со всевозможными «силовыми ведомствами».
Без последних, конечно, пока что тоже нельзя, но ведь известно, что основная причина преступления – желание его совершить, и страх перед наказанием удерживает далеко не всегда. В средние века, например, преступников колесовали и варили в кипятке, только их все равно было не меньше, чем в наше относительно гуманное время…
А если Бога по-настоящему любишь и понимаешь, что нарушил Божью заповедь – вот это действительно грех, и наказание за него может быть куда страшнее, чем штраф или тюрьма.
Муками совести современного человека «запугивать» как-то несолидно – слишком часто на них спекулируют самые разные люди, вплоть до родителей, отчитывающих ребенка за съеденное варенье. Главное наказание – лишение покоя и надежды на счастье. К этому приводит и неприятие христианской системы ценностей, и нарушение заветов Иисуса Христа. И если некоторых людей устраивает нервная и беспокойная жизнь безо всякой надежды на счастье в будущем, то лишь потому, что они с детства не имеют альтернатив.
Но это уже относится к вопросу пропаганды христианства, причем не в виде набора сложных догматов, а в виде нравственной системы, понятной каждому человеку. Иисус и апостолы понимали необходимость этого, а вот церковь за две тысячи лет как-то подзабыла…
А остальные заповеди Закона Моисеева?
Некоторые заповеди напрямую следуют из двух вышеперечисленных (например, «не убий» и «не укради»).
А некоторые…
Нужны ли некоторые заповеди, считал Христос, раз они стоят вне здравого смысла и лишь мешают восприятию Бога и предназначения человека?
Пример? Та же суббота. Христос ведь ее «отменил» не просто так, а апеллируя к здравому смыслу.
«И спросили Иисуса, чтобы обвинить Его: можно ли исцелять в субботы?
Он же сказал им: кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы! Итак, можно в субботы делать добро» (Мф. 12:10–12).
А коли так, то и почитание икон – нарушение второй заповеди – не является грехом, ибо никому не вредит, а, наоборот, многим приносит пользу. Если человеку на начальном этапе понимания христианства требуется сначала посмотреть на изображения – ничего страшного в этом нет. Мы все в детстве предпочитали книжки с картинками, а многие и во взрослом возрасте читают исключительно красочные журналы.
Все равно современный человек рано или поздно понимает, что Бог – не старик с белой бородой, сидящий на облаке, а Иисус Христос – вовсе не обязательно исхудалый брюнет (считается, что «коренные» евреи были светловолосыми и голубоглазыми, как и большинство народов древнего Ближнего Востока). Но «художественная условность» имеет полное право на существование, в том числе и в иконописи как в неотъемлемой части изобразительного искусства.
Теперь, когда мы многое поняли в «нравственной» части учения Иисуса из Назарета, предлагаю поговорить на весьма актуальную тему, наверняка волнующую каждого: а что такое грех? Слово это используется всеми, к месту и не к месту – так что же это такое?
Понятно и логично, что в Ветхом Завете грех понимается как нарушение Закона Моисеева, и не только одной из десяти Священных заповедей, а любого из нескольких сотен положений, обязательных для выполнения.
Закон, как мы говорили,
сложен, многогранен и требует многих лет для детального изучения. Но сложность
– это еще полбеды, а полторы беды в том, что Закон из-за излишней детализации и
конкретики устарел еще в эпоху Иисуса из Назарета.
Таким образом, неоднократные заявления Христа о том, что он пришел не нарушить Закон, а исполнить (Мф. 5:17; Лк. 16:17 и др.), означали упрощение и «модернизацию» Закона в соответствии со здравым смыслом. Причем «модернизация» оказалась настолько успешной, что Закон в интерпретации Христа к нашему времени уже просуществовал куда дольше, чем ветхозаветный Закон – от Моисея до начала христианской эры.
В чем состоял нравственный закон Иисуса Христа – мы уже поняли. А грех – это нарушение закона, беззаконие (1 Ин. 3:4). Соответственно:
Единственно возможное понятие греха по Иисусу Христу – это отсутствие любви к Богу «всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» и отсутствие любви к ближнему «как к самому себе».
И это все. Коротко и ясно.
«Ибо заповеди «не прелюбодействуй», «не убивай», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «не пожелай чужого», и все другие заключаются в сем слове: «люби ближнего твоего, как самого себя». Любовь не делает ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона» (Рим. 13:9–10).
Так говорил на эту тему апостол Павел. Тоже коротко и ясно.
Значит, любое усложнение понятия греха – это попытка возврата к устаревшему ветхозаветному Закону и к пониманию Бога не как объекта любви, а как карающего государя.
К сожалению, в средние века церковь пошла именно по этому пути, и стало складываться нечто вроде еще одного Закона, только разработанного не Христом или Моисеем, а многими поколениями «отцов церкви».
Тут появился и догмат Троицы, давший церкви – «хранительнице» Святого Духа – право самолично определять, что есть грех, и тут же его отнюдь не бесплатно прощать при помощи индульгенций или, как минимум, исповеди. А тех «грешников», кто не хотел раскаяться или не мог откупиться, можно было и на костре сжечь.
Короче, сложность и гибкость понятия греха в средние века стала могучим инструментом церковно-государственной власти.
Так и получилось, что и в наше время все ортодоксальные церкви толкуют грех чрезвычайно широко и неоднозначно, в полном соответствии с принципом «закон – что дышло». А куда его поворачивать – решает, опять же, сама церковь.
Возьмем хотя бы церковные списки грехов. Есть «семь смертных грехов», есть грехи «нарушения», есть грехи «опущения», есть «простительные», есть «вольные», есть «тяжкие»...
Это только общее деление, а конкретизация занимает много страниц. Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) среди сотен прочих называет и такие грехи, как «перехождение с места на место с целью избегнуть тягот и лишений», «омрачение, дебелость ума и сердца», «тайноядение», «нехранение чувств, в особенности осязания, в чем дерзость, погубляющая все добродетели», «желание получать подарки», «искание беструдного спасения», «медление в помыслах гнева и отмщения», «отсечение надежды на Бога»…
Вряд ли кто-то, кроме специалистов, способен во всем этом разобраться. Но для обладания властью это и «хорошо»! Церковь знает еще со средних веков, что верующих надо держать в непрерывном подсознательном страхе:
– «А вдруг я сегодня с утра забыл помолиться?.. А вдруг я в Псалме № 115 перепутал слова и мне на Страшном суде это вспомнится?.. А можно ли в Великий пост есть яйца?.. А пить молоко?.. А сегодня я загляделся на фотографию манекенщицы и испытал соблазнительные помыслы, так что мне теперь за это будет?» И так далее.
Так себе существование, правда? А все потому, что вместо четкого и ясного понимания греха по Иисусу Христу мы пытаемся понять средневековые схоластические (да еще и недобросовестные) наслоения.
Давайте с позиций учения Иисуса Христа посмотрим на «традиционные» грехи и попробуем понять, что они из себя представляют.
Многое и многое – действительно, грех. Убийство – однозначно, да. Кража или грабеж – однозначно, да. Мошенничество – однозначно, да...
Дабы не растечься «мыслию по древу», все-таки предлагаю не увлекаться перечислением статей Уголовного Кодекса (кто хочет, на досуге может это сделать), а все же рассмотреть хотя бы стандартные «семь смертных грехов». Они, согласно учениям «отцов церкви», произошли от «корня всякого зла – гордости», а конкретно это тщеславие, зависть, гнев, уныние, скупость, чревоугодие и расточительность.
Сразу напрашивается вопрос – а где говорится про всяческие обманы, кражи, убийства и прочее? В Декалоге? То есть семь смертных грехов отдельно, а «не убий» отдельно?
Ладно, движемся дальше. Христос говорил «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, то обрати к нему и другую» (Мф. 5:39). А если я не подставил другую щеку, когда меня бьют, а дал сдачи, то как называется этот грех? В Декалоге этого нет, значит, это один из семи смертных грехов, например, гнев? А если я при этом не гневался, а просто применил результаты многолетних тренировок по боксу? Грех это, или я могу вытереть ноги о поверженного врага и идти дальше с чувством выполненного долга?
А что считать расточительностью? А что чревоугодием? А что тщеславием? А что гордостью? А что завистью? А «здоровая конкуренция» в последнее понятие входит или нет?
С позиций Иисуса Христа любое из этих понятий неоднозначно и является грехом только тогда, когда создает окружающим проблемы и неудобства, причиняет боль и тому подобное. А все остальное, в том числе и семь смертных грехов – красивые слова абсолютно ни о чем.
Но, как известно, чем меньше люди понимают, тем официальным церквям (да и множеству сект) удобнее ими управлять в своих целях. В том числе и при помощи тех самых красивых слов.
Действительно, в той или иной степени мы все тщеславны, завистливы, гневны, склонны к унынию, чревоугодливы, скупы… Хотел продолжить – расточительны, начал обдумывать возможность одновременного наличия у одного и того же человека скупости и расточительности, но вовремя понял, что попаду в тот самый капкан, который нам услужливо подставляют средневековые схоласты.
На самом деле все куда проще.
Любить Бога и людей – это праведность. Обратное – грех. Так учил Христос, и только с этой точки зрения грех может стать доступным для нашего понимания.
А понимание греха – это первый шаг на пути к отказу от него, не правда ли?
Мне могут задать «провокационный» вопрос – а что все-таки делать с самозащитой? Можно, конечно, продекларировать: «если бьют по одной щеке, подставь другую», а вот если до этого дойдет, то подставит ли уважаемый автор другую щеку или все-таки даст сдачи?
Вопрос на самом деле непростой и гораздо более общий, чем конкретное поведение в конкретной ситуации. Его ведь можно сформулировать так: что делать, если как говорится, «жизнь заставляет согрешить»? А такие случаи встречаются буквально на каждом шагу.
Напомню один характерный эпизод из Евангелия от Луки.
К Христу подошел богатый юноша и спросил, что нужно для того, чтобы «наследовать жизнь вечную». Христос напомнил ему о необходимости соблюдения Закона, а в качестве дополнительного условия поставил следующее:
«Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, следуй за мною.
Он же (юноша – С.З.), услышав сие, опечалился, потому что был очень богат.
Иисус, видя, как он опечалился, сказал: как трудно имеющим богатство войти в Царство Божие! Ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие.
Слышавшие сие сказали: кто же может спастись?
Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18, 22–27).
Почти так же этот эпизод воспроизведен и в Евангелии от Матфея (Мф. 19:16–26).
Понятно, что все сказанное по поводу богатства необходимо прежде всего понимать в духовном плане. Если ты возводишь деньги в культ, то волей-неволей начинаешь им служить. А зарабатывание денег имеет неприятную особенность отнимать все время и душевные силы, и рано или поздно Царство Небесное окажется «побоку». Под старость, может быть, спохватишься, а скорее всего, нет. Христос не зря говорил:
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (богатству).
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?..
Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что нам пить?» или: «во что одеться?»
Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.
Ищите же прежде Царства Божия и правды его, и это все приложится вам» (Мф. 6:24–33).
Но, скажут мне, в духовном плане легко «искать Царства Божия и правды его», то есть любить людей и желать им добра, а вот все-таки что делать в плане практическом?
На самом деле и в духовном плане это очень и очень непросто. Предлагаю любому человеку перебрать в памяти, например, соседей или коллег по работе, и, уверен, про многих их них мы вспомним весьма и весьма неприятные вещи. И не нарастает ли в вас глухое раздражение, очень далекое от христианской любви и всепрощения, при воспоминаниях о неприятностях, которые доставили вам эти люди?
Это, так сказать, искусственно созданное состояние, этакая «пятиминутка ненависти» (как в романе Оруэлла «1984»). Но, к сожалению, подобное состояние возникает при тех или иных жизненных обстоятельствах очень часто.
Далеко не каждый способен в этот момент призвать на помощь христианское терпение и любовь к людям. Но попробовать стоит, и если в один прекрасный день у Вас «пятиминутка ненависти» получится вымученной или вовсе не получится – значит, в Вашей душе произошли реальные положительные сдвиги…
Это в духовном плане. А в практическом?
Действительно, земная жизнь диктует свои законы, достаточно жесткие и неприглядные. Во-первых, каждому в той или иной степени приходится заботиться и о пище, и об одежде. Во-вторых, реалии сегодняшнего дня не позволяют ни раздавать нищим все, что имеешь, ни подставлять другую щеку, когда бьют. Теоретически, конечно, это сделать можно, но практически это может оказаться последним поступком в жизни. А чего Христос точно не хотел, так это нашей смерти от голода или побоев.
Но кто же тогда может спастись, то есть жить абсолютно праведно? Никто? Или только нищие – несчастные, оборванные, голодные люди? А если изголодавшийся нищий не поделил объедки на помойке с собакой и оттолкнул бедное животное, так и ему закрыт путь в Царство Небесное? А не оттолкнул бы – умер бы с голоду. Но, с другой стороны, раньше бы попал в рай, так это вроде бы тоже неплохо, давайте все дружно умрем с голоду… Так?
Нет, и еще раз нет. Не для того создал Бог жизнь на земле. Иначе бы мы до сих пор охотились на мамонтов, а не летали на самолетах. К тому же если довести идею до полного абсурда – все бы очень торопились умереть, и детей душили бы немедленно после их рождения, чтобы они попали в рай, пока еще не успели нагрешить…
Если толковать Евангелия в отрыве от здравого смысла, то жизнь на Земле вымерла бы еще в раннем средневековье.
Но как увязать здравый смысл с богословием и ответить на вопрос: если безгрешных людей нет, кто же может спастись, то есть войти в Царство Божие?
Х
Церковь предлагает простейший вариант решения этой проблемы: согрешил – искупи грехи добрыми делами. После смерти (а потом и на Страшном Суде) все грехи и добрые дела пересчитают, сопоставят и решат, кто праведник, а кто нет.
Преподобный Василий Новый (Х век) писал, что у постели умершего с одной стороны становятся ангелы, с другой – черти, и «меряются» добрыми и злыми делами покойного. Потом душе человека надо пройти двадцать «мытарств» (нечто вроде кругов ада), где душе «предъявляют» те или иные грехи, а она «откупается» своими добрыми делами. Хватило добрых дел – доходишь до рая, не хватило – остаешься в том «круге ада», где исчерпал добро…
По поводу Страшного Суда есть и более современный стереотип восприятия, ведущий начало еще от Ефрема Сирина (IV век): на престоле сидит судья – Иисус Христос, адвокат (ангел) докладывает ему о добрых делах человека, прокурор (сатана) – о грехах. А потом приговор, окончательный и обжалованию не подлежащий.
Как себе представлять смерть и Страшный Суд, конечно, личное дело каждого, но и по «прижизненному» искуплению грехов церковь занимает примерно такую позицию. Говоря упрощенно: согрешил «по мелочи» – молись неделю. Согрешил серьезно – молись месяц. Согрешил очень серьезно – иди на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру…
Вроде бы все это логично. Более того – такой подход может быть полезен в тех случаях, когда человек искренне считает свой поступок грехом и прилагает все силы, чтобы его искупить и больше не совершать.
Подчеркиваю – искренне. Но тогда чтение молитв (как и любая другая так называемая «епитимья») будет иметь прежде всего символический характер.
Но для кого-то символы важны, а для кого-то и нет. А вдруг прагматичный и многоопытный современный человек захочет самостоятельно сопоставить свои грехи с тем, что он считает своими добрыми делами, дабы «прикинуть», есть у него шанс на Царство Божие или нету?
Тогда и выясняется, что канонический подход церкви к искуплению грехов скорее вреден, чем полезен. Почему – объясним.
При таком подходе у современного человека наверняка возникнет желание представить себе нечто вроде «шкалы хороших и плохих дел». Вроде как и церковь это поощряет, и в школе учили математике… В «плюс» пойдут: помощь ближним, воспитание детей, пожертвования на храм, милостыня… В «минус» – интриги, доносы, преступления…
Но давайте попробуем порассуждать вместе с обычным человеком, «вооруженным» такой шкалой и желающим достичь положительного «баланса»:
– «Вчера я незаслуженно накричал на жену (ударил ребенка, напился и т.п.) Но сегодня я помог соседу починить машину (или подал милостыню нищей старушке), так что вроде бы грех искупил».
Все нормально? А ведь следующий шаг рассуждений может быть уже откровенно абсурдным:
– «Сегодня я помог соседу починить машину. Так не заслужил ли я этим право завтра накричать на жену? Или на того же соседа? Послезавтра мы помиримся, я ему опять помогу починить машину, и все будет, опять же, нормально»…
Так себе жизнь, правда? А ведь похожим образом не только рассуждает (хотя бы подсознательно), но и живет множество людей.
Получается, что и у такого «добропорядочного» человека, и у окружающих его людей жизнь превращается в ад безо всякого Страшного Суда. А «среднестатистический баланс по шкале хороших и плохих дел» говорит, что у него все нормально.
«Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в Божий храм.
…Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И
зацелованный оклад.
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть»…
Можно ли что-нибудь добавить к написанному Александром Блоком?
Оказывается, можно, потому что до сих пор мы говорили о сугубо бытовых вещах. «Шкала хороших и плохих дел» может иметь и куда более страшные последствия.
«Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести… Смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и завтра сама же собой умрет… С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; сотни семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц – и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем, чтобы с ее помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика!»
Раскольников подслушал этот разговор в трактире и принял окончательное решение убить мерзкую старуху-процентщицу. Мы знаем, что ничего хорошего не вышло – этому посвящен весь роман «Преступление и наказание».
И вывод Достоевского однозначен – преступление нельзя оправдать ничем, никакой «арифметикой».
Поэтому давайте не будем даже говорить о сопоставимости тех или иных грехов и добрых дел – в любом случае придем к абсурду и уподобимся детям, задумывающимся, скольким старушкам надо надо помочь перейти дорогу за одно разбитое стекло…
Проблема в том, что примитивный способ искупления грехов добрыми делами (так называемое «непрерывное покаяние») может быть воспринят как позволение грешить сколько угодно. Только не забудь потом исповедаться, помолиться, раздать нищим милостыню, и все будет хорошо.
Но так можно и двух старух-процентщиц убить, и трех, и сто, и не только старух-процентщиц…
К сожалению, церковь своим каноническим пониманием искупления (согрешил – прочти пять раз «Отче наш») сама наводит современного человека на мысль позаниматься подобной «арифметикой».
Ориентация исключительно на искупление грехов добрыми делами дает людям моральное право грешить.
Искупить грех – не главное. Главное – искреннее нежелание его совершать. Тогда, даже вынужденно совершив грех, человек его добровольно не повторит.
Поэтому учение Христа и направлено на то, чтобы у человека не возникало желания совершать грехи. Отсюда такой акцент на любовь к людям и к Богу. А сколько надо сделать добрых дел, чтобы «перекрыть» злые, – это уже, действительно, арифметика, а не любовь.
И вряд ли Страшный Суд – процесс арифметического сопоставления грехов и добрых дел. Это прежде всего суд собственного христианского сознания, а на нем любая арифметика недействительна.
А что касается канонической позиции церкви…
Да, священнику на исповеди проще сказать человеку: «Согрешил – прочти пять раз «Отче наш», чем добиваться его искреннего покаяния.
Да, не все священнослужители способны на глубокое психологическое раскрытие христианского мировоззрения.
Да, священников мало, а кающихся много.
Но создавать у человека иллюзию искупления грехов формальным прочтением нескольких молитв – вот это, действительно, неправильно и вредно. Если у священника недостаточно времени на глубокую и вдумчивую беседу с каждым кающимся, лучше отложить исповедь и заменить ее общей проповедью.
В православии это, к сожалению, пока что не принято.
Получается, что дать подлинное очищение от грехов, перевернуть систему ценностей и привести человека к вере в Бога может только искреннее покаяние. Христос говорил, что он «пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13).
Но это очень и очень
непросто. Конечно, теоретически это возможно. И церковный канон это допускает.
И в фильмах, и в книгах это тоже часто встречается. А вот в жизни…
Меня всегда
интересовали люди типа Хрущева, Черчилля, маршала Жукова, генерала Эйзенхауэра
и им подобных. Может ли такой человек под конец жизни, на пенсии, раскаяться
хотя бы в некоторых своих грехах, которых в масштабной государственной карьере
приходилось совершать множество? Например, в качестве публичного покаяния
написать полностью правдивые мемуары? Ну, даже если не о себе, то хотя бы с
объективным анализом своей жизни среди современников?
Больше и больше убеждаюсь, что не может, и не оттого, что ему это запретили или велели писать неправду. Читаешь «бесцензурные» воспоминания, типа мемуаров генерала Судоплатова, главного диверсанта сталинско-бериевской госбезопасности, и понимаешь: если бы эти люди что-то из своих многочисленных преступлений считали грехами, они сошли бы с ума или умерли от ужаса еще до выхода в отставку.
Преступление и грех в наше несовершенное время различаются так же, как уголовный и нравственный законы.
Успешная социальная карьера отучает людей как говорить правду, так и каяться в своих грехах. И в пенсионном возрасте этого ждать от них не приходится. Они давно забыли, как это делается, и вопросы Царства Божьего их не волнуют ни в юности, ни в старости. То же самое с их оценками друзей и соратников – корпоративная спаянность даже перед лицом смерти оказывается сильнее правды.
Конечно, исключения есть, но их мало. Искреннее покаяние не может быть уделом неискренних людей.
К счастью, генерал Судоплатов, на совести которого сотни, если не тысячи жизней, – случай редкий. С ним все более-менее понятно.
У подавляющего большинства людей другая проблема. Они и рады бы искренне покаяться, но даже не могут вспомнить, в чем – их грехи сводятся к скандалам на бытовой почве и к мелким интригам на работе.
Что им делать? Неужели вспоминать все-все-все мелочи? Так ведь можно дойти до абсурда, вплоть до фразы на исповеди: «Сегодня в течение рабочего дня я пять раз косо посмотрел на Ивана Кузьмича и не испытал по отношению к нему христианской любви». Но ведь это, хотя и абсурд с точки зрения здравого смысла, но с точки зрения христианства – на самом деле грех!
А если человек, не дай Бог, погиб трагически и внезапно, не успев исповедоваться даже перед самим собой? Получается, у него вообще нет никаких шансов на спасение?
Но не будем увлекаться перечислением множества ситуаций, в которые ставит людей жестокая и непредсказуемая жизнь. В Евангелии от Иоанна есть один знаменитый эпизод. Когда к Иисусу привели женщину, уличенную в прелюбодеянии, которую надлежало побить камнями, он сказал: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8:11). Как известно, безгрешных не оказалось.
Так, в конце концов, кто же может спастись, то есть войти в Царство Божие? Неужели никто?
Придется повторить последние строчки из процитированного разговора Иисуса с богатым юношей.
«Слышавшие сие сказали: кто же может спастись?
Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:27).
Давайте постараемся понять, что Христос имел в виду, говоря: «Невозможное человекам возможно Богу».
В средние века эта фраза породила огромный пласт богословских споров о так называемой «Божьей благодати» – возможности прощения Богом наших грехов.
В Библии понятие благодати крайне многозначно – это и сила, действующая в человеке (1 Кор. 15:10), и евангельская проповедь (Ин. 1:16), и дар Божий (Рим. 3:24), и еще несколько десятков (!) различных контекстов и значений.
Неудивительно, что именно универсальное понятие Божьей благодати, к которому можно было «притянуть» множество ссылок на Священное Писание, было избрано в начале V в. Аврелием Августином для обоснования того, что ничего не зависит от внутренней воли человека, ибо последний от рождения склонен к греху. Согласно Августину, снизошла на человека Божья благодать – и неважно, сколько он грешил, все равно будет спасен и попадет в Царство Небесное. Так угодно Богу, и не нам пытаться понять мотивацию его действий. Все, что происходит с людьми, безусловно предопределено Богом.
Помните, как Августин на эту тему дискутировал с пелагианством и победил? Напомню: Пелагий объявил определяющей свободную волю человека и придерживался мнения, что человек от рождения безгрешен и имеет возможность избрать добро или зло. Августин отстоял свое учение о «первородном грехе», после которого человек уже не может не грешить и должен надеяться только на благодать Божию.
О «первородном грехе» мы еще поговорим по очень любопытному поводу. Сейчас лишь заметим, что «католический» протестантизм, как ни странно, смотрит на соотношение благодати и свободы воли вполне «по-августиновски». Кальвин, как мы говорили, вообще отрицал свободу воли и отнес спасение исключительно на неведомый промысел Божий. Лютер подходил к этому несколько «мягче» и считал, что возможность обрести благодать дает человеку только вера.
Впрочем, вера уже во времена Реформации была понятием настолько многоплановым, что учение Лютера и Кальвина некоторыми их современниками было истолковано как позволение грешить сколько угодно. Например, так называемые «либертины-спиритуалы» считали:
«Поскольку Бог спасает или осуждает по своей прихоти, то на него вообще не стоит обращать внимание. Уж лучше с такой же свободой, которую позволяет себе Бог, постараться устроить как можно более приятную и радостную жизнь в этом абсурдном мире», – писал сам Кальвин про их позицию.
Впрочем, Жан Кальвин не
только писал, но и действовал. Вряд ли с его стороны было этичным предание
главы «либертинов» Квентина Тьери в руки французского католического суда –
фактически он сам спровоцировал появление этой секты своим учением о благодати.
Но как бы то ни было, по доносу Кальвина в
Чтобы у читателей не
сложилось мнения о Лютере как об ангеле по сравнению с Кальвином, скажем, что
Элигий, глава «либертинов» в голландском Антверпене, тоже был сожжен в
Не все в Реформации было так замечательно, как нам сейчас кажется…
Но речь идет о Божьей благодати. Пока что мы могли на основании учений Августина и Кальвина сделать весьма абсурдный вывод: греши – не греши, кайся – не кайся, исповедуйся – не исповедуйся, надежда все равно исключительно на непредсказуемое прощение Богом наших грехов.
Православие выделило два вида Божьей благодати: предваряющую (всеобщую и непредсказуемую, как у Августина) и особенную (оправдывающую конкретного человека по его делам). «Благодать действует в свободе и свобода в благодати; они взаимновходны» (еп. Феофан).
Если «прорваться» сквозь традиционно затемненный стиль церковно-православного богословия, то можно понять следующее:
Согласно православию, определенная свобода воли, то есть выбор «грешить или не грешить» у нас все-таки есть. Соответственно, мы имеем потенциальную возможность получить «особенную благодать», то есть понять, что согрешили, и искупить грех покаянием, добрыми делами и тому подобными поступками.
Но на нас влияет и «предваряющая» благодать, то есть если ее не будет – никакое покаяние не спасет…
Значит, в православном учении о благодати мы видим лишь несколько смягченную форму «августиновского» предопределения.
Конечно, приятно, что по православию хоть кто-то имеет шанс на вход в Царство Божие, но все же как-то жаль тех, на кого не снизошла «предваряющая» благодать. Вдруг они всю жизнь честно трудились, делали добрые дела, искренне старались не грешить, а их всех отправят в ад?..
Давайте все-таки попробуем определить возможность прощения Богом наших грехов более справедливо, чем это делает официальное православие.
Я предлагаю не углубляться в тяжеловесные логические построения, а дать определение Божьей благодати (возможности прощения Богом наших грехов) в соответствии со здравым смыслом современности и учением Иисуса из Назарета.
Как ни парадоксально, Августин, Лютер, Кальвин и православные богословы, увлекшись общефилософскими вопросами соотношения благодати и свободы воли, забыли о том, что существует общедоступное учение Иисуса Христа – учение добра и любви.
А будет ли грешить человек, искренне принявший это учение?
Если будет, то лишь вынужденно и, как говорится, в крайних случаях. Предсказать все такие случаи невозможно – христианин живет среди людей, далеко не каждый из которых разделяет его убеждения.
И если человек идет по улице и видит, например, шайку хулиганствующих подростков, оскорбляющих женщину – неужели он должен, «вооружившись» христианским учением, пройти мимо?
А если, не дай Бог, бандиты напали на самого человека – неужели он должен, сложив руки, покориться своей участи?
Вряд ли.
Значит, есть грехи, которые даже христианин не может не совершить. И Божья благодать заключается в прощении человеку именно таких грехов.
Божественная система ценностей добра и любви, которую нам принес Иисус Христос, должна быть безоговорочно принята в духовном плане, но практически может применяться каждым христианином не как единый и негибкий шаблон, а в соответствии с конкретной ситуацией.
Если это сказать в общебогословском аспекте, то Богу ведомы общие тенденции развития человечества и цель жизни каждого человека, поэтому Бог решает, кто праведник, а кто нет, соотнося наши мысли и поступки с этими целями.
А можем ли мы понять эти цели и тенденции, ведомые Богу?
Можем, причем в значительной степени – для этого у нас есть учение Иисуса Христа!
А вы думали, Иисус – наш Спаситель только потому, что с точки зрения богословия его страдания на кресте искупили наши «ветхозаветные» грехи? Нет, мы должны звать его Спасителем прежде всего за то, что благодаря его учению мы поняли, как обрести Божью благодать и войти в Царство Божье.
Это была, так сказать, теоретическая сторона вопроса.
Практический аспект христианской нравственной системы можно сформулировать следующим образом:
Если есть хоть малейшая возможность сделать добро и избежать зла, то ее надо использовать.
И чем глубже христианство укореняется в каждом конкретном человеке, тем шире он воспринимает пределы этой возможности.
Значит, раздавай нищим все, что можешь в данный момент, но знай и разумный предел, исходя из собственных финансовых возможностей, иначе завтра тебе будет им нечего раздавать. Будет у тебя завтра больше денег – тогда и раздавай больше.
А бьют по одной щеке – подставляй другую, пока не поймешь, что возможности подставлять и тем самым морально обезоруживать противника больше не осталось.
Не могу не вспомнить одну фразу Льва Толстого. Когда в Ясной Поляне он хлопнул у себя на лбу комара, ему некий собеседник попенял, что, дескать, вы проповедуете непротивление злу насилием, а сами вот комара убили… На это Лев Николаевич сказал: «Нельзя же жить так подробно».
В свете всего сказанного можно дать ответ и на «провокационный» вопрос о том, подставлю ли лично я левую щеку при ударе по правой (точнее – буду ли придерживаться позиции непротивления злу насилием при любом «силовом» конфликте):
Если будет хоть какая-то возможность, я сделаю все, чтобы силового конфликта не произошло. Более того, если будет шанс сохранить жизнь и человеческое достоинство – подставлю другую щеку, то есть не буду предпринимать никаких ответных действий.
Но если этого шанса не будет – да, придется отвечать ударом на удар. И пусть я знаю, что это грех, – бывают ситуации, когда грех не ответить. Защитить женщину или ребенка – это что, грех? И так далее, всех возможных случаев не перечислишь, и руководствоваться здесь можно только христианским здравым смыслом.
Главное, что вероятность насилия при таком подходе многократно снижается. Полностью ее исключить и прожить жизнь без конфликтов – этого не удавалось ни апостолу Павлу, ни Аврелию Августину, ни кому бы то ни было.
Но чем больше людей по-настоящему воспримут христианское учение, тем ниже будет эта вероятность.
А достигнет она когда-нибудь нуля или нет, будет на земле Царство Божье, царство добра и любви, или нет – можно только гадать. Или верить.
Но это уже вопрос личной веры каждого. Я, например, верю, но с определенной оговоркой: если наступит царство добра и любви, будет ли оно восприниматься именно так? Не найдутся ли и в нем свои грехи, свои преступления, свое зло? А то ведь, например, в те времена, когда Иисуса из Назарета бичевали и распинали, мало кто мог мечтать об отмене пыток, а тем более смертной казни. А сейчас они в цивилизованном мире почти повсеместно отменены (хотя бы формально), но на Земле царства добра и любви все равно пока что не видно…
ГЛАВА 6
О СЕКСУАЛЬНОСТИ И «ПЕРВОРОДНОМ ГРЕХЕ»
Ну что, со всеми грехами разобрались?
Нет, не со всеми. В Декалоге есть заповедь с порядковым номером семь. Вспомнили, как она звучит? «Не прелюбодействуй».
Так называемый грех прелюбодеяния, несомненно, держит рекорд по количеству толкований и домыслов.
Для начала задумаемся: что такое «прелюбодействовать»? Заниматься сексом вообще? Или без цели продолжения рода? Или с любовницей (любовником)? Или с проституткой (извиняюсь, с блудницей)? Или гомосексуально? Или… Думаю, воображение каждому подскажет, что еще можно включить в понятие прелюбодеяния.
Впрочем, воображение привлекать вовсе не обязательно. Достаточно открыть любое церковное руководство по «таинству покаяния» – там все подробно расписано.
Например, в соответствии с «Размышлениями кающегося грешника» (под редакцией архимандрита Владимира) нарушениями седьмой заповеди являются:
«Блуд, прелюбодеяние, малакия, сладострастие во всех его видах – страстные поцелуи с другим полом, нечистое осязание, засматривание на красивые лица с вожделением, сквернословие, любовные песни, бесстыдные телодвижения, кокетничество, волокитство, сводничество, услаждение нечистыми мечтами, произвольное похотное разжжение, чрезмерная привязанность… Пресыщение в пище и питье, чтение романов, рассматривание соблазнительных картин, вольное обращение и игры с другим полом, излишнее щегольство…»
К сожалению, не могу вспомнить, где в Библии говорится про греховность чтения романов, а что такое «произвольное похотное разжжение» – и вовсе не знаю. Откровенно говоря, и знать не хочу.
Давайте все-таки серьезно рассмотрим грех прелюбодеяния с точки зрения учения Иисуса Христа.
Для начала прочитаем, что на эту тему говорится в Ветхом Завете. Про грех прелюбодеяния впервые сказано в нем, так, может быть, там есть и пояснения, что это такое?
Действительно, Декалог – далеко не весь Закон Моисеев. Все десять заповедей в нескольких последующих книгах Ветхого Завета конкретизируются и рассматриваются достаточно подробно. И поэтому я предлагаю внимательно вчитаться в Закон – Моисей любил четкие формулировки и обычно оставлял мало места для кривотолков.
За нарушение той или иной заповеди Декалога обычно полагалась смертная казнь, и поэтому смерти должны были предаваться:
«Если кто будет прелюбодействовать с женою замужнею; если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего»; «кто ляжет с женою отца своего»; «кто ляжет с невесткою своей»; «кто ляжет с мужчиною, как с женщиною»; «кто возьмет себе жену и мать ее»; «кто смесится со скотиною»; «если кто возьмет сестру свою»; «если кто ляжет с женою во время болезни кровеочищения» (Лев. 20:10–18).
Более мягко Моисей говорил о том, «кто ляжет с теткою своею» и «кто возьмет жену брата своего» (Лев. 20:19–20) – смертной казни за это не полагалось, но грехом (нарушением Закона) считалось.
Не будем вдаваться в подробности нравов и быта древних евреев, выведенных из Египта. Если Моисей считал все вышеперечисленные запреты необходимыми для нормальной жизни своего народа, ему было виднее.
Для поддержания мира и спокойствия в маленьком народе требовалось запретить супружескую измену – конечно, да. Во избежание генетического вырождения требовалось запретить близкородственные браки – конечно, да. Для того, чтобы укрепить семью и поощрить ее создание, требовался запрет на гомосексуализм – конечно, да. В антисанитарных условиях жизни в пустыне секс во время месячных крайне опасен и его требовалось запретить – конечно, да. И так далее.
Таким образом, понятие прелюбодеяния было сформулировано Моисеем четко, ясно и обоснованно.
Естественно, что в родовом строе древнего Израиля женщина играла подчиненную роль, но никакого целенаправленного унижения «слабого пола», запретов на сексуальную жизнь и преувеличенного внимания к «интимным» вопросам в Законе не наблюдается.
Отметим, что Моисей настаивал на девственности невест (Втор. 22:6), но разрешал разводы при следующих условиях:
«Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволения в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего» (Втор. 24:1).
Но что началось в раннехристианские времена – ни в сказке сказать, ни пером описать.
Не будем сложившийся стереотип ненависти христианства к сексуальной жизни относить исключительно на совесть церковных богословов. Конечно же, «доброму христианину» всегда было подсознательно неприятно смотреть на «вавилонских блудниц». Но века шли, нравы менялись, а отношение церкви к женщине и к сексу – нет.
Богословской базой для этого были два знаменитых «заявления».
Первое принадлежит Екклесиасту:
«И нашел я, что горше смерти – женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею» (Еккл. 7:26).
А второе – не кому иному, как Иисусу Христу. В «Нагорной проповеди» он говорит:
«Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй».
А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф. 5:28–29).
И тут же Христос добавляет:
«Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную.
А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» (Мф. 5:31–32).
В принципе, на сказанное Екклесиастом можно было бы просто махнуть рукой: мол, у него вся жизнь – «суета сует», и неудивительно, что он заявляет нечто вроде того, что все женщины, мягко говоря, блудницы.
Но Библия есть Библия, и в ней махать рукой не рекомендуется ни на что. Тем не менее, подождем с Екклесиастом и начнем с анализа сказанного Иисусом Христом.
Сильно сказано, правда? Если даже глядеть на женщину с «вожделением» – грех, так что же делать, если «дойдет до постели»? Вообще никак?
Впрочем, есть тут одна странность. Без «вожделения», как известно, не бывает секса, но и детей, к сожалению, тоже. Значит, жизнь на земле вымерла бы уже давно. Хотя она бы вымерла еще раньше от еще более «радикальной» фразы Христа: «И есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами ради Царства Небесного» (Мф. 19:12).
А если жизнь до сих пор не вымерла, значит, все не так однозначно, и не стоит ложиться в больницу на операцию кастрации, чтобы и Завет исполнить, и заодно уж точно не смотреть на женщин с вожделением.
Дело в том, что процитированная фраза про скопцов вырвана из контекста. А контекст следующий:
«И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?
Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут они одной плотью… Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать разводное письмо и разводиться с нею?
Он говорит им: Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так; но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние (курсив мой – С.З.) и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует.
Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться.
Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сами сделали себя скопцами ради Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 3–12).
Из всего сказанного в этом эпизоде Евангелия видно, что речь идет исключительно о нормах Закона Моисеева, а мы уже знаем, что имел в виду Моисей под словом «прелюбодеяние». Никакого нового определения этого термина Иисус не давал.
Может показаться, что Христос в этом отношении ужесточил Закон Моисеев – запретил разводы «просто так» и оставил единственный повод – прелюбодеяние, то есть супружескую измену, гомосексуализм и прочее.
На самом деле об ужесточении Закона здесь говорить не приходится, так как Моисей за прелюбодеяние и вовсе предусматривал смертную казнь, после чего проблема развода отпадала сама собой. Согласитесь, развод (по Христу) куда «мягче», чем побивание камнями (по Моисею)…
Но в этом эпизоде есть еще более важный аспект.
Мы привыкли, что если Христос говорит ученикам: «Не все вмещают слово сие, но кому дано», то вроде бы ученики-то должны его вмещать, а всем остальным может быть и не дано.
То есть как будто бы получается, что он ученикам завещал не жениться, а то и быть скопцами. Значит, и всем последователям Христа, которым «дано вместить слово сие», это вроде бы желательно, и если церковь не требует от нас обязательного безбрачия или оскопления, то лишь «делая поблажку» нашей греховной сущности.
Во всяком случае, средневековая церковная интерпретация была именно такой, а отсюда и унижение женщин, и монастыри, и запреты на секс, и немало скопческих сект… Вот только паранджу на несчастных женщин все-таки не догадались надеть, и то, наверное, случайно.
А на самом-то деле все наоборот! «Слово сие», которое было желательно «вместить», относится не к словам про скопцов, а к учению о запрете разводов!
Значит, фразу учеников «лучше не жениться» Иисус счел невозможностью (или нежеланием) воспринять его учение о нерушимости семьи. И ему позиция учеников не понравилась, так как он им ответил: «Не все вмещают слово сие, но кому дано».
Но при этом он разрешил ученикам не принимать его мнение, рассказав притчу про скопцов. Есть такие скопцы, есть этакие… Просто пришлись к слову скопцы, он и привел их в качестве примера. Когда Христос рассказывал притчи про виноградарей (Мф. 21:28–46; Мк. 12:1–9), это же не значит, что он посылал слушателей собирать виноград?
Итак, Иисус из Назарета не настаивал на всеобщей и бесповоротной женитьбе на всю оставшуюся жизнь, а тем более на обязательном сексуальном воздержании или оскоплении. Да и о конкретных положениях Закона Моисеева на тему прелюбодеяния (кроме развода) он ничего не говорил, а гадать – не наше дело.
Аналогичную «мягкую» позицию по поводу создания семьи занял апостол Павел (1 Кор. 7:1–17). И неплохо бы всем церковным ортодоксам прислушаться к его фразе по этому поводу:
«Только каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал. Так я повелеваю ко всем церквам» (1 Кор. 7:17).
Теперь давайте вернемся к знаменитому высказыванию Христа: «Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя…» (Мф. 5:28–29).
Получается, что все нормально и логично – если ты женат (то есть подпадаешь под действие моисеева понятия прелюбодеяния), так нечего с вожделением смотреть на других женщин и причинять боль законной жене. Это противоречит главной христианской заповеди – любить друг друга.
Дополню от себя: хоть ты женат, хоть ты холост, надо заниматься делом, а не особо заглядываться на женщин, а тем более с вожделением, – можно и голову потерять, а все-таки «первым делом самолеты». Это не шутка – о жизненных приоритетах мы еще поговорим в следующих главах.
В свете сказанного становится ясной и позиция Екклесиаста, для которого женщина – «горше смерти». Это, конечно, поэтическая метафора, но по сути, если ты женщиной всерьез увлекся и потерял голову, то пострадает дело. А Богу угодно, чтобы мы делали именно дело, и «добрый пред Богом спасется, а грешник уловлен будет».
Таким образом, ни об унижении женщин, ни о нежелательности сексуальных отношений в учении Христа речь не идет. Христианское понятие прелюбодеяния отличается от ветхозаветного только в плане запрещения разводов, и то небезусловного – если один из супругов изменил (хотя бы «в сердце своем»), то развестись можно.
Но униженными людьми, как известно, легче управлять, и средневековая церковь не могла не воспользоваться таким великолепным поводом для создания в людях постоянного «комплекса вины». И то, что Иисус из Назарета до сих пор воспринимается большинством людей как закомплексованный женоненавистник, целиком лежит на совести церковного официоза.
И «первая скрипка» здесь принадлежала Аврелию Августину. Справедливости ради скажем, что он многое перенял от своего учителя Амвросия Медиоланского (340–397), но суть от этого не меняется.
Я хочу задать читателям вопрос. Что такое, по Вашему мнению, «первородный грех»?
Нет-нет, пока что не открывайте начало Библии, а скажите первое, что придет в голову. Уверен, что это будет примерно следующее:
– Бог запретил Адаму и Еве есть плоды яблони, то есть древа познания. Но Ева прислушалась к хитрому змею-сатане, съела сама и Адама угостила. Они сразу поняли, «что к чему», и у них была сексуальная связь, за что их из рая и выгнали…
– Так в чем же «первородный грех»?
– В этой самой сексуальной связи, – скажет подавляющее большинство.
Как устоялся этот стереотип! Но на самом деле он не имеет под собой ровным счетом никакой почвы.
«Первородный грех» если и имел место, то ни в коем случае не состоял в сексуальной связи.
Но обо всем по порядку. Откуда вообще этот стереотип взялся?
Давайте посмотрим, что пишет на эту тему Августин в «Теологических трактатах»:
«Изгнанный после греха из рая, человек и род свой, зараженный грехом в нем, как в корне, связал наказанием смерти и осуждения; так что все потомство его и осужденной вместе с ним жены рождалось от плотской похоти».
А дальше, как известно, «первородный грех» заразил все человечество. Значит, по Августину, из-за этой сексуальной связи наших прародителей мы являемся не божественными существами, а «мерзостными сосудами греха». Более того, с тех пор любой секс – грех, ибо неугоден Богу. Из-за сексуального влечения и Адама из рая прогнали, и вообще все беды человечества произошли.
Похоже на то, как мы все это себе представляли, правда? Действительно, огромное влияние Аврелия Августина и многовековая церковная традиция принесли свои плоды.
А ведь все это чистейшая выдумка!
На самом деле достаточно открыть первые страницы Библии и внимательно их перечитать.
В первой главе книги Бытия говорится о создании Богом мира, и вместе с ним (в шестой день) – человека. Заметим – не Адама, а человека вообще.
«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию нашему, и да владычествуют они… над всей землею. И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.
И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею»… (Быт. 1:26–29).
А далее, уже во второй главе:
«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живой.
И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Быт. 2:7–8).
«И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его.
И заповедал Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, когда вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:15–17).
«И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть.
И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2:22–25).
«Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» (Быт. 3:1).
«И сказал змей жене: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.
И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.
И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что они наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт. 3:4–7).
Так первый грех и произошел – люди ослушались Господа Бога.
Подчеркиваю – первый грех, а не «первородный». Слово «первородный» предполагает, что мы все в этом грехе уже рождаемся – опять получается косвенный намек на секс. А этого намека нет и не было.
То, что Адам и Ева стали стесняться своей наготы, тоже почему-то ассоциируется с сексом, хотя на самом деле сексуальные отношения, как правило, приводят к обратному – люди перестают стесняться друг друга…
Потом Бог, узнав о нарушении своего запрета, проклял змея (считается, что в образе змея был дьявол, но это тоже домысел). Еве Господь сказал, что она теперь в муках будет рожать детей и над нею будет господствовать муж, а за Адама проклял землю. Адаму предстояло питаться от земли со скорбью и есть хлеб свой в поте лица, «доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3:19).
Если кто-то до сих пор ждет описания сексуальных отношений Адама и Евы, то вынужден разочаровать. «Адам познал Еву, жену свою, и она зачала, и родила Каина» (Быт. 4:1) значительно позже, и это было нормально и естественно – не зря сказал Бог: «Плодитесь и размножайтесь».
Крайне важно следующее:
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3:22–23).
Об этом нам предстоит серьезнейший разговор в следующих главах. В этой короткой цитате подняты вопросы о вечной жизни, о божественной сущности людей, об их предназначении, а также о добре и зле.
Но секс тут ни при чем.
Итак, мы внимательно прочитали начало книги Бытия и поняли, что одному Богу известно, откуда в воспаленном воображении Августина возникли пассажи вроде следующего:
«И открылись глаза у них обоих. На что? Не на что иное, как на взаимную похоть – это, порожденное смертью, наказание самой плоти за грех... Поэтому тотчас же вслед за преступлением заповеди они, лишившись внутренне оставившей их благодати, которую они оскорбили надменной и гордой любовью к собственной власти, остановили взоры на своих членах и почувствовали в них похоть, которой раньше не знали».
Ну, и дальше уже известная августиновская «логика»: если «первородный грех» состоял в «похоти» Адама и Евы, то как его получаем мы? Посредством «страстной сексуальности» наших родителей. В грехе мы зачаты, в грехе рождены, в грехе и пребываем. И надежда у нас теперь исключительно на непознаваемую Божью благодать.
Извилины западного «догматического развития» несколько отдалили католицизм от августиновского понимания «первородного греха» как «похоти», и сейчас там господствует точка зрения Ансельма Кентерберийского (1033–1109), состоящая в том, что человек вследствие «первородного греха» утратил «благодать первобытной праведности».
Впрочем, «праведность» в церковной интерпретации, как мы уже видели, включает в себя столько противоречивых понятий, что впору с ностальгией вспомнить об Августине – тот хотя бы четко и ясно формулировал свои мысли.
Та же проблема и с православным пониманием «первородного греха» – оно столь же размыто, как понимание греха вообще.
Зато Реформация оставила августиновское понятие «похоти» в неприкосновенности. Есть несколько сект (например, социниане), которые полностью отрицают догмат «первородного греха», но таких мало.
Догматы догматами, а стереотипы стереотипами. А в плане создания стереотипов до Аврелия Августина далеко всем богословам, вместе взятым.
Так и получилось, что «первородный грех» в массовом сознании до сих пор воспринимается как сексуальная связь Адама и Евы. И все мы оказываемся грешными и преступными уже по праву рождения. За исключением, видимо, «клонированных» и зачатых в пробирке…
А кто, по учению Августина и всех господствующих церквей, безгрешен от рождения, то есть свободен от «первородного греха»?
Один только Иисус Христос, на то он и Бог-Сын. А коли так, он не мог родиться от греха, отсюда и догмат о непорочном зачатии.
А Дева Мария? Считается, что Богородица никак не могла заниматься сексом – она же была безгрешна! Причем не только до брака с Иосифом, а и после. Так и осталась девственной на всю жизнь.
Непонятно, впрочем, как она сохранила девственность при родах. Впрочем, роды – не секс, так вроде бы «можно», но катары в XIII веке все равно считали, что Христос проник в мир через ухо своей матери.
Католицизм, кстати, пошел еще дальше. Совсем недавно, в 1854 году, папа Пий IX провозгласил догмат непорочного зачатия Девы Марии, чтобы в корне пресечь любые кривотолки и сделать Иисуса непорочным во втором поколении. Мол, так «первородный грех» до Христа уж точно не добрался.
Все вышесказанное постарались увязать со здравым смыслом, выдумав легенду, которая до сих пор является официальной позицией церкви. Архимандрит Рафаил (Карелин), например, пишет:
«В Иерусалимском храме Мария дала Богу обет девственности. В 13 лет она была обручена с 80-летним старцем Иосифом Обручником, своим дальним родственником, ставшим хранителем ее девственности, по сути – вторым отцом… Жилище Иосифа Обручника состояло из двух, выбитых в скале одна над другой, комнат, к которым вела каменная лестница. В верхней комнате жила Дева Мария. Внизу, в маленьком дворике, находилась мастерская праведного Иосифа, где он занимался столярным ремеслом… Божья Матерь выходила из дома только к источнику, который протекал недалеко от их жилища».
Надо же! Как «много», оказывается, знает православная церковь про тонкости семейной жизни Марии и Иосифа…
Неудивительно, что на фоне церковного образа Девы Марии любая женщина, честно работавшая всю жизнь, воспитавшая детей, любящая мужа и никогда ему не изменявшая, выглядит чуть ли не развратницей.
Какой шанс для священнослужителей, которые в католицизме и православии принадлежат исключительно к мужскому полу, лишний раз унизить женщин!
В погоне за «непорочностью» церковные богословы даже относят Марию к роду царя Давида, а то в Евангелиях Иисуса зовут «Сын Давидов», и, не дай Бог, верующие подумают, что Иосиф из рода Давида (Мф. 1:6–16) все-таки имел касательство к рождению Христа…
Мы уже видели, что никакого отношения грехопадение Адама и Евы к сексу не имело, так давайте посмотрим, что говорится в Евангелии от Матфея по поводу семейной жизни Иосифа и Марии, а также непорочного зачатия Христа.
Почему именно от Матфея – да потому, что ни в одном другом Евангелии о непорочном зачатии речь вообще не идет. Из евангелистов про рождение Иисуса рассказывали только Матфей и Лука. Последний «физиологию» зачатия тактично проигнорировал, к тому же говорил об Иосифе и Марии как о родителях Христа (Лк. 2:27).
А по Матфею:
«Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго.
Иосиф же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел тайно отпустить Ее.
Но когда он помыслил это, – се, Ангел Господень явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго;
родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их.
А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве приимет и родит сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог.
Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою, и не знал Ее, пока (это «пока» присутствует так и в греческом, и в латинском оригиналах Библии, и в ее старославянском переводе, и только в синодальном переводе середины XIX века это «пока» превратилось в странное «как» – С.З.) наконец Она не родила сына своего первенца, и он нарек ему имя: Иисус» (Мф. 1:18–25).
И это все, что вообще говорится в Новом Завете на тему зачатия.
Лично я считаю себя не вправе что-либо домысливать на тему, как конкретно происходило зачатие, сколько Иосифу и Марии было лет и какими были их дальнейшие интимные отношения. А если Аврелий Августин, архимандрит Рафаил или А.С. Пушкин (в знаменитой «Гавриилиаде») взяли на себя эту смелость – это в любом случае их собственные домыслы.
По моему мнению, углубляться в эту тему недостойно порядочных людей, хотя до каких интимных подробностей доходили в средние века умозаключения богословов – даже «Камасутре» не снилось...
Лично для меня убедительными являются следующие доказательства того, что Мария была нормальной женщиной, жила со своим мужем Иосифом в обычных семейных отношениях и имела от него много детей:
«И некто сказал Ему (Иисусу, – С.З.): Матерь твоя и братья твои стоят вне, желая говорить с Тобою» (Мф. 12:46).
«И, придя в Отечество свое, учил их в синагоге их, так что они изумлялись и говорили: откуда у Него такая премудрость и силы? Не плотников ли Он сын? Не Его ли мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? И сестры Его не все ли между нами? Откуда же у Него все это?» (Мф. 13:55).
«Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры?» (Мк. 6:3).
Как мы видели, Иосиф был плотником (Мф. 13:55), а церковное предание говорит о нем как о престарелом столяре. Казалось бы, какая разница?
А на самом деле здесь имеет место очередной пример «подстраивания» бесценной евангельской информации под насущные нужды церковного богословия.
Помните, как говорил персонаж Чехова собачке Каштанке? «Супротив человека ты все равно, что плотник супротив столяра». Как известно, плотник строит дома, то есть по роду работы обязан лазить по стенам и кровлям, класть стропила и заниматься прочим тяжелым физическим трудом. Вряд ли это было возможно для Иосифа, если ему, по церковной версии, было за восемьдесят. А столяр может хоть до ста лет сидеть в своем тихом дворике и вытачивать деревянные изделия (по тому же преданию про Иосифа – ярма для быков и весы).
Так вопреки здравому смыслу и евангельским текстам плотник Иосиф превратился в 80-летнего столяра.
Что касается братьев и сестер Иисуса – православная церковная традиция абсолютно голословно утверждает, что речь здесь идет о двоюродных братьях и сестрах, взятых на воспитание Иосифом и Марией. Выходит, правда, не менее сомнительно – вряд ли плотник Иосиф (а по той же «православной» версии – бедный, престарелый и живший в пещере столяр) имел возможность открыть у себя почти что детдом…
Но выдумать можно все, что угодно, особенно если очень хочется убедить людей в том, что Иосиф был неспособен ни к каким сексуальным отношениям со своей законной супругой Марией, ибо любой секс – «тягчайший грех».
А почему средневековой государственной церкви нужно было в этом убеждать людей, тоже становится понятным, если провести параллель с совсем недавними временами – Сталина и Гитлера.
Помните, эти господа культивировали ваяние холодных мускулистых красавцев в рабочих комбинезонах, бесполых «женщин с веслом», да и вообще стремились вытеснить сексуальность культом спорта и эмоциональными массовыми шествиями с лозунгами и факелами?
Неудивительно, ведь если человек живет полноценной семейной жизнью (а в это понятие входит и нормальный секс), то его очень трудно вытащить из-под теплого бока любимой супруги и отправить завоевывать мир.
А если человек способен лишь на ущербное подобие секса, еще и испытывая постоянный «комплекс вины», то вряд ли он окажется удовлетворенным и счастливым в семейной жизни. Это и «хорошо» – дескать, негоже советским людям читать всякие «Камасутры» и эротические журналы, в нашей стране секса нет, быстренько ложись в постель с женой, раз-два, и готово, сделал детей – и хватит с тебя, иди на фронт умирать за амбиции товарища Сталина…
А в средние века людей надо было поднимать на крестовые походы, на борьбу с ересями, на бесконечные войны с соседними государствами – какой тут мог быть секс?
Запретить его «на корню» было нельзя – без него все-таки не рождаются дети, то есть будущие солдаты и будущие солдатские матери. А вот превратить нормальный секс в «раз-два, и готово, застегивай штаны и маршируй дальше» – в этом церковь и государство весьма преуспели.
Можно сколько угодно смеяться над ханжеством и тайным развратом средневекового духовенства, от римских пап до рядовых монахов, но все же постоянное напоминание людям о «грехе страстной сексуальности» не могло не дать свои плоды.
Так, может быть, хватит?
Жизнь давно уже отменила все необоснованные запреты на секс, так не отменить ли их и христианским церквям, и не перестать ли считать нормальную сексуальную жизнь грехом, а то и дьявольским наваждением?
Как мы видели, ни в Ветхом, ни в Новом Заветах никаких запретов на секс не было, да и не могло быть. И Моисей, и Христос, и апостол Павел, в отличие от Августина, желали людям добра и не пытались сделать из них бездушных роботов.
XIV
Наш разговор о грехах нельзя завершить, не коснувшись важнейшего христианского обряда – омовения. Да-да, именно так следовало бы называть крещение – к кресту этот обряд никакого отношения не имеет. Только в российском православии возникло это несколько странное название, а во всем мире символический обряд очищения от грехов называется созвучно греческому слову «баптизма» – «погружение».
Обряд омовения практиковал ряд иудейских сект еще в дохристианскую эпоху, а Иоанн Креститель превратил его в подготовку к приходу Мессии – Иисуса Христа. Связаны ли были Иоанн и Иисус «организационно» – можно только гадать, хотя в пользу этой версии говорит то, что они были родственниками (Лк. 1:36).
После распятия Христа апостолы сделали омовение торжественной процедурой принятия в лоно христианской церкви. Когда в IV веке христианство стало государственной религией, эта процедура приняла массовый характер и омывать-крестить начали всех подряд, в том числе и в младенчестве. В таком виде этот обряд сохранился до наших дней.
Богословская суть христианского крещения непроста. Апостол Павел говорил: «Неужели вы не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни» (Рим. 6:3–4).
Столь сложная символика во времена крещения Руси была мало кому понятна, и для простоты слово «крещение» стало заменителем длинной фразы: «Омовение от грехов в целях приобщения к церкви, исповедующей воскресение Христа, распятого на кресте». Чаще всего это звучит еще проще, хотя совсем не по-богословски – «приведение к кресту».
А на самом-то деле в русском языке основное значение слова «крещение» – «распятие на кресте»! Когда апостол Павел говорит: «Я сораспялся Христу» (Гал. 2:19), это звучит логично. Но когда погружают в крестильную купель младенцев, как-то жалко, что их «распинают»…
Но мы все-таки будем, несмотря на лингвистические парадоксы, придерживаться привычного русского варианта.
В Никео-Константинопольском Символе Веры говорится: «Исповедую единое крещение в целях очищения от грехов».
На самом деле с точки зрения современного православия эти слова несколько сомнительны. Крестят-то большинство людей в младенчестве, так что, от всех грехов заранее очищают? Или только от «первородного греха» (как мы видели, не менее сомнительное понятие)?
Впрочем, можно понять, откуда в Символе Веры именно такая формулировка – в раннехристианские времена крестились только в сознательном возрасте.
Как водится, за две тысячи лет и в православии, и в католицизме, и в лютеранстве, и во всевозможных сектах было множество дискуссий о том, крестить ли во имя Отца, или Сына, или Святого Духа, или всех ипостасей Троицы, обливать водой или погружать, однократно или троекратно, быть «крещаемым» в «белых одеждах» или вообще без одежды…
Есть и сугубо богословские проблемы: Христос своей смертью искупил наши грехи, значит, крещение искупает их еще раз? А если человека крестили, а он потом опять согрешил, так что делать? Крестить повторно? А при переходе из католицизма в православие надо «перекрещивать» или нет? И так далее.
На самом деле в наше время можно относиться к крещению и в смысле символического очищения от грехов, и в смысле торжественной процедуры принятия человека в лоно христианской церкви. Крещение в «несознательном» возрасте, конечно, более чем сомнительно, но не будем поднимать колоссальный пласт богословских споров. В любом случае обряд крещения прежде всего символический, как и прочие «святые таинства».
Лично я ничего против символов не имею и отношусь к ним с должным уважением – это часть духовной системы человечества. Конечно, есть христианский крест, а есть и фашистская свастика, но в этой книге «ломать копья» из-за символических обрядов все-таки не стоит.
Есть куда более важный вопрос, связанный с крещением Иисуса из Назарета.
«Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну креститься от него. Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?
Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду.
Тогда Иоанн допускает Его» (Мф. 3:14–15).
Так вот, вопрос состоит в следующем: почему Иисус настоял на своем крещении, более того – подчеркнул необходимость «исполнить всякую правду»?
Христианской церкви еще не было, и крещение имело форму исключительно очищения. Поэтому ответ здесь может быть только один: Христос, начиная свое служение тридцати лет от роду (Лк. 3:23), считал своей обязанностью очиститься от грехов.
Значит, Иисус из Назарета, как и все люди, не был безгрешным. Это подтверждается тем, что он настоял на своем крещении.
Таким образом, поскольку до тридцати лет Иисус считал себя (а значит, и был) «не без греха», отпадает необходимость в догмате о его непорочном зачатии.
Последний становится чисто символическим исполнением ветхозаветного пророчества, на чем акцентировал внимание апостол Матфей: «А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: се, Дева во чреве приимет и родит сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог» (Мф. 1:22).
После этого можно только повторить сказанное в предыдущих главах: Иисус из Назарета – такой же человек, как и все мы.
ГЛАВА 7
О ДОБРЕ И ЗЛЕ
I
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3:22–23).
Отрывок, потрясающий по емкости и количеству поставленных вопросов!
Предлагаю начать его рассматривать по порядку.
Итак, после того, как Ева ослушалась Бога, сорвала яблоко, съела сама и угостила Адама, Бог сказал: «Адам стал как один из Нас, зная добро и зло».
Что такое «один из Нас» – не совсем понятно, давайте подумаем.
Защитники догмата Троицы (в том числе и Аврелий Августин, и официальное православие) предполагают, что мир был создан не Богом, а Троицей. Получается вроде бы логично, что в этом эпизоде Бог говорит о себе во множественном числе.
Но мы все-таки опираемся на Библию. В ней, как мы видели, о Троице ничего нет, а предполагать – не наше дело. Да и если предполагать о Троице все, что угодно, то в этом эпизоде все равно версия «Нас» как «Троицы» не проходит, иначе получается уже не три бога, а четыре – ведь Адам стал одним из них…
На самом деле наиболее
логичным вариантом толкования «Нас» является следующее: поскольку Бог поставил
охранять рай Херувима (Быт. 3:24), значит, имеется в виду так называемое
«Небесное Воинство».
Последнее, конечно, не что иное, как малообоснованное наслоение легенд. Пока еще мы не располагаем средствами познания того, сколько там иерархических уровней, Архангелов, Ангелов… Но какая, в сущности, разница? Главное, что и Гавриил, и Рафаил, и ангелы, и херувимы в любом, самом ортодоксальном, понимании имеют бесспорную божественную сущность, а Адам стал как один из них.
Значит, зная добро и зло, мы вслед за Адамом и Евой тоже становимся в один ряд с ними.
Сколько ссылок на нашу божественную сущность мы в свое время нашли в Новом Завете – не перечесть, а тут еще и Ветхий Завет прибавился. Неужели и после этого мы будем считать себя «падшими тварями» и «мерзостными сосудами греха»?
И Адаму с Евой надо сказать спасибо, а не проклинать их. Они взяли на себя тяжкий груз познания и проторили дорогу нам.
А за свой грех – ослушание Бога – они поплатились сполна. Представьте себе, легко ли быть изгнанными из райского сада?
Кстати, «райский сад» – типичное «масло масленое». Ведь слово «рай» пришло из персидского языка и означает как раз «сад»…
Итак, повторим слова Бога: «Адам стал как один из Нас, зная добро и зло».
Добро и зло… А знаем ли мы с вами, что это такое? Вроде бы должны, раз это узнали еще Адам и Ева.
На самом деле это вопрос не из разряда: «Что такое хорошо и что такое плохо». Это серьезнейшая философская проблема, и говорить о ней надо особо. У нас будет лишний пример того, что при помощи здравого смысла в наше время можно разрешить даже вековые философские вопросы.
А почему философский вопрос входит в нашу книгу – сейчас увидите.
Есть одно изящное слово – «теодицея», что означает «оправдание Бога». Не уверен, нуждается ли Бог в том, чтобы его оправдывали, но именно так называлось сочинение философа и математика Лейбница (1646–1716), вошедшее в историю и давшее имя огромному кругу проблем.
Кратко говоря: мы верим в Бога как в благую, премудрую, всемогущую и правосудную силу, создавшую мир. Но как объяснить, что наряду с добром на земле присутствует и зло, причем вряд ли в меньшей степени? Почему Бог допускает существование зла? Или дьявола, или сатаны – называйте как угодно.
Сознательно – тогда Бог не добр, более того – виновник зла?
Или Бог не может побороть зло – тогда он не всемогущ, и дьявол так же силен, как Бог?
А если создание мира как физического и нравственного целого изначально предполагало присутствие в нем зла, то не лучше ли Богу было вообще этот мир не создавать?
Скажем нашу любимую фразу: сколько философов рассуждало на эту тему, столько было и мнений.
Например, Спиноза (1632–1677), Шопенгауэр (1788–1820) и Спенсер (1820–1903) с теми или иными вариациями считали Бога нравственно безразличной силой и тем самым снимали вопрос «на корню» – мы же, прогуливаясь по лугу, не думаем о букашках, которых при этом давим.
Но с точки зрения
человека, оказавшегося на месте этих букашек, подобная слепая воля не
индифферентна, а зла – этакая безжалостная машина.
Помните, мы говорили про раннехристианское религиозно-философское направление – гностицизм? Как и богословы восточных религий типа манихейства и зороастризма, многие гностики решали вопрос «теодицеи» так: добро и зло, Бог и дьявол – два вполне равнозначных начала. Добро нас ждет где-то на небесах, а зло вечно господствует в нашем несовершенном мире.
При таком подходе получаются два самостоятельных, невзаимосвязанных и даже враждующих бога – один добрый, второй злой. В философии и богословии это называется дуализмом.
Но мы стоим на строго монотеистических позициях и еще в начале книги договорились признавать единого Бога, так что дуалистическая точка зрения нам никак не подходит. Есть и еще более веская причина необходимости принятия монотеизма, но об этом мы поговорим чуть позже.
Кто-то, наверно, скажет,
что можно вообще не верить в Бога и считать все происходящее на Земле
подчиняющимся исключительно законам природы, истории или экономики. Но в этих
случаях понятия добра и зла превращаются в нечто типа наполеоновского: «Прав
тот, у кого больше батальонов». Добавим: или больше денег, или кулаки тяжелее…
К учению Христа это отношения не имеет.
Давайте все-таки рассмотрим позицию автора термина «теодицея» – Лейбница, поддержанную современным церковным богословием.
Лейбниц вполне резонно считал, что Бог был свободен творить этот мир или не творить. Но Бог, по определению, всегда делает все лучшее, значит, он создал этот мир несомненно как лучший из всех возможных миров.
А почему в этом мире имеют место зло и страдания людей – тоже вроде бы понятно: ничто не может быть по совершенству равно Богу, значит, к страданиям отдельных индивидуумов приводят вполне допустимые несовершенства этого мира. Но поскольку все в этом мире подчинено цели, для которой он создан, то наши страдания тоже необходимы для некой великой общей цели, известной только Богу.
Официальная позиция церкви уточняет: для построения Царства Божьего, где все праведники будут жить, как ангелы, – в дружбе, мире, любви и согласии.
На эту тему можно рассуждать много, и холодным разумом можно многое придумать. Но не послушать ли нам Ивана Карамазова? Того самого, из романа Достоевского. Он рассказывает своему брату Алеше:
«Эту бедную пятилетнюю девочку эти образованные родители подвергали всевозможным истязаниям. Он били, секли, пинали ее ногами… Наконец, дошли и до высшей утонченности: в холод, в мороз запирали ее на всю ночь в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью – за это обмазывали все лицо ее калом и заставляли есть этот кал, и это мать, мать заставляла!.. Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы тот защитил его, – понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без нее, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла. Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столького стоит? Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «Боженьке». Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и черт с ними, и пусть бы их всех черт взял, но эти, эти!..»
Дальше Иван говорит: «…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены? И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше».
И вот Иван обращается к Алеше: «Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях?..»
Страшно, правда? Действительно, Ивану Карамазову впору было привлечь Бога к суду и посадить его на скамью подсудимых вместе с родителями-садистами.
Да что там говорить – по логике Ивана, на любой скамье подсудимых рядом с каждым убийцей, насильником, грабителем в качестве соучастника сидит Бог, допустивший, а то и направивший все это. И кому, действительно, нужно такое «Царство Божие», к которому ведут страшные и неисчислимые человеческие страдания?
А мы еще посмеивались по поводу изящного слова «теодицея» – какой уж тут смех после написанного Достоевским!
Ну что же, попробуем в этом разобраться. Давайте зададимся вопросом: как и Карамазов, и Лейбниц воспринимали Бога? А помимо Карамазова и Лейбница, как воспринимаем Бога мы с вами?
Помните, мы говорили о том, что усилиями средневековой церкви понятия Бога, Христа и царя увязались в единое целое? И если мы даже Иисуса Христа, нашего заступника перед Богом, искупившего на кресте наши грехи, зачастую представляем себе как безжалостного, карающего государя, то что уж говорить о самом Боге? Бог превратился в абсолютного диктатора всех наших мыслей и поступков.
А диктатор, как известно, несет ответственность за подданных. Впрочем, как и любой абсолютный правитель. И получилось, как с товарищем Сталиным: пока последний был жив, то считался вдохновителем и организатором всех побед советского народа, а когда умер, то оказался виноват абсолютно во всем. Даже в том, в чем виноват не был.
Негоже, конечно, сравнивать Иосифа Виссарионовича с Господом Богом, но, по логике Лейбница и Карамазова, все обстоит именно так: наличествует некое гипотетическое светлое будущее, путь в него известен исключительно всезнающему и всевидящему вождю, и для достижения этого светлого будущего приходится жертвовать интересами отдельных граждан, в том числе и несовершеннолетних.
И, по сути, вопрос добра и зла подменяется вопросом – до какой степени можно использовать «человеческий материал», при помощи которого это загадочное будущее строится?
Сталин уничтожил миллионы людей – меру превысил. Бог допустил издевательства над маленькими детьми – меру превысил. А уничтожить не миллионы, а сотни тысяч, или допустить страдания детей только старше семи лет – это превышение меры или нет?
Подойдем с другой стороны. Иван Карамазов задает брату вопрос – стал бы он строить «Царство Божье», если бы для счастья всех людей и для высшей гармонии необходимо было замучить всего одного ребенка?
Алеша сказал «нет», и был абсолютно прав.
Но в наше время многие прагматично настроенные люди испытают желание сказать «да». Действительно, всего одного ребенка замучаем, но осчастливим-то вон сколько – целое человечество, несколько миллиардов людей!
К сожалению, тогда возникает следующий резонный вопрос – а если придется замучить двух детей? Тоже можно?
Тогда задаем аналогичные вопросы дальше. А замучить трех детей? Тоже можно? А четырех?.. А двадцать?.. А пятьдесят?.. А четыреста?.. А тысячу?.. А миллион?.. А сто миллионов, и не только детей?..
Где она, эта мера, есть ли она и можно ли ее вообще применять?
Кто–то поймет уже на втором вопросе, кому-то, возможно, понадобится пять или десять «заходов», чтобы понять: нет, и еще раз нет. Люди – не материал и не механизм, и мы не занимаемся расчетом максимально допустимой нагрузки на автомобильные рессоры.
Главное достижение современного гуманизма гласит: священна и неприкосновенна всякая человеческая жизнь. Иначе мы будем вести арифметические споры, а маньяки так и будут убивать детей, потому что у нас арифметика одна, у Уголовного Кодекса другая, а у маньяков третья.
По поводу «арифметики» маньяков можно вспомнить маркиза де Сада, который, кроме обладания писательским даром и сексуальными отклонениями, был еще и философом. Опираясь на учение раннехристианских гностиков об иллюзорности и недоказуемости мира, он сделал весьма парадоксальный вывод: поскольку мир существует лишь в моих ощущениях и все окружающие люди – плоды моего воображения, то с этими «плодами» я могу делать все, что захочу. Грабить, убивать, насиловать…
Мы уже говорили, что выдумать можно все, что угодно. Более того, доказать объективное существование мира можно лишь с позиций здравого смысла, а если человек по тем или иным причинам отказывается воспринимать такое доказательство – медицина здесь, как говорится, бессильна.
Поэтому единственный возможный аргумент против господ типа маркиза де Сада – что когда-нибудь очередной «плод воображения» не захочет, чтобы его грабили и насиловали, а сделает то же самое с маньяком-философом. Дескать, сегодня ты меня, а завтра я тебя.
Значит, говоря по-современному, учение маркиза де Сада приводит к полному «беспределу», чего не приемлют даже авторы этого термина – «воры в законе».
И пусть мы не вправе никому навязывать свою точку зрения. И пусть у каждого человека есть свобода выбора, ограниченная государственными законами, нравственными установками христианства и «локальной» моралью тех или иных социальных групп. Но все же учение Иисуса Христа вкупе с элементарным пониманием спокойствия в бытовом, «добрососедском» смысле диктует нам то, что мы называем современным пониманием гуманизма. «Арифметика» маркиза де Сада, к счастью, осталась уделом очень и очень немногих.
А почему мы вспомнили о гуманизме, решая проблему «теодицеи» – возможной виновности Бога во всех преступлениях и горестях людей?
Вот почему: поскольку в соответствии с современным пониманием гуманизма человеческая жизнь священна, то человек в своих поступках пользуется значительной свободой. В противном случае «человеческий материал» бездушного механизма истории, социума или любых высших сил ничего священного собой не представлял бы, и любой политик в своих целях мог бы безнаказанно уничтожать любое количество людей.
Помните, сколько мы в свое время говорили про божественную сущность и свободу воли людей? Вот мы к ней пришли еще и с «философской» стороны.
А свобода воли людей автоматически исключает виновность Бога в наших бедах, несчастьях, грехах, преступлениях и неблаговидных поступках.
Да и если говорить о нашей свободе в сугубо богословском плане, то она органически вытекает из ослушания Адама и Евы.
Естественно, если возникла альтернатива «ослушаться – не ослушаться», значит, была свобода выбора. Могли ослушаться, могли не ослушаться…
Действительно, ослушались. Многие церковные богословы из-за этого считают нашу свободу «отпадением от Бога», тем самым ставя нас в ряд с сатаной («отпавшим ангелом») и создавая стереотип человека как «мерзостного сосуда греха».
На самом деле ничего страшного, а тем более гибельного, в ослушании Адама и Евы нет.
Бог ведь допустил, а то ведь и «спровоцировал» это ослушание, не правда ли? Ладно бы там грехи и преступления миллиардов людей – но уж Адаму и Еве точно мог бы и построже запретить, а зная их любопытную натуру, чем-нибудь древо познания добра и зла огородить…
Последнее, конечно, скорее шутка. Но первый грех человечества был Богом сознательно допущен.
Хотите доказательство этого? Извольте.
Вкушать плоды древа познания Бог запретил под страхом немедленной смерти (Быт. 2:17), но после ослушания Бог не стал столь строго карать ни Еву, ни Адама. Более того – лично их даже не проклял, а вполне мирно «выслал» из рая заселять всю остальную землю.
Характерно, что родословие Адама на земле начинается не с проклятия, а с благословления (Быт. 5:2).
Учитывая, что несколько позже Бог за грехи вообще устроил человечеству всемирный потоп и пощадил только праведника Ноя, то подобная «мягкость» в отношении Адама и Евы говорит о том, что их ослушание Богом было задумано и сознательно допущено.
Не выдерживает никакой критики «официальная» версия церкви о том, что Бог грозил Адаму не физической, а духовной смертью, и Адам после ослушания духовно умер. Ничего подобного – после познания добра и зла Адам, как мы уже видели, приобрел божественную сущность («Адам стал как один из Нас»). Так себе духовная смерть…
Есть еще одна «стереотипная» версия: Адам до грехопадения был бессмертен в физическом смысле, а потом перестал таковым быть.
Во первых, дай Бог каждому прожить столько, сколько было дано Адаму (930 лет), а главное, Адам не был бессмертным и до грехопадения – иначе Бог не опасался бы, что он после вкушения плодов с дерева познания вкусит плоды еще и с дерева жизни, и станет вечно жить (Быт. 3:22).
Итак, Бог, допустив ослушание Адама и Евы, дал людям определенную свободу.
Где, в каких конкретных действиях и поступках для человека кончается эта свобода и начинаются божественная необходимость и предопределенность – вопрос уже полностью философский и выходящий за рамки нашей книги. Но по вопросу «теодицеи» («оправдания Бога») можно уверенно сказать:
Мы не вправе рассматривать Бога как силу, управляющую каждым поступком каждого человека – тогда придется обвинить Господа во всех наших горестях и несчастьях, а он этого никак не заслуживает.
Каждый человек обладает свободой, достаточной для того, чтобы самостоятельно отвечать за свои грехи.
Предлагаю от общефилософских понятий добра и зла перейти к более конкретным вопросам.
Что такое добро и зло с позиций современного человека и человечества? И победит ли когда-нибудь добро, и перестанут ли люди делать зло, и наступит ли на земле Царство Божье – царство добра и любви?
Ответы на эти сложнейшие вопросы мы можем найти только при помощи учения Иисуса Христа.
Христос понимал, что путь в Царство Божье лежит исключительно через конкретного человека, через его духовную направленность, желание делать добро и нежелание делать зло. Подчеркиваю – конкретного человека, а не общество, государство или человечество в целом.
И это тоже можно доказать.
Помните третье искушение Иисуса, когда дьявол ему предлагал все земные царства (Мф. 4:8)?
Казалось бы – бери, властвуй, насаждай добро, борись со злом и строй Царство Божье в каждой стране, городе, доме и семье. Попахивает, конечно, ленинско-сталинским догматом о «победе коммунизма в одной, отдельно взятой стране, а затем и во всем мире», но не получилось у Сталина – так, может, у Христа получилось бы …
Но Иисус отказался, причем аргументированно: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».
Впрочем, даже если бы не было этого искушения – все равно Христос и не помышлял о каком-либо способе захвата власти и насильственном приведении людей к добру и любви. Нигде в Евангелиях этого нет, да и не могло быть.
Ветхозаветных пророчеств о приходе Мессии было множество, но Иисус наиболее полно последовал одному – из книги пророка Исаии:
«Господи! Кто поверил слышанному от нас, и кому открылась мышца Господня?
Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему.
Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.
Но Он взял на себя наши немощи и наши болезни; а мы думали, что Он был поражен, наказуем и уничижен Богом.
Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились.
Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас.
Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих… Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь.
Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению…
Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его» (Ис. 53:1–10).
А если Иисус пошел по пути, предсказанному Исаией, и не стал захватывать государственную власть и карать зло в законодательном и исполнительном порядке, – почему мы вслед за Иваном Карамазовым ждем от него или от Бога-Отца, чтобы с небес снизошла молния и испепелила мучителей маленького ребенка?
Нет, пока у мучителей остается желание ими быть – их ни адом, ни молниями не испугаешь, что убедительно показало легендарное испепеление городов Содома и Гоморры (Быт. 19:24), чьи жители массово предавались гомосексуализму, да еще и насиловали забредающих путников. Ну, стало на земле после нисшествия божественного огня несколькими сотнями агрессивных развратников меньше, но не перевелись же они?
Но почему все-таки так получилось, что вокруг нас творится зло? Более того – почему каждый из нас испытывает определенный соблазн его делать?
Для понимания этого зададим встречный вопрос, относящийся к тому самому третьему искушению Христа дьяволом (Мф. 4:8):
– А кто он такой, этот самый дьявол, и какое он имел, так сказать, юридическое право предлагать Христу все земные царства?
Обман с его стороны маловероятен: не того «калибра» был Сын Божий Иисус Христос, чтобы дьявол попытался его обмануть и предложить ему царства, не имея на то реального права. Да и искушение тогда было бы не искушением.
В том-то и дело, что дьявол имел полное право предложить Иисусу все земные царства, а Христос нашел в себе силы от них отказаться.
Так кто же такой дьявол?
Получается – либо верховный правитель земных царств-государств, либо это сами государства с их социальной несправедливостью, угнетением, деньгами, армиями, полицией, коррупцией…
С точки зрения искушенного современного человека представить себе первое как-то несолидно – что, сидит этакий господин с бородкой, рогами и копытами, и творит зло руками президентов, министров, олигархов, генералов и прочих «власть имущих»?
Вряд ли все так примитивно, и лично я предпочитаю второе толкование. Впрочем, кому как подсказывает воображение, можно представлять себе дьявола и в виде булгаковского Воланда, суть от этого не меняется.
Дьявол, действительно, имеет огромную власть в земных государствах, в их экономике и политике. Подавление, принуждение, «силовые структуры», политические интриги, взятки, коррупция, чиновничий произвол, войны…
Что там слезки одного невинного младенца – ради того, чтобы ненадолго передвинуть государственные границы на несколько километров, гибнут миллионы людей. И если смерть солдат остается хотя бы в статистических выкладках, то многие тысячи погибших «карамазовских» младенцев вообще никто не считает. А если и считают, то лишь потому, что младенец рано или поздно вырастет, сможет взять в руки ружье и тоже идти убивать…
И что, все это служит Богу?
Нет, дьяволу, даже если это крестовый поход или любая «священная война»! Это как раз тот самый случай, когда ради неких «благородных» (тоже вряд ли) целей надо погубить множество невинных людей и на их крови воздвигнуть нечто недолговечное и эфемерное. Империи, как мы знаем, долго не живут. Во всяком случае, ни одной из них не удалось прожить две тысячи лет – столько, сколько христианство уже прожило и умирать, слава Богу, не собирается.
А деньги – могучий инструмент государственной власти? Сколько крови пролито за них, что только люди не готовы за них отдать, кого только не предать…
Не будем пламенно обличать несовершенство современных государств. Каждый из нас его многократно испытал на себе.
Тот, кто говорит о «честном, логичном и порядочном» государственном строе, напоминает мне… Нет, об «Утопии» Томаса Мора и учении Маркса-Ленина-Сталина он мне тоже напоминает. Но еще больше – об одном эпизоде из книги «Белый Клык» Джека Лондона.
В «адаптированных» детских изданиях книга начинается сразу с более-менее идиллических картин детства Белого Клыка, а на самом деле в начале книги за двумя путешественниками гонится изголодавшаяся волчья стая. Одного из путешественников волки быстро съедают, а второй борется до конца. И вот, когда у человека уже почти не осталось сил и волки подступили совсем близко, он с удивлением увидел, что на их мордах нет ни злобы, ни звериного оскала. «Они напоминали ему детей, которые собрались вокруг накрытого стола и ждут только разрешения, чтобы наброситься на лакомство».
Прямо идиллия, если не считать того, что волки сейчас «утолят им свой голод так же, как он сам не раз утолял голод мясом лося и зайца».
Вот такие
«взаимоотношения», страшные своей полной естественностью, логичностью,
честностью и порядочностью.
Проведем прямо-таки напрашивающуюся параллель: «царство, основанное на крови невинных младенцев», о котором столь проникновенно говорил Иван Карамазов, является модифицированной моделью волчьей стаи, и принадлежит не Богу, а дьяволу.
Волчья стая – полезное и нужное сообщество, обеспечивающее сохранение и продолжение вида в соответствии с «естественным отбором», но никак не спокойствие и счастье каждого конкретного волка, а тем более других животных – потенциальных жертв.
«Если вы друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом» (Гал. 5:15). Наверно, не случайно апостол Павел использовал именно слова «угрызать» и «съедать».
И я предлагаю говорить о добре и зле лишь в том контексте, к которому мы пришли, – борьбе гуманистического, христианского духовного начала (говоря по-богословски, Святого Духа) с могучими инстинктами волчьей стаи, в наше время чаще именуемыми «социально-общественными отношениями».
Дарвиновскую теорию происхождения видов в XIX–XX веках столь яростно и спекулятивно противопоставляли библейскому сотворению Богом мира и Адама, что до сих пор в нашем сознании это вещи абсолютно несовместные и взаимоисключающие. Как же, шесть миллиардов лет или шесть дней – есть разница?
Более того, при постановке на «естественнонаучную» платформу Библия несомненно «проигрывает» Дарвину. На стороне последнего – биология, генетика, эмбриология, палеонтология, археология и множество прочих наук, оспаривать которые просто глупо.
А на стороне первой – «всего-то» несколько страничек книги Бытия, откровенно легендарных и во многом противоречивых.
Есть тут, правда, одно «но», на которое дарвиновская наука пока что не дала удовлетворительного ответа. От динозавров до обезьян прошло несколько десятков, а то и сотен миллионов лет, а от обезьян (или, предположим, неандертальцев) до Альберта Эйнштейна – несколько десятков тысяч.
А если взять «цивилизованный» период развития человека – от Древнего Египта до наших дней – то и вовсе получается какой-то «смешной» временной отрезок, шесть – восемь тысяч лет. Кстати, на удивление совпадающий со старинным летоисчислением «от сотворения мира и Адама», по которому у нас, например, не 2000, а 7508 год.
Опять же, шесть, семь или восемь тысяч лет отделяют нас от сотворения Адама, творил ли Бог мир шесть дней или один день Бога равен миллиарду лет – тема не этой книги. Да и глупо, как мы говорили, отрицать дарвиновскую эволюцию – и анатомия, и физиология, и эмбриология убедительно говорят о том, что мы действительно произошли от обезьян. Пусть не непосредственно от шимпанзе и орангутангов, а от некоего общего с ними предка – неважно.
Важно то, что на ничтожно малом временном отрезке у обезьяноподобного биологического вида произошел небывалый рост духовных и интеллектуальных способностей, необъяснимый никаким дарвинизмом.
Бог ли так захотел, или инопланетяне прилетели и чему-то научили, – каждый отвечает на этот вопрос в меру своей веры, но Дарвин и обезьяны тут вовсе ни при чем.
И Энгельс с его книгой «Происхождение семьи, частной собственности и государства», по которой обезьяну в человека превратил труд, тут тоже ни при чем. Все животные в той или иной степени трудятся ради пропитания, и почему именно обезьяну труд превратил в духовного человека, причем фантастически быстро, – необъяснимо без вмешательства некой внешней силы.
Апостол Павел писал:
«Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы…
Дела плоти известны, они суть: прелюбодеяние, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют.
Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5:16–22).
Таким образом, в соответствии с учением апостола Павла, наш дух живет по одним законам – Божьим, а плоть по другим. Павел в силу ограниченных естественнонаучных знаний того времени не мог сказать одним словом, по каким конкретно законам живет плоть, и перечислял: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство…
А мы, вооружившись достижениями современной науки, вполне можем уточнить: плоть наша живет по законам, доставшимся нам «по наследству от предков», то есть обезьяньим. А точнее, волчьим. Обезьяны-то в естественных условиях джунглей занимают не самую высшую ступеньку (на них охотятся тигры, леопарды и удавы), а волки – более удачный пример.
А как решается в волчьей стае проблема добра и зла?
Стая не знает, что такое добро, но при этом в своем зле абсолютно органична, естественна и по-своему привлекательна. «Базовые инстинкты» общеизвестны и гениально просты – сохранение вида и продолжение рода.
Каждый волк с рождения инстинктивно знает: вне стаи – кусай и рви всех, кого видишь (желательно более слабых и не в одиночку), а внутри стаи – соблюдай иерархию и не грызись с вышестоящими без полной уверенности в победе, а то «порвут» и тебя. И не забывай, что для того, чтобы в один прекрасный день завоевать возможность «размножиться», тебе нужны сила и здоровье.
Сказка Киплинга о Маугли – типичный пример придания звериной честности и порядочности «человеческого лица». Помните, как они желали друг другу «счастливой охоты»? Не на нас ли с вами?
И отождествление любого доброго, умного и талантливого царя или президента с проводником божественного добра (а тем более с Помазанником Божьим) – все равно, что наделение Киплингом аналогичными качествами волка Акелу. К тому же замечательный Акела рано или поздно промахивается, и кто тогда приходит на его место? Неизвестно.
Да и любая сказка что о «доброй» волчьей стае, что об идеальном государственном устройстве – не более чем выдача желаемого за действительное.
В современных условиях государство вынуждено «заигрывать» с гражданами, организовывать предвыборные кампании, рекламировать тех или иных политиков и т.п. Но и сейчас в любом, даже самом демократическом, государстве человек – это винтик в общем механизме. Абсолютно спокойно и обыденно эти винтики, когда надо, смазываются, когда надо, выбрасываются.
Слава Богу, что Христос отказался управлять земными царствами, иначе бы нам пришлось вслед за Марксом рассуждать то ли о преобразовании государственно-общественного строя из рабовладельческой диктатуры в социалистическую демократию, то ли из рабовладельческой демократии в социалистическую диктатуру.
Но с точки зрения Христа и его учения – любое государство живет по законам волчьей стаи и потому является злом. Да, пока в нас жива «звериная» природа, «государственное» зло необходимо для поддержания в мире некоторого порядка, иначе Христос не шел бы на компромиссы с властью (Мф. 22:21). Но суть от этого не меняется.
Развитие цивилизации достаточно убедительно показывает, что законы гуманизма постепенно вытесняют законы естественного отбора, хотя это, к сожалению, тоже можно оспорить – вспомним, как совсем недавно вполне цивилизованную немецкую нацию, давшую миру величайших философов, один маньяк отправил сжигать евреев в Освенциме и Треблинке.
А почему Бог, формируя нашу духовность, не захотел искоренять «животную» природу, а предоставил им сосуществовать – ему, так сказать, виднее. Без этого мы были бы не мы, и поэтому рассуждения на эту тему абсолютно бесплодны.
Итак, добро – Бог и христианская духовность, зло – земное общественное и социальное устройство вместе с экономикой и политикой.
Скажете, эти понятия несопоставимы по масштабу? Скажете, Бог – это нечто всемогущее и глобальное, а политика – «мышиная возня»?
С точки зрения философии, может быть, эти понятия и несопоставимы, а с точки зрения отдельного человека – еще как сопоставимы.
Вот, казалось бы, не самый большой в мире город – Москва, с населением около десяти миллионов человек. Представляем ли мы себе истинный масштаб этой «административно-территориальной единицы»? Сел в машину и за полтора часа объехал по кольцевой дороге?
А давайте попробуем… построить всех москвичей в одну шеренгу. Не дай Бог, конечно, чтобы кто-то решил осуществить это на практике, но чисто теоретически: если один человек встанет на одном метре, длина этой шеренги будет…
Да-да, вы не запутались в нулях: 10000 (десять тысяч) километров. От Калининграда (Кенигсберга) до Владивостока!
Представили себе железную дорогу, по которой неделю – две ехать на поезде, а рядом с каждой шпалой стоит житель Москвы? И у каждого – своя жизнь, семья, работа, склонности, привязанности, привычки… Мэр Москвы, например, стоит в районе литовской границы, вице-мэр – под Челябинском, а автор этой книги – где-нибудь между Читой и Хабаровском. Вряд ли, впрочем, это осуществимо – пока последние дойдут до Владивостока, чтобы занять свое место в строю, первые умрут от голода...
Это, конечно, шутка, но при желании можно представить себе и шеренгу из москвичей, и толпу из ста пятидесяти миллионов россиян или миллиарда китайцев. Посчитать из расчета одного человека на одном квадратном метре…
Вот такая «заоблачная» арифметика.
Представим лично себя в этом масштабе и зададимся вопросом – а так ли ценна наша жизнь с точки зрения государственной машины, управляющей такими невообразимыми массами людей?
Да никак не ценна. Вот несколько миллионов человек – это уже сила…
Нет, не зря Иисусу предлагал земные царства не Бог, а дьявол. Ни одно из земных царств (империй, республик и т.п.) не способно построить Царство Божье ни на своей территории, ни тем более на чьей-либо другой.
Способен на построение Царства Божьего только каждый из нас.
И победа над злом – это не то состояние человеческого общества, когда каждый будет, как при гипотетическом коммунизме, «работать по способностям и получать по потребностям». Да и вообще не какое-либо состояние общества.
Просто никто из людей не будет испытывать желания делать зло. Говоря более конкретно – нарушать христианские заповеди добра и любви.
Какое состояние общества при этом будет – можно только гадать. Но ясно, что если люди будут продолжать убивать, мучить и обманывать друг друга, и государство должно надзирать, чтобы убивали только тех, «кого надо», – какое тут Царство Божие?
Пока что рано и бесполезно говорить о безусловном отмирании государства. Я, как и подавляющее большинство современных людей, не представляю себе социальное устройство без денег, власти, полиции и даже армии. Действительно, если даже все государства помирятся и откроют границы, – а ну как инопланетяне нападут? Я хоть и христианин, но если начнется «война миров» – неужели я не возьму в руки оружие и не пойду защищать нашу цивилизацию?
А деньги – если не они, то что будет регулировать экономические отношения? Любовь? Мне, пожалуйста, любви на рубль, а добра на два? Потом появится единица измерения любви, и что, на нее человек будет покупать обувь и одежду? А как иначе – по карточкам, как в социалистической распределительной системе? Или у всех будет всего поровну? А если у кого-то окажется чуть больше, неужели ему никто не позавидует и не попытается отобрать?..
Что-то не туда мы зашли. Не вяжутся пока что христианские понятия с суровой обыденностью экономики и политики. Хотя дело, конечно, в конкретных людях, и если еще через несколько поколений в психологии людей все это увяжется – дай Бог.
«Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царство Божие, отвечал им: не придет Царство Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20–21).
Поэтому задача христианства – не утопическая (осчастливить человечество или одну, отдельно взятую, страну), а вполне реальная – сделать так, чтобы было легче и конкретному человеку, и окружающим его людям.
Ясно, что если человек по-настоящему воспринял христианское учение, то у него вряд ли возникнет желание запирать свою пятилетнюю дочку на ночь в уличном туалете и обмазывать ей лицо калом, как в рассказе Ивана Карамазова.
Итак, искоренение зла –
это вытеснение христианством его духовной основы (любви к власти, насилию,
деньгам), а несомненное следствие этого – улучшение общества и уменьшение
общего количества зла и страданий в мире. Именно в таком порядке, но никак не в
обратном. Не «сверху», а «снизу».
Поэтому
не надо рассуждать, виноват ли Бог в слезках замученного ребенка, а надо
бороться, чтобы этих слезок стало меньше. Вот за это и боролся, и был распят
Иисус из Назарета.
А поскольку
«карамазовскому» пятилетнему ребенку, несведущему в богословии, вряд ли станет
легче от того, что две тысячи лет назад за него пострадал Христос, то наша
задача – чтобы этому ребенку стало легче благодаря нам, зовущим себя
христианами. Последователями Христа.
Значит, надо бороться за добро, причем только так, как Иисус Христос, – добром и личным примером, ибо зло, как известно, порождает только зло.
У государства свои методы борьбы (не за добро, а за то, что оно считает добром), у христианства – свои. Грани, как обычно, стерты. Без Уголовного Кодекса, конечно, тоже нельзя, да и без армии с полицией пока что не получается.
Более того – как мы говорили в предыдущей главе, иногда и «силовое» сопротивление злу трудно назвать грехом. Но «силовое» сопротивление может решить лишь сиюминутную «тактическую» задачу, а глобальным «стратегическим» ориентиром для каждого из нас может быть только христианское понимание добра и любви. И вера в Бога.
Так что такое христианская вера в Бога, и почему она нам так нужна?
Мы много раз повторяли слово «монотеизм» – единобожие, ради него нам пришлось отказаться даже от догмата Троицы.
Нас учили в школах и институтах (и до сих пор учат, и даже в современных философских энциклопедиях пишут), что монотеизм был исторически и психологически обусловлен укреплением монархий и тягой людей к «сильной власти».
Опять мы сталкиваемся со средневековым стереотипом «Бог-царь, царь-Бог». Но такая позиция не выдерживает никакой исторической критики. И языческих царей было множество, и восточные деспоты-идолопоклонники пользовались культом не меньшим, чем единый Бог, и римские императоры вместо того, чтобы восторгаться единобожием, боролись с ним всеми силами...
Мы уже говорили про этот стереотип, безнадежно устаревший в нашу относительно гуманистическую и демократическую эпоху. Но вот вопрос – если почти все абсолютные монархии ушли в небытие, так, может, и единобожию пора туда же?
Нет, не пора. Предлагаю доказать это «от противного».
Помните, мы говорили про дуализм (манихейство, зороастризм, гностицизм), «прекрасно» решающий вопрос добра и зла: борются Бог и дьявол с начала существования мира, и неизвестно, кто победит. Прошу прощения у тех дуалистов, которые верят, что когда-нибудь победит Бог…
В любом случае при дуалистическом подходе получаются две практически равнозначные силы – Бог и дьявол. Значит, у любого человека возникает соблазн «договориться» с дьяволом.
Что и сделал Фауст в книге Иоганна Вольфганга Гете (1749–1832).
Напомню: жил добропорядочный старый доктор, изучивший и философию, и богословие, и медицину, и юриспруденцию, и все думал – а дальше-то что?
Богу того, чего достиг Фауст, было вполне достаточно, а вот самому Фаусту – нет. И тут дьявол, Мефистофель, «поспорил» с Богом, что воспользуется человеческими слабостями доктора и совратит Фауста с пути познания.
Сюжет известен.
Подписанный каплей крови договор о союзе с дьяволом, вторая молодость Фауста,
«организованный» Мефистофелем его трагический роман с Гретхен, бесконечные
скитания по Вальпургиевым ночам и шабашам, помощь императору в победе над
врагами, попытка построить «идеальный» город и, наконец, смерть Фауста.
И «хеппи-энд» – вознесение Фауста на небеса, несмотря на то, что он «запятнал» себя договором с дьяволом.
Это все внешняя сторона великого произведения Гете. Но в нем есть несколько принципиальных «вторых планов», и об этом надо поговорить подробнее.
В любом случае задачей Мефистофеля было совратить Фауста с пути познания и развития, заставить его «возвеличить отдельный миг». Фауст это понимал, но ради возможности продолжить активную жизнь, еще и имея в помощниках дьявола, пошел на риск. И, казалось бы, выиграл – благодаря Мефистофелю продлил свою жизнь, узнал много нового, а в итоге все-таки попал на небо.
Но давайте вспомним, каким серьезным и достойным человеком Фауст предстает в начале книги, когда на прогулке к нему подходят крестьяне и благодарят за самоотверженность во время эпидемии. Да и во всем его поведении и словах проявляется независимое мышление и огромная сила личности.
А кем он становится после договора с Мефистофелем? Уже в первой части книги возникает ощущение, что Фауст просто не знает, что делать с доставшейся ему второй жизнью.
Мефистофель, дабы заставить его «возвеличить отдельный миг», «сватает» ему несчастную невинную девушку Гретхен. Любовь не заставила Фауста свернуть с пути познания, но привела к трагедии: он стал невольным убийцей Гретхен, ее ребенка, матери и брата Валентина. Но Фауст еще хотя бы способен на переживания по этому поводу, а во второй части книги перед нами уже вполне бездушный и безликий человек.
И пусть у Фауста благодаря Мефистофелю имеются огромные возможности, но как он их использует? Никак. Максимум, на что он способен, – это крутить роман (других слов не могу подобрать) с вызванным при помощи Мефистофеля духом Елены Прекрасной. Вскоре дух исчезает, но Фаусту от этого уже, как говорится, ни тепло, ни холодно.
Город на осушенном участке моря, который он в конце книги затеял построить, абсолютно эфемерен и никому не нужен. Несчастный слепой Фауст ходит по берегу и думает, что вокруг возводится «город-сад», а на самом деле это несколько бесенят роют ему могилу.
Вот так-то, доктор Фауст, вступать в союз с дьяволом! На то он и дьявол, чтобы ничего хорошего человеку, а тем более человечеству, не принести.
Спасибо Богу, он Фауста пожалел и все-таки взял на небо, причем исключительно по формальным признакам – Фауст все-таки остался сильной личностью и ни на секунду не прекращал ни познание, ни деятельность.
А ведь мог бы и не взять, и, к сожалению, тоже был бы прав – после договора с Мефистофелем ни познание, ни деятельность Фауста никаких целей, а тем более результатов, не имели. Точнее, результаты были, но ничего, кроме зла, окружающим не принесли.
А в прагматичном и страшном двадцатом веке у договора Фауста с Мефистофелем возник еще один аспект, отнюдь не столь безобидный, как полеты на шабаш в Вальпургиеву ночь.
Я считал слонов и в нечет и в чет,
И все-таки я не уснул.
И тут явился ко мне мой черт,
И уселся верхом на стул.
И сказал мой черт: «Ну как, старина?
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и айда в стремена,
И еще чуток погрешим!
И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить –
Так ведь это ж, пойми, потом!
Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один – за всех,
А в том, что все – как один!
И ты поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь – да!
И вместе со всеми – нет!
И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!
И что душа? – Прошлогодний снег!
А глядишь – пронесет и так!
В наш атомный век, в наш каменный век
На совесть цена – пятак!
И кому оно нужно – это «добро»,
Если всем дорога – в золу…
Так давай же, бери, старина, перо,
И вот здесь распишись, в углу».
Тут черт потрогал мизинцем бровь,
И придвинул ко мне флакон.
И я спросил у него: «Это кровь»?
«Чернила», – ответил он…
Это стихотворение Александра Галича (1919–1977) уже стало почти хрестоматийным. Прочитав его, вполне естественно задать вопрос – вправе ли мы, живущие в начале третьего тысячелетия, подписывать союз с дьяволом, то есть лгать, блудить и предавать друзей ради денег и власти?
Нет,
и еще раз нет. Перечитайте и стихотворение Галича, и «Фауста» Гете.
А если кто-то сомневается в словах поэтов, пусть послушает Иисуса из Назарета. В его учении добро и зло имеют четкую параллель не только с Богом и дьяволом, но и с базовыми христианскими понятиями вечной жизни – раем и адом. Это уже непосредственно касается каждого из нас.
А чтобы у читателя не возникло желание усмехнуться и сказать, что понятия рая и ада (а с ними и вечной жизни) безнадежно устарели, давайте поговорим о них в следующей главе.
ГЛАВА 8
О ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ
I
Наш
разговор о вечной жизни, аде и рае начнем с серьезнейшей проблемы, которую
можно назвать «основным парадоксом христианского учения».
Дело в том, что в Евангелиях есть множество фраз Иисуса, на первый взгляд ставящих под сомнение основы христианства – добро и любовь. Приведем несколько примеров:
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человека – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10, 34–37).
«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одно доме станут разделяться… отец будет против сына, и сын против отца…» (Лк. 12:49–53).
«Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14:26).
«Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет, а у всякого неимеющего отнимется и то, что имеет; врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк. 19:26–27).
«Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 25:29–30).
Ничего себе фразы, а? Ненавидьте отца и мать, а иначе не сможете быть христианами! Забирайте у нищих последнее и отдавайте богатым! Как все это толковать в свете личности и учения Иисуса Христа?
А потрясающий по бескомпромиссности рассказ Иисуса о нищем Лазаре? Только не перепутайте его с Лазарем, которого Христос воскресил.
«Некоторый человек был богат… Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача…
Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его, и, возопив, сказал: отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем.
Но Авраам сказал: чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.
Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения.
Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их.
Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются.
Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк. 16:19–31).
Ну, и еще пара «добрых» фраз Христа в адрес грешников:
«Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?» (Мф. 23:33).
«Идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (Мф. 25:41).
II
Вопиющее, парадоксальное несоответствие процитированных слов Иисуса Христа и его учения о добре и любви!
А ведь речь идет всего лишь о стандартных, стереотипных христианских понятиях «жизни будущего века» – рае и аде. Можно сказать, общеизвестно, что праведники будут на небесах вкушать покой и безоблачное счастье, а грешники будут вечно мучиться в аду безо всякой надежды на прощение и спасение, и никакая Божья благодать им не поможет…
Это в Евангелиях. А «Откровение Иоанна Богослова», более известное как «Апокалипсис»? Когда читаешь – волосы дыбом встают. А сколько спекуляций было на тему «Апокалипсиса» – не сосчитать. Думаю, каждый припомнит за последние десять лет, как минимум, два-три «громких» предсказания мировой катастрофы, да еще с десяток «локальных».
Действительно, по Новому завету вроде бы получается, что после смерти нас с большой вероятностью ждут адские муки. А потом еще и «Армагеддон» (конец света) настанет – и вообще никуда не спрячешься от адова огня, даже если ты к этому времени еще не успел умереть.
А спекуляции на этом страхе – пожалуйста: у тебя есть шанс попасть в 144000 избранных праведников (Откр. 14:1), так что записывайся в секту типа «Белое Братство Марии Дэви Христос», отдавай им все свое имущество и дрожи в ожидании, уповая исключительно на то, что ты не окажешься 144001-м членом этой самой секты и успеешь попасть в рай. Впрочем, обычно в сектах куда меньше членов, хотя вот «Свидетелей Иеговы» чуть ли не три миллиона, и все тоже ждут скорого конца света.
Сейчас сектантство несколько поубавило пыл, рядовых членов обычно просто эксплуатируют на благо любимой секты и ее руководства, а раньше ведь и самосожжения часто имели место – мол, лучше несколько минут промучиться в земном огне, чем вечно гореть в небесном. Впрочем, до сих пор иногда по телевизору передают нечто подобное – то кто-то себя сжег, то кто-то кого-то взорвал…
Так что – в гибели этих несчастных косвенно виноват Иисус из Назарета? Может показаться, что виноват – понятиями ада и катастрофического конца света Новый Завет буквально нашпигован. Это дает повод многим историкам (и даже богословам) представлять Христа как носителя ветхозаветной, а то и персидско-арабской пророческой традиции. Помните, как в «Сказках 1001 ночи» дервиши-колдуны проклинали нехороших визирей, а то и расправлялись с ними при помощи джиннов?
Да и у многих из нас, к сожалению, выработался определенный стереотип восприятия Иисуса как личности: ходил по Иудее этакий оборванный, нищий пророк с глазами, горящими нездоровым блеском, и призывал громы и молнии на головы несправедливых земных правителей. «Мол, доберусь я до вас, воры, взяточники и убийцы, а не доберусь на этом свете – так на том вы от меня уж точно не спрячетесь, будет вам в аду каждому по сковороде, а особо вредным – котел с кипящей водой. Или с кипящим маслом, так больнее!..»
III
Итог плачевен. Мало кто из современных образованных людей всерьез верит и в геенну огненную, и в рай на небесах, и в конец света. Под землей, как известно, нефть, на небесах – стратосфера, еще выше – космос, где летают космонавты. А предсказания конца света всем уже просто надоели, особенно когда на рубеже тысячелетий это стало повторяться по нескольку раз в год.
Тут-то нам услужливо и подставляются учения о «жизни после жизни» буддистов, индуистов, мексиканских магов и им подобных. Повышенный уровень осознания, астральное видение, карма, чакры, инь-янь, общемировая энергия, медитация, реинкарнация… Можно все это назвать одним словом – мистика, причем в это слово вовсе не обязательно вкладывать пренебрежительный смысл. Трудно отрицать, что некоторым на самом деле удается стать и целителями, и экстрасенсами, и даже прорицателями. Вряд ли это дает что-либо в плане достижения счастья и гармонии, но им, наверное, виднее.
Справедливости ради скажем, что попытки ввести в православие методики «мистического созерцания» известны еще со времен раннехристианского монашества. Называется это красивым греческим словом «исихазм» (покой, молчание) и практикуется в некоторых монастырях и церковных приходах.
Суть исихазма состоит в следующем: если определенным образом сосредоточиваться, долго молиться, поститься и выполнять ряд других предписаний, рано или поздно можно войти в состояние духовного осознания Бога, Христа, дьявола, «Небесного воинства» и других христианских понятий. Можно «проинтуичить» дату своей смерти, вечную жизнь, истинную сущность вещей… Можно исцелять, заговаривать, снимать порчу, изгонять бесов, короче, делать все то, на что способны экстрасенсы.
А главная цель исихазма – «обожение» человека при жизни, после чего проблемы рая и ада, естественно, решаются сами собой.
В 1341 году Григорий Палама, митрополит Солунский, «узаконил» исихазм как «разрешенную» методику православной церкви. Более того – уже в XI веке появилось множество практических руководств, как достичь состояния мистического осознания: сколько раз читать молитвы, как дышать, куда смотреть, в какой позе сидеть... Чем не медитация?
Более того, имеется и богословское обоснование исихазма – Преображение Господне. Как известно, Иисус с учениками поднялся на гору Фавор и воссиял чудесным светом (Мф. 17:2), тем самым дав земным людям потенциальную возможность созерцать божественный свет.
Сразу, впрочем, возникает вопрос – а что, Христос больше никак не явил божественный свет? А Слово (учение)? А воскресение? А, наконец, Святой Дух (не как третий Бог, а как христианская духовность)? Вот это действительно масштабные и массовые проявления божественного света, а исихазм как был уделом немногих особо «продвинутых» монахов, так и им и остался.
Естественно, что «профессиональные созерцатели» – афонские, псковские или троице-сергиевские старцы – не могли не разработать собственные практические методики, в том числе и исихастические. Но эти методики так и остались чисто локальным явлением. Мало кто знает, что исихазмом серьезно занимались Сергий Радонежский, Нил Сорский, Серафим Саровский и Павел Флоренский – церковь об этом интеллигентно умалчивает, дабы не «смущать» верующих. Показательно, что в многотысячном «белом» духовенстве очень немного священников, благословленных на исихазм.
Исихазм еще более элитарен, чем философия, и так же точно остается за пределами восприятия подавляющего большинства людей.
Есть еще одно «но» – в любом «мистическом созерцании» крайне трудно отделить реальность от галлюцинации, а истину от выдумки. Чтобы снять эту проблему, церкви приходится базировать исихастическое познание на тех же самых богословских догматах типа Троицы и Богочеловека, а все, что в них не укладывается, считать «бесовским наваждением». При таком подходе познавательный смысл исихазма вообще сводится на нет.
К тому же Запад не приемлет исихастические практики в принципе, а мы лелеем надежду на будущее объединение всех христианских церквей. Уж если в этих целях нам пришлось отказаться от догмата Троицы как от необоснованного усложнения, мешающего взаимопониманию христианских конфессий, то исихазм точно не вписывается в общехристианское религиозное мировоззрение.
Словом, пока церкви дискутируют о принципиальной допустимости исихазма, подавляющее большинство христиан как пользовалось, так и пользуется средневековыми понятиями рая, ада и конца света, при этом прекрасно понимая устарелость и надуманность стереотипных сковородок, котлов и чертей.
Но, как известно, свято место пусто не бывает. Неспособность (или нежелание) ортодоксальных церквей «осовременить» понимание вечной жизни приводит к тому, что у современных людей, имеющих доступ к любой информации, просто разбегаются глаза от обилия альтернатив. Дзен-буддизм, магия, чакры, астралы – пожалуйста! Этими книгами завалены все магазины, а газеты пестрят объявлениями о наборе на курсы магии, экстрасенсорики и даже шаманизма. И везде нам обещают «иные миры».
Получается, что у «них» все четко, логично и актуально, а у «нас» до сих пор черти в аду и ангелочки в раю. Черти с хвостами, ангелочки с крылышками.
IV
Против стереотипных понятий рая и ада восстает не только здравый смысл современных людей. Желание средневековой (да и современной) церкви держать верующих в страхе перед адскими муками привело, кроме нагромождения ужасов, к явному богословскому абсурду.
Действительно, если грешники в аду вечно будут невообразимо мучиться (Августин писал, что муки ада сильнее всех известных нам пыток), то становится непонятен искупительный смысл крестных мук Христа. Интуитивное понимание справедливости не приемлет того, что Спаситель за все-все-все грехи человечества страдал на кресте несколько часов, а какой-нибудь мелкий воришка за свои мелкие грешки вечно горит в адовом огне…
Из-за этого крестные муки Иисуса из Назарета превращаются в голый абстрактный символ, теряя свое значение для формирования христианского мировоззрения людей.
А когда читаешь (и не у Григория Богослова, а в современных церковных книгах) нечто вроде: «Это огромная Божья милость для грешников, что в аду их ждут сильнейшие физические муки, ибо они отвлекают от мук духовных», – любому нормальному человеку хочется забыть эту кошмарную казуистику, как страшный сон.
Из психологии известно, что когда ужас переходит некую «границу допустимости», он перестает быть ужасом и может принять даже юмористическую форму. Сколько анекдотов известно про рай и ад – не счесть, а поскольку книга у нас богословская, то приведем так называемый «святоотеческий» анекдот.
Человек много в жизни грешил. Умер он и стоит перед вратами рая, которые охраняет апостол Петр.
Петр ему говорит: «Тебе в рай никак нельзя, у тебя такие-то и такие-то грехи». Человек отвечает: «А не ты ли тот самый Петр, который трижды отрекся от Христа? Какое право ты имеешь запретить мне войти в рай?»
Петр растерялся, позвал апостола Павла. Человек говорит и ему: «А не ты ли тот самый Савл, который участвовал в побиении камнями святого Стефана? Какое право ты имеешь запретить мне войти в рай?»
Петр и Павел позвали апостола Фому, а человек и ему: «А не ты ли тот самый Фома Неверующий, которому надо было вложить пальцы в раны Христа, чтобы поверить в его воскресение? Какое право ты имеешь запретить мне войти в рай?»
Апостолы долго думали и позвали самого Иисуса Христа. А человек и говорит Господу: «Не ты ли призывал любить друг друга и бесконечно прощать ближнего? Как же ты можешь отправить меня мучиться в ад? Значит, ты меня не любишь и не прощаешь?»
О том, какое решение в итоге принял Спаситель, анекдот умалчивает. Но судя по этому «богословскому» анекдоту, святые отцы понимали вопиющее противоречие христианского учения и адских мук для грешников.
Как тут еще раз не вспомнить слова Ивана Карамазова: «И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше».
Действительно, анализируя понятия рая и ада, мы сталкиваемся с нагромождением средневековых стереотипов, которым по масштабу уступают все те, о которых мы говорили раньше. А под этими стереотипами может оказаться погребена главная составляющая христианства – наша надежда на добро, любовь и вечную жизнь.
V
Я не хочу сказать, что Христос был неправ, угрожая грешникам адом и катастрофическим концом света.
Но я хочу сказать, что мы его неправильно понимали. Постараюсь это объяснить, но с одной важной оговоркой.
Когда мы критиковали догматы Троицы и Богочеловека, мы стояли на строго богословских позициях, и их не смог бы поколебать ни Августин, ни Фома Аквинский, ни кто-либо из современных церковных деятелей – за нас было и Священное Писание, и результаты исторического обзора, и здравый смысл.
То же самое с нашим анализом христианской нравственности – для богословской критики мы были практически неуязвимы.
А в случае ада и конца света против нас огромное количество библейских текстов. И геенна огненная, и адские муки, и все прочие «фильмы ужасов» – пожалуйста, открывайте первые три Евангелия почти на любой странице, и найдете этому подтверждение. Я уж не говорю про «Откровение Иоанна Богослова».
Поэтому наша аргументация в этой области апеллирует прежде всего к здравому смыслу, хотя для всех рассуждений мы будем искать и богословскую базу.
Давайте задумаемся: христианство существует примерно две тысячи лет. Много это или мало?
Первая мысль – мало. Действительно, наша планета существует невообразимо долго – пять или шесть миллиардов лет. Динозавры жили сто миллионов лет назад, неандертальцы – несколько десятков тысяч лет, а Христос – всего две тысячи…
А на самом деле в масштабах человеческой цивилизации – много, очень много. От древнейших египетских пирамид до Христа прошло ненамного больше времени, чем от Христа до наших дней. А от Моисея до Христа намного меньше – около тысячи трехсот лет.
Не менее трети, а то и половину «сознательной жизни» человечество прожило под знаком христианства.
И до сих пор – ни конца света, ни второго пришествия, несмотря на то, что Христос говорил: «Не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф. 24:34), а Иоанн Богослов в «Откровении» («Апокалипсисе») описывал всякие ужасы как грядущие очень скоро.
Можно, конечно, толковать ожидаемое Иоанном тысячелетнее царство Христа (Откр. 20:3) как начавшееся то ли с рождением, то ли с воскресением последнего (что и делали в средние века). Получалось, что Страшный Суд «приходился» на 1000–1030 годы. Паника в начале второго тысячелетия была невообразимой, но ничего не произошло.
В XIV веке «расчеты» стали вести от 313 года – «Миланского эдикта» Константина Великого, предрекая конец света в 1313 году, но опять ничего не произошло.
В конце ХХ века ловкачи-казуисты нашли в «Откровении» намеки на 2000 год, но опять ничего не произошло.
Так что, будем ждать дальше? До 2030 года? Или еще тысячу лет?
А, может быть, все-таки пора понять, что Христос на самом деле имел в виду?
VI
Да, без жесткого противопоставления «рай хорошим – ад плохим» Иисусу Христу было бы тяжело «достучаться» до миллионов малообразованных людей начала нашей эры.
Более того, без предсказания близкого конца света Иисус не мог обойтись – он же проповедовал как Христос-Мессия, в русле ветхозаветной канонической традиции! А на ожидании Мессии, великого судьи, который с громом и молниями придет на землю, спасет праведников и воссядет «одесную Бога», строилась вся религия еврейского народа.
Но под видом ветхозаветного Мессии миру оказалось принесено не торжество одной, отдельно взятой нации, а христианское учение всеобщего добра и любви.
Мы давно поняли, что Иисус Христос нес свое учение не только евреям, но и всем остальным народам. Мы давно поняли, что ад – не большая жаровня в центре Земли, а рай – не ангелочки на облаке. Мы давно поняли, что конец света если и наступит, то не обязательно при жизни нашего поколения или в ближайшем тысячелетии…
Мы многое поняли за эти две тысячи лет, но по привычке все равно продолжаем стереотипно воспринимать христианское учение о рае, аде и конце света так, как «полагалось» в средние века.
Значит, давайте наконец поймем, что ветхозаветный принцип возмездия злом за зло (око за око, зуб за зуб, ад за грех), якобы поддержанный бескомпромиссными высказываниями Иисуса, ни к его личности, ни к его делу, ни к его учению не имеет ни малейшего отношения.
И доказательство здесь простейшее. Христос говорил: «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:20). То есть, говоря деловым языком, судить о человеке можно лишь по результатам его деятельности.
«Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самым делам.
Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду» (Ин. 14:11–12).
А «практическими результатами» земной деятельности Иисуса из Назарета были множество исцелений, воскрешение Лазаря и, заметьте, ни одного случая причинения людям зла. Мы уже говорили, что когда ученики предложили Христу уничтожить селение, где их отказались приютить, Иисус сказал: «Сын Человеческий пришел не губить души, а спасать» (Лк. 9:56).
Для сравнения приведем эпизод из жизни ветхозаветного пророка Елисея (ученика знаменитого пророка Илии), прославившегося множеством чудес и имевшего немалое политическое влияние:
«Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2:23–24).
Есть разница между жизненной позицией Иисуса и Елисея? Я бы сказал, коренная.
VII
Примечательно, что даже апостолы не сразу восприняли учение Христа как систему ценностей исключительно добра и любви. Вспомним случай, когда вскоре после вознесения Иисуса апостол Петр фактически погубил Ананию и Сапфиру, утаивших от церкви часть денег, вырученных за свое проданное имение (Деян. 5:1–11). Но этот прискорбный эпизод был в Новом Завете первым и последним.
Гораздо более характерно то, что апостол Иоанн, написав в середине шестидесятых годов I века зловещее «Откровение», через двадцать – тридцать лет пришел к четвертому Евангелию, в котором вообще ничего не говорится про адские муки! Все куда мягче:
«Изыдут творившие добро в воскресение жизни, а творившие зло – в воскресение осуждения» (Ин. 5:29).
«Не думайте, что Я буду обвинять вас пред Отцем: есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете» (Ин. 5:45).
«Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день» (Ин. 6:39).
«Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10:10–11).
«И если кто услышит мои слова и не поверит, Я не сужу его, ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир. Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, будет судить его в последний день» (Ин. 12:47–48).
Такое «смягчение» позиции Иоанна Богослова неслучайно.
Объясним, почему
Иоанн и другие современники Христа не сразу, но поняли иносказательность
слов про ввержение грешников в «геенну огненную».
Дело в том, что «геенна» – это всего лишь овраг Гинном под стенами Иерусалима, куда во времена Иисуса и Иоанна сбрасывались городские нечистоты и где постоянно горел огонь, как и на многих современных свалках.
А зловещий апокалиптический
Армагеддон (Откр. 16:16) – на самом деле небольшая долина в Израиле, где в
Короче, как бы мы сегодня восприняли призыв выбросить грешников на свалку? Иносказательно. А слова про то, что грешникам будет хуже, чем шведам под Полтавой? Не менее иносказательно.
VIII
Значит, если уже через полвека после распятия Иисуса Христа его любимый ученик, апостол Иоанн, счел возможным оставить «за бортом» четвертого Евангелия все устрашающие слова об адовом огне, то две тысячи лет спустя тем более возможно толковать рай и ад исключительно в контексте личных душевных ощущений каждого из нас.
Отметим, что церковь постепенно подходит к аналогичным позициям, хотя и с оговоркой, что это все-таки некие специфические состояния человека после смерти, то есть хорошим тогда будет очень хорошо, а плохим – очень плохо.
На самом деле рай для человека – это духовные последствия добра, ад – последствия зла, причем не только после смерти, но и в этой жизни.
Что такое добро и зло, мы уже знаем. То, что душевные муки бывают куда страшнее физических, мы тоже знаем, хотя, как предлагают некоторые богословы, «отвлекать» грешников от душевных мук при помощи физического огня – все-таки чересчур жестоко. Это все равно, что в отделе кадров избивать увольняемых работников, чтобы они меньше огорчались из-за увольнения…
Но то, что маньякам, подлецам, кровавым диктаторам, да и просто злым людям на душе тяжело – факт общеизвестный. О том, что их может ожидать перед лицом смерти, мы еще поговорим.
А «конец света»?
Если все-таки попробовать говорить в глобальном масштабе, то, возможно, это конец земного несовершенства, прекращение зла на земле и построение того, что мы называем Царством Божьим. Чем, кстати, не второе пришествие Христа, только не как великого и ужасного громовержца, а как учителя, дождавшегося торжества своего учения?
Значит, слова Иисуса об адовом огне и прочих «ужасах» толкуются нами как страстный и убедительный призыв к полной бескомпромиссности в духовном плане. Никакого духовного компромисса со злом, никакого договора с дьяволом, даже самого хитрого и ловко составленного!
Да, мы живем в несовершенном земном мире, где до победы добра и любви еще очень и очень далеко, а во времена Христа было еще дальше. Да, жизнь нас заставляет на каждом шагу идти на компромиссы, и Иисус не зря говорил: «Отдавайте кесарю (императору – С.З.) кесарево, а Божие Богу» (Мф. 22:21).
Но в нашей душе никакого компромисса со злом быть не должно!
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (богатству – С.З.)» (Мф. 6:24).
Значит, единобожие, строжайший христианский монотеизм, и ничего, кроме единого Бога и системы ценностей добра и любви, в нашей вере быть не может. В противном случае уж больно силен оказывается соблазн договориться с дьяволом, то есть лгать, блудить и предавать друзей ради денег и власти – а ну как что-нибудь получится?
IX
Мне могут задать вполне резонный вопрос: если мы и рай, и ад толкуем в духовном плане, значит, вечной жизни вообще нет?
Вообще
говоря, это вопрос личной веры каждого. Но лично я в вечную жизнь безусловно
верю. Могу объяснить, почему.
В Псалтире есть часто цитируемое место:
«Я сказал: вы боги, и
сыны Всевышнего – все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из
князей» (Пс. 81:6–7).
Так говорит Ветхий Завет.
Но после прихода на землю Иисуса Христа многое изменилось. Для того, чтобы это
понять, надо поговорить о том, с чего вообще-то надо было начать книгу: о
личности Иисуса из Назарета.
Силен стереотип оборванного дервиша с нездоровым блеском в глазах, не правда ли? Только это не так.
Будучи еще 12 лет от роду, Иисус беседовал в иерусалимском храме с мудрецами, и «все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его» (Лк. 2:47).
Возможно, во время выступлений перед толпами людей глаза Иисуса действительно пылали ораторским огнем, иначе бы ему не удалось в короткий срок (менее трех лет) стать известнейшим проповедником. Но согласитесь, ораторский огонь и нездоровый блеск – не одно и то же.
А проповедником он стал настолько известным, что его «делом» занялись не какие-нибудь мелкие региональные власти, а высший иудейский совет – Синедрион.
«Тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущение в народе» (Мф. 26:3–5).
Оказали бы такую «честь» оборванному дервишу? Ни в коем случае.
Кстати, оборванность Иисуса – еще один необоснованный стереотип. Даже такая небольшая деталь, как «не сшитый, а весь тканый сверху» хитон Иисуса (Ин. 19:23), нам может многое сказать. Такую одежду могли себе позволить только весьма обеспеченные люди – легко ли изготовить целиком на ткацком станке хитон, то есть одежду непростой формы с рукавами?
И старой, и дешевой одежда Иисуса не была – помните, как после распятия римские солдаты делили ее, бросая жребий? (Мф. 27:35). Значит, было что делить, причем римлянам, куда более обеспеченным, чем рядовые жители небогатой провинции.
Да и слово «дервиш» к Христу никак не применимо – это был человек с незаурядными организационными способностями. Ему удалось создать сплоченную группу последователей, не разбежавшуюся после его смерти и продолжившую дело. Предатель Иуда не в счет – такие люди могут оказаться в любой организации.
Организация «Иисус из Назарета с апостолами» имела немалые финансы и серьезную поддержку в самых разных городах. За три года своей проповеднической деятельности Иисус успел обойти практически весь Израиль и сопредельные регионы. Был он и в Тире, и в Сидоне, и в Магдале, и в Наине, и в Кесарии, и в Самарии, и на восточном берегу Иордана. О его родной Галилее и Иерусалиме я и не говорю.
Огромная организационная работа! Сейчас в некоторых изданиях Библии даже печатают карту путешествий Иисуса по Израилю и окрестным странам.
Причем опирался Христос, как ни парадоксально, на… мытарей. Да-да, на сборщиков налогов и пошлин – серьезную силу, по-современному – налоговую инспекцию.
По всей видимости, за «связь с силовыми структурами» отвечал апостол и мытарь Матфей.
«Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф. 11:19).
«И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли рядом с Ним и учениками Его» (Мф. 9:10).
Кстати, вы не задумывались, почему «вошел Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей» (Мф. 21:12), и при этом никто из торговцев не посмел ему сопротивляться?
Попробовали бы мелкие лавочники сопротивляться «другу мытарей», тем более что с Христом в это время был апостол Матфей…
X
А теперь скажите: если Иисус бен Иосиф из Назарета, деловой, практичный, умнейший, образованнейший, материально обеспеченный, известный в стране человек, абсолютно добровольно пошел на крест – это что-то значит?
Значит, и очень многое.
Во-первых, как мы уже говорили, Христос понимал, что его смерть на кресте будет мощнейшим двигателем дальнейшей пропаганды его учения. Иисус сознательно умер за свое дело.
Во-вторых (и это главное):
Иисус из Назарета своим личным примером показал нам возможность воскресения.
И его сомнения, и его молитвы в Гефсиманском саду «пронести мимо эту чашу» показывают, что это далось ему нелегко. И то, что он смог побороть сомнения и пойти на крест, убеждает нас в обоснованности его решения.
А поскольку, как мы долго и упорно доказывали в первых главах, Иисус – такой же человек, как и мы, то для нас его воскресение – путеводная нить в нашей земной жизни.
Подчеркиваю – именно потому, что сущность Иисуса из Назарета аналогична нашей. К Богу-то неприменимы понятия ни смерти, ни воскресения…
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ», «Христос воскресе – воистину воскресе!»
И что мы ежегодно на Пасху при этих словах себе представляем? Ну, воскрес Христос – и воскрес, праздник – и праздник, крестный ход, хоругви, по телевизору всю ночь пасхальная служба, в церквях толпы…
А если очистить восприятие этого праздника от обрядовой шелухи, то главное в нем – это ежегодное напоминание о том примере, который нам всем подал Иисус Христос.
Будь моя воля, я бы еще и учредил праздник «календарной» годовщины Воскресения – 9 апреля. Или «день памяти Иисуса из Назарета» – 7 апреля, годовщину распятия. Хотя вряд ли Христос нуждается в «дне памяти» – о нем человечество и так помнит.
Не зря мы в начале этой книги потратили много времени, чтобы убедиться в единосущности нас и Христа. Если мы Боги, так и он Бог. Если мы люди, так и он человек.
Апостол Иоанн, как мы помним, всех нас, принявших христианство, назвал «детьми Божьими» (Ин. 1:12).
Апостол Павел всех, кто верил в Христа, в своих Соборных посланиях называл святыми. Так что мы с вами, по апостолу Павлу, можем смело стать рядом не только с Иисусом Христом, но и с Николаем Мирликийским, Сергием Радонежским, Серафимом Саровским…
Значит, у нас есть великолепный шанс на воскресение и будущую жизнь.
«Ибо, если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Рим. 10:9).
А еще апостол Павел сказал:
«Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес» (1 Кор. 15:13);
«Зная, что воскресивший Господа Иисуса воскресит через Иисуса и нас и поставит пред Собою с вами» (2 Кор. 4:14).
Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить.
Мы уже говорили, что причинение людям зла не может сделать человека по-настоящему счастливым. Как говорил баснописец Крылов, «тому в истории мы тьму примеров слышим». И у преступников, и у диктаторов, и у нечистоплотных бизнесменов, и у бандитов обычно и личная жизнь так себе, и с наследниками мало кому везет… Да и вообще, нервное это дело – зарабатывание денег и социальная карьера.
Но это, так сказать, эмоции. Проблема гораздо глубже.
Мы много говорили про Екклесиаста, про его «суету сует», а главное – про то, что Иисус Христос нам показал, что не все так ужасно и есть система ценностей, ради которой стоит жить.
Неужели этого не понимал гениальный Екклесиаст?
А, может быть, он говорил свои страшные слова «суета и томление духа» не про всех?
Вспомним: сам он «предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады»… У него было огромное количество «крупного и мелкого скота» и прочих жизненных благ, да и перечисление всех его богатств занимает куда больше места, чем если бы это было просто «к слову».
Значит, Екклесиаст говорил «суета и томление духа» про жизнь людей в «материальной» системе ценностей!
«И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем; ибо все – суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим…» (Еккл. 2:17–19).
А что ждет после смерти человека, служащего эфемерным ценностям денег и власти – можно прочитать у того же Екклесиаста:
«…Участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета!» (Еккл. 3:18–19).
Вот и Страшный Суд, и ад, ибо вряд ли у такого человека перед лицом смерти получится «устами своими исповедовать Иисуса Господом и сердцем своим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых». Что может быть страшнее участи, уготованной Екклесиастом?
А Христос говорил:
«Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел из смерти в жизнь» (Ин. 5:24).
Есть разница между участью людей, о которых говорили Христос и Екклесиаст? Огромная.
Естественно, не бывает полностью «хороших» и «плохих» людей, как и абсолютно черного или белого цвета. Но понимать коренную разницу между духовной и материальной системой ценностей, добром и злом, раем и адом должен каждый.
Слава Богу, никто от нас не требует единовременного принятия решения вроде: «С понедельника начинаю жить по христианским законам». У нас времени достаточно. Но не бесконечно много.
Главное – свобода выбора, и то, что она у нас есть – огромное счастье.
Лично я выбираю веру в Бога, добро и вечную жизнь. И пусть непросто отказаться от причинения окружающим зла, но я верю, что игра стоит свеч.
XII
Итак, Иисус из Назарета своим примером доказал, что верующих в Бога и старающихся делать добро ждет вечная жизнь. Но что в ней будет?
Для того, чтобы это хотя бы приблизительно понять, надо еще раз вспомнить тот самый отрывок из книги Бытия, который мы анализировали в предыдущей главе:
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3:22–23).
Про божественную сущность людей, про добро и зло, про вечную жизнь мы уже говорили. Осталась одна фраза, говорящая, с какой целью Адам был выслан из рая: «чтобы возделывать землю».
Отметим, что и в раю Адам был с той же целью (Быт. 2:15), так что возделывание земли (труд, деятельность – назовем как угодно) – ни в коем случае не наказание за грехи, а естественное предназначение человека.
Думаю, не стоит подробно обсуждать, что понимается под возделыванием земли. Это и выращивание картошки, и ковка металла, и строительство, и написание компьютерных программ, и издание книг, и воспитание детей, и прочее, и прочее, и прочее.
И
вот вам очередной парадоксальный стереотип: для того, чтобы заставить человека
честно трудиться, почему-то принято «манить» его раем, где он после смерти
будет вечно отдыхать. Но скажите, если человек честно трудился всю жизнь и
получал от труда моральное и материальное удовлетворение, то приятно ли ему
будет вечно отдыхать? Вряд ли.
Конечно, можно и отдохнуть, но вот вечно – так себе удовольствие. Либо в «стереотипном» раю у людей коренным образом меняется психология (причем не в лучшую сторону), либо там сходят с ума от скуки и безделья. Впрочем, сумасшествие тоже означает смену психологии...
На самом деле мы много говорили про то, как средневековая государственная церковь управляла бесправными подданными при помощи целенаправленных интерпретаций христианского учения. Перед нами очередная подобная ситуация.
Как заставить раба хорошо работать, а солдата хорошо воевать, не платя ему зарплату и не создавая никаких условий для нормальной жизни? Правильно, обещая ему награду после смерти в виде вечного отдыха и благосостояния. Доходчиво, удобно и, главное, дешево.
Но в наше время, когда труд, слава Богу, становится все менее и менее рабским, мы можем и должны воспринимать будущую жизнь не как вечное безделье, а как полноценную и непростую деятельность в каком-то другом, более совершенном мире.
Сегодня между нашим и «тем» миром нет связи, но, может быть, когда-нибудь она появится?
И тогда мы на вопросы, кто «там» что делает, видят ли ушедшие люди нас «оттуда», космос «там» или зеленые сады, – мы сможем ответить не в русле априорной веры, «мистического созерцания» или догадок, а на основании абсолютно разумного познания.
Наш здравый смысл говорит: не может быть, чтобы все наши земные труды пропали зря, и Богу мы после смерти оказались не нужны. Мы-то, с нашим огромным накопленным жизненным опытом и профессионализмом!
В богословском плане тоже все сходится. Адам был создан для возделывания рая (Быт. 2:15). Потом был выслан из него для возделывания земли (Быт. 3:23). Что он будет делать, заслужив возвращение в рай? Естественно, продолжать его возделывать.
Значит, «там» будет и труд, и сложности, и проблемы – а какая жизнь без них? Это уже не жизнь, даже если она «будущего века».
Как мы видим, не все устарело в Никео-Константинопольском Символе Веры, раз там есть такие замечательные слова, как «чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь».
Напоследок заметим, что слово «Аминь» означает не «конец», а в переводе с древнееврейского – «да будет так» или «воистину».
А «Евангелие» по-гречески – «радостная весть».
Так давайте радоваться, что благодаря Иисусу из Назарета мы воистину нашли способ победить смерть и обрести вечную жизнь.
В этой книге нам пришлось затронуть много серьезнейших богословских тем. Главной целью исследования было очищение христианства от огромного количества средневековых догматических наслоений и необходимость сделать основные аспекты жизни, личности и учения Иисуса Христа понятными каждому. Критерием нашего подхода к вековым богословским вопросам стал здравый смысл человека конца ХХ – начала XXI века.
Как говорится, наши годы – наше богатство. То же самое можно сказать про человечество, которое за две тысячи лет с начала христианской эры многому научилось.
Вся наша жизнь – это непрерывная переоценка ценностей. Но на то и даны человеку и человечеству их годы и накопленный поколениями опыт, чтобы понять: есть ценности вечные. И одной их этих ценностей в христианскую эпоху стала вера в единого Бога и вера в Иисуса Христа как учителя добра и любви.
И сейчас, когда человечество располагает средствами самоуничтожения в виде ядерных арсеналов, которые могут превратить в пустыню десять таких планет, как Земля, наличие в душе людей христианских ценностей может и должно спасти человечество от гибели.
И для каждого из нас христианство – не просто религия или идеология. Это духовный ориентир, на котором построено мироощущение современных людей.
Если кто-то не верит в Бога и вечную жизнь, то может считать, что Христос нас непрерывно судит в течение всей нашей жизни на Земле, ведь мы при любом поступке подсознательно сверяемся с христианским мировоззрением.
Но, как мы видим, вера в Бога, в
«жизнь будущего века» и в учение Иисуса Христа не отмирает, а все теснее и
теснее срастается со здравым смыслом цивилизованного человека, ищущего покоя и
душевного тепла. Но в современном мире на место слепой веры в устаревшие
средневековые догматы должно прийти разумное, осмысленное и глубокое понимание
подлинного христианства.
И для начала давайте внимательно читать Новый Завет. Для нашей веры и духовного спасения вполне достаточно того, чему учили Иисус из Назарета и его современники – апостолы. Их учение просто, доступно каждому и не нуждается в средневековых схоластических наслоениях.
Более полутора тысяч лет назад Аврелий Августин сформулировал свой знаменитый тезис: «Я верю, чтобы знать». Но человечество давно созрело для обратного утверждения: «Я знаю, чтобы верить».
Россия нуждается в этом больше, чем любая другая христианская страна, потому что глубоко укоренившиеся византийские формы православия не дают людям возможности глубокого осмысления христианства и подрывают их веру в Бога и вечную жизнь.
Значит, в России основной альтернативой средневековым догматам и обрядам может стать православный протестантизм. И как религиозное течение, и как современная духовная система.
А поскольку со времен «католических» протестантов – Лютера и Кальвина – прошло пятьсот лет, мы имеем возможность придать православному протестантизму формы, более соответствующие нравственным и интеллектуальным запросам современных людей.
Это могло бы стать серьезным шагом к объединению мыслящих людей всего христианского мира под знаком «единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви». И Россия, как хранительница древнейших христианских традиций, могла бы играть в этом процессе ключевую роль.
НА СТРАНИЦУ «ФИЛОСОФИЯ, БОГОСЛОВИЕ»
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский