С.В. Заграевский
ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ И ДРЕВНЕРУССКОЕ БЕЛОКАМЕННОЕ ЗОДЧЕСТВО
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика
Глава II
ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
I
Подведем краткий промежуточный итог: ни экономика, ни эстетика, ни случайные факторы не объясняют переход Юрия Долгорукого в середине XII века на белокаменное строительство. Функционального смысла, как мы видели в п. 9 гл. 1, в белом камне тоже не было: кирпичные храмы по всей Руси были бо’льших размеров, и в этом великих князей Владимирских «обошла» даже скромная Рязань.
Следовательно, для ответа на вопрос, почему в Суздальской земле началось строительство из белого камня, мы обязаны продолжить наше историко-мотивационное моделирование эпохи.
Но прежде всего надо рассмотреть версию, которой придерживались Н.Н. Воронин78 и П.А. Раппопорт79, – приглашение Юрием Долгоруким артели мастеров из Галича.
Эту версию можно кратко охарактеризовать следующим образом: в 1152 году к Юрию Долгорукому пришла артель мастеров, ранее строившая в Галицкой земле, чей князь Владимирко Володаревич был союзником Долгорукого в борьбе против Изяслава Мстиславича. Юрий своих артелей не имел, так как последние храмы в Суздальской земле строились еще при Мономахе, и принял галицкую артель вместе с технологией строительства из белого камня, применявшейся в Галиче80.
В настоящее время эту точку зрения разделяет О.М. Иоаннисян, уточняя, что приход галицких мастеров имел место в конце сороковых годов XII века81.
В поддержку «галицкой версии», которую вполне можно назвать господствующей в современной истории владимиро-суздальской архитектуры, есть много аргументов, бо’льшая часть которых приведена в исследованиях О.М.Иоаннисяна. Для краткости только перечислим их: сходство строительных материалов, кладки стен и сводов, прорисовки деталей плана, фундаментов и скульптурного декора82. «За» говорит даже такая тонкость, как отсутствие в суздальских и галицких храмах середины XII века голосников – во всей остальной Руси они были83.
Это и наводит исследователей на мысль, что к Юрию Долгорукому в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века пришла артель из Галича.
Давайте рассмотрим «галицкую версию» подробно.
II
Посмотрим, какие есть аргументы в пользу прихода в Суздаль галицкой артели.
Во-первых, то, что Владимирко Галицкий и Юрий Долгорукий были союзниками.
Во-вторых, то, что и суздальские, и галицкие храмы относятся к крестовокупольному типу.
В-третьих, сходство техники постройки суздальских и галицких храмов84.
Базой аргументации Н.Н. Воронина был белокаменный Успенский собор в Галиче, сходный с храмами Суздальской земли планом, кладкой, раствором и фундаментами85. Впервые этот собор упоминался в летописях в связи со смертью Ярослава Осмомысла (сына Владимирка Галицкого) в 1187 году, и Н.Н. Воронин относил его возведение к 1157 году, связывая это с учреждением в этом году галицкой епархии. Этот собор был украшен скульптурным декором зооантропоморфного типа86.
Н.Н. Ворониным упоминалась также церковь Спаса в Галиче, построенная до 1152 года87 и сходная со Спасо-Преображенским собором в Переславле88.
Все вышесказанное позволило Н.Н. Воронину весьма категорично утверждать: «Все эти черты сходства не оставляют сомнения, что мастера прибыли из Галича»89.
Но сомнения, несмотря на колоссальный авторитет Н.Н. Воронина, все же остаются. Во-первых, датировка Успенского собора в Галиче 1157 годом является весьма приблизительной. Во-вторых, как могли мастера Успенского собора, даже если он был построен в 1157 году, перейти к Юрию в 1152 году? В-третьих, декора зооантропоморфного типа ни на одном храме Юрия нет – он появился только при Андрее Боголюбском, не ранее конца пятидесятых – начала шестидесятых годов.
О.М.Иоаннисян делает уточнение – в качестве базового доказательства влияния Галича и прихода оттуда артели мастеров он приводит не Успенский собор, а церковь Спаса, схожую с храмами Юрия не только планом, технологией строительства и декором, но и размерами (рис. 5).
Рис. 5. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):
1 – церковь Иоанна в Перемышле;
2 – церковь в Звенигороде;
3 – церковь Спаса в Галиче;
4 – церковь на «Цвинтарисках»;
5 – Спасо-Преображенский собор в Звенигороде;
6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
7 – церковь Георгия во Владимире;
8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.
О.М.Иоаннисяном также упоминается церковь Иоанна в Перемышле, относящуюся к 1119–1124 годам90, от которой остались только фундаменты, по технике (но не по плану и не по размерам) похожие на постройки Галича и Суздаля пятидесятых годов.
Но достаточно взглянуть на план церкви Иоанна (рис. 5), чтобы понять, что она никак не могла служить образцом для Долгорукого, и вообще крайне низка вероятность ее возведения в белокаменной технике – уж очень тонки ее стены и столпы по сравнению с пролетами сводов. Возможно, она была кирпичной. Возможно (и весьма вероятно), что она все-таки была возведена из камня, но перекрыта деревом, как многие западноевропейские храмы91.
От храма в Звенигороде Галицком тоже ничего не осталось, кроме аналогичной техники кладки фундаментов. Но мы видим план (рис. 5), не только абсолютно непохожий на постройки Долгорукого, но и вызывающий сомнения в принадлежности храма к крестовокупольному типу. Два столпа (на рис. 5 обозначены пунктиром), введенные О.М.Иоаннисяном в реконструкцию с целью представить храм как крестовокупольный, пока не находят археологического подтверждения – хотя бы в виде остатков фундаментов.
О.М.Иоаннисян ставит звенигородский храм по времени возведения между Иоанном в Перемышле и Спасом в Галиче92, делая вывод о работе на всех трех постройках одной и той же строительной артели. Но этот вывод вряд ли можно считать вполне обоснованным: разница между планами и размерами храмов слишком велика, причем никаких стабильных тенденций мы не видим. В деятельности одной артели мастеров, работавшей на одного князя – Владимирка Володаревича, – как минимум, должна была бы прослеживаться единая логика.
Но даже если не касаться спорных галицких построек (Успенского собора в Галиче, церквей в Перемышле и Звенигороде) и основываться только на том, что церковь Спаса в Галиче построена незадолго до храмов в Переславле и Кидекше (не позднее 1152 года) и во многом с ними схожа93, то все равно по поводу работы в Галиче и Суздале одной и той же строительной артели остаются серьезные сомнения.
Ведь мы приходим к еще одному противоречию – как одна артель успела за год построить несколько храмов? В летописи под 1152 годом упоминаются Переславль, Кидекша, Юрьев-Польский, церковь (или придел) Спаса в Суздале, церковь Георгия на дворе Долгорукого во Владимире94.
Даже если мы примем версию Н.Н. Воронина о том, что в 1152 году у Долгорукого строились только три храма95, или О.М. Иоаннисяна – что только два (он датирует Георгиевский собор в Юрьеве-Польском 1148–1151 годами96), то все равно для одной артели это слишком много. К тому же ей надо было закончить (а то и полностью построить) церковь Спаса в Галиче.
Но и в случае, если с большой «натяжкой» (отнеся церковь Спаса в Галиче к середине сороковых, а собор в Переславле – ближе к 1157 году97) допустить на всех стройках Долгорукого работу одной и той же артели, то возникают не менее серьезные сомнения.
Ведь потом, по версии П.А. Раппопорта, та же самая артель вела строительство и у Андрея Боголюбского, и у Всеволода Большое Гнездо98. О.М. Иоаннисян, основываясь на технике кладки фундаментов, считает, что последней постройкой этой группы мастеров были Золотые ворота во Владимире99.
Но и по О.М. Иоаннисяну, и по П.А. Раппопорту получается, что эта артель работала около полувека (либо с 1120-х по 1160-е в Малопольше100, Галиче и Суздале, либо с 1150-х по 1190-е – только в Галиче и Суздале).
Так неужели у этой артели малопольского либо галицкого происхождения за полвека не появилось никаких конкурентов?
И не странно ли, что беспрецедентно активная и плодотворная работа такой «суперартели» не нашла никакого отражения в летописях? О мастерах Юрия не говорится вообще ничего, но о мастерах Андрея (не обо всех, но об этом мы поговорим позже) известно, что они были «из всех земель»101, о Всеволоде – что он «иже не ища мастеров от Немець, но налезе мастеры от клеврет святое Богородици и от своих»102. А по П.А. Раппопорту выходит, что все это время работала только одна артель.
Все это, действительно, очень странно, и нам придется сделать небольшое отступление от нашей основной темы и попробовать понять: стоит ли столь жестко привязывать наше исследование к работе той или иной строительной артели и отслеживать ее переходы?
III
Начнем с того, что О.М. Иоаннисян по поводу все той же малопольско-галицко-суздальской артели делает оговорку, что в Польше эта артель, возможно, была свободной, и поэтому князю Володарю (отцу Владимирка) в 1110-е годы удалось ее получить, несмотря на враждебные отношения с польским князем103.
Но возникает вопрос – неужели эта артель была настолько свободна не только от «трудовых отношений» с польским князем, но и от гражданских обязательств в отношении последнего, что перешла к врагу? Почему польские власти, как минимум, не вернули мастеров назад, а как максимум, не казнили их за измену?
Ведь одно дело – переход от князя к князю иконописца, ювелира или скульптора с парой подмастерьев (они могли проходить незамеченными под видом странствующих монахов), а другое дело – целой строительной артели. Это не три – четыре человека, а гораздо больше.
Давайте хотя бы приблизительно подсчитаем, сколько мастеров могла включать артель.
Такой расчет был сделан П.А. Раппопортом. Ссылаясь на стр. 325 первого тома труда Н.Н. Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв.», он написал, что храм Покрова на Нерли строили около 30 каменщиков. Прибавляя сюда плотников, кровельщиков, формовщиков и обжигальщиков кирпича (в случае кирпичного строительства) и «административно-управленческий персонал», он получил средний размер артели от 30 до 40 человек104.
К сожалению, в данном случае ссылка П.А. Раппопорта на классический труд Н.Н. Воронина не вполне правомерна, так как о количестве мастеров, строивших храм Покрова, там ничего не говорится. У Н.Н. Воронина приведен уже использовавшийся нами расчет трудоемкости в человеко-днях, причем относящийся не ко всему строительству, а только к ломке и обработке белого камня105.
По всей видимости, П.А.Раппопорт, не учтя последнее, разделил итоговую цифру Н.Н.Воронина (7307 чел.-дн.) на 200–250 рабочих дней, получил примерно 30 человек и объявил их мастерами-каменщиками. Но неучтенными оказались те мастера, которые клали стены, своды и фундаменты, готовили известь и выполняли прочие работы, перечисленные в нашем расчете общей трудоемкости белокаменного строительства (см. п. 3 Приложения). А трудоемкость этих работ составляет 3723 чел.-дн.
Ведение П.А. Раппопортом расчетов со ссылкой на указанную книгу Н.Н. Воронина, исходя из двух строительных сезонов, также представляется не вполне корректным – церковь Покрова строилась «единым летом»106, а строительный сезон, по Н.Н. Воронину, длился 168 дней107.
Поэтому давайте подсчитаем численность мастеров, входящих в артель, используя наши расчеты трудоемкости, проведенные в соответствии с исследованиями Н.Н. Воронина (см. Приложение):
(7307 + 3723) : 168 = 65 человек.
Прибавив сюда «административно-управленческий персонал» и контролеров ломки, обработки и транспортировки белого камня (либо формовщиков и обжигальщиков кирпича), получим среднюю численность строительной артели от 70 до 80 человек.
А теперь давайте задумаемся, могла ли «странствующая»108 артель – 70–80 мастеров с женами и детьми (а это еще 150–200 человек) – переходить огромным табором от князя к князю по стране (точнее, по странам), где непрерывно шли войны.
Прежде всего заметим, что речь идет не о цыганах и даже не о купцах, а о высококвалифицированных специалистах, которые во все времена представляли собой огромную ценность. «В то время мастеров нередко захватывали во время различных военных походов, так как они считались достаточно дорогим и ценным «товаром» (В.П. Выголов)109.
А поскольку транзит любых товаров через самостоятельные уделы жестко контролировался (вспомним пословицу времен феодальной раздробленности – «что с воза упало, то пропало»), проходящую строительную артель любой князь или воевода мог остановить и заставить работать на себя. А в случае войны – даже уничтожить, чтобы помешать неприятелю строить храмы и крепостные сооружения.
На Западе – в пределах относительно единой «Священной Римской империи» – странствующие артели мирян-каменотесов появились лишь в конце XI века, и все равно их перемещение было затруднено из-за большого количества внутренних границ110. А тут мы видим табор из 200–250 человек, переходящий между самостоятельными, часто враждебными друг другу княжествами, а то и воюющими государствами.
Поэтому, если говорить о схемах переходов артелей, приведенных Н.Н. Ворониным111 и П.А. Раппопортом112 (рис. 6), то не все так просто, как представлено на этих схемах.
Рис. 6. Схемы переходов и работы строительных артелей (по П.А. Раппопорту).
Например, приход строительной артели от Владимирка Галицкого к Юрию Долгорукому в теории был возможен – князья были союзниками. Но то, что эта артель смогла пройти незамеченной через цепочку враждебных Юрию княжеств, уже маловероятно. А если предположить благополучный (или с минимальными «потерями») приход этой артели в Суздаль, то получается, что в 1152 году она «размножилась» на несколько храмов, строившихся практически одновременно (как минимум, в Переславле, Кидекше и Юрьеве-Польском). Следовательно, это уже не одна, а несколько артелей, и тогда вся дальнейшая схема выглядит несостоятельной.
Мы говорили в п. 2 этой главы, что О.М. Иоаннисян в целях решения последней проблемы отодвигает начало постройки Георгиевского собора в Юрьеве-Польском на четыре – пять лет назад от 1152 года113. Но тогда приходится соответственно отодвигать и заложение города Юрьева-Польского, дезавуируя сообщение Типографской летописи под 1152 годом не только в отношении храмов, но и в отношении крепостей.
Вспомним это важнейшее свидетельство ростовского летописца – современника Долгорукого114: «Тогда же Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»115.
Конечно, мы вслед за Н.Н. Ворониным и О.М. Иоаннисяном можем допустить, что летописец просто «суммировал» постройки Долгорукого, начатые в 1152 (или даже в 1148) и оконченные в 1157 году116. Но в начале процитированного сообщения летописец делает смысловой акцент именно на дате построек: «Тогда же (в 1152 году – С.З.) Георгий князь в Суждале бе». Действительно, Юрий около трех лет – с 1149 по 1151 – находился в Южной Руси и вернулся в Суздальский край только на стыке 1151 и 1152 годов117.
Поэтому мы оказываемся перед необходимостью выбора одного из двух взаимно противоречащих вариантов: сообщения Типографской летописи и результатов составленных Н.Н. Ворониным, П.А. Раппопортом и О.М. Иоаннисяном схем перехода артелей.
Учитывая сомнительность перемещения через несколько воюющих княжеств огромного табора строителей, мы встанем на сторону ростовского летописца и датируем все перечисленные постройки Долгорукого 1152 годом, тем самым отрицая возможность прихода к Юрию артели из Галича.
Вскоре мы увидим, что при использовании местных кадров одновременное строительство в нескольких пунктах было вполне возможным – если, конечно, позволяли ресурсы. А в последних Юрий после двухлетнего пребывания в Киеве вряд ли был стеснен – не зря киевляне относились к нему как к лихоимцу118.
На нашу позицию относительно датировки построек Юрия 1152 годом не может повлиять и хранящийся в Государственном Эрмитаже антиминс (свидетельствующий о заочном освящении «архиепископом» Нифонтом при князе Георгии в 1148 году некого «жертвенника св. Георгия»119).
Аргументы Е.Е. Голубинского против принадлежности этого антиминса новгородскому епископу Нифонту (связанные с отсутствием в середине XII века практики присылки антиминсов)120 мы можем дополнить тем, что Нифонт не был архиепископом. Архиепископия в Новгороде была учреждена только в 1165 году121, и вряд ли Нифонт самовольно присвоил себе новое звание, грубо нарушая внутрицерковную дисциплину.
Конечно, есть теоретическая возможность «персонального» пожалования Нифонту архиепископского достоинства лично патриархом, но это было бы серьезным выходом за рамки православной церковной практики: архиепископ, как и митрополит – титул не личный, а связанный (хотя бы номинально) с архипастырством в том регионе, где когда-либо была учреждена архиепископия или, соответственно, митрополия. Значит, поскольку в 1148 году еще не было решения патриарха об учреждении в Новгороде архиепископии, Нифонт не имел права именоваться архиепископом Новгородским. Точно так же все документальные свидетельства, где Нифонт называется святым122, не могут датироваться ранее 1549 года, когда новгородский епископ был канонизирован.
Но предположим, что все же имело место персональное пожалование (или даже самовольное присвоение) архиепископского титула и, действительно, антиминс 1148 года был прислан Нифонтом. Но и тогда мы не вправе полагать, что этот антиминс относился к какой-либо из больших каменных церквей: в 1148 году Нифонт был в Суздальской земле123, и наиболее вероятным было бы его личное присутствие на таком событии, как закладка Долгоруким первого белокаменного храма.
А поскольку Нифонт только прислал антиминс, речь могла идти об одной из многочисленных деревянных церквей, посвященных Георгию Победоносцу. Например, о престоле св. Георгия на дворе Юрия Долгорукого во Владимире: там наверняка была деревянная церковь, предшествовавшая каменной, построенной, как мы только что видели, в 1152 году.
IV
Итак, датируя на основании сообщения ростовского летописца все постройки Юрия 1152 годом, мы отказываемся от версии прихода в Суздаль галицкой строительной артели.
Конечно, мы ни в коем случае не ставим под сомнение потенциальную полезность разработки схем переходов мастеров – это один из возможных путей решения вопросов датировки и авторства памятников. Более того, нельзя не признать, что при комплексном подходе (учитывающем вопросы и политики, и экономики, и архитектуры, и строительства) составление схем переходов артелей имеет полное право претендовать на статус самостоятельной научной дисциплины в рамках истории архитектуры.
Но в нашем исследовании мы по возможности будем следовать «бритве Оккама»124 и не станем «умножать сущности сверх необходимости». И вскоре мы увидим, что при анализе любого периода зодчества Северо-Восточной Руси вполне возможно обойтись без составления схем переходов артелей.
Несомненно, «одиночные» мастера от князя к князю переходили часто. Но, как мы показали, процесс перехода целой строительной артели был весьма громоздким, и в условиях феодальной раздробленности и фактической гражданской войны это могло иметь место как редчайшее исключение, но не как правило.
Следовательно, переходы артелей могли происходить только «официально» – между княжествами, связанными союзническими отношениями, с предварительными договоренностями «по дипломатическим каналам», с выделением мастерам при переезде соответствующей охраны, с гарантиями справедливой оплаты их труда и бытового обустройства на новом месте – речь ведь шла не о феодально зависимых крестьянах, а о свободных городских ремесленниках.
Даже внутри одного княжества переход целой артели из города в город был сопряжен с немалыми бытовыми сложностями. Городские ремесленники – это не дружинники, связанные воинской дисциплиной.
Таким образом, организация перехода артели требовала больших организационных усилий и материальных затрат со стороны «приглашающего» князя.
Значит, мы вправе высказать общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант.
Подчеркнем, что речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто.
Против преимущественного использования на строительстве местных кадров может быть выдвинуто возражение, связанное с тем, что после возведения здания строителям вроде бы оказывается нечего делать, и им остается только переходить на новую стройку, хотя бы и в другом городе или княжестве.
Но ведь, например, в белокаменном строительстве Суздальской земли был перерыв с 1165 по 1185 годы – как мастера жили без заказов в течение 20 лет?
На эту тему можно выдвигать любые предположения, вплоть до того, что артель, работавшая у Андрея Боголюбского, после его смерти ушла за пределы Руси, потом через 10 лет вернулась и продолжила работу у Всеволода. Но мы в соответствии с «бритвой Оккама» можем дать наиболее простое и правдоподобное объяснение: когда заказов не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией.
К примеру, Н.Н. Воронин приводил контракт на разборку и строительство заново церкви Георгия во Владимире, заключенный в 1783 году с крестьянами села Суромны125.
Еще один характерный пример – из более высокой «социальной страты», но ближе к временам Долгорукого: зодчий (как минимум, организатор строительства) В.Д. Ермолин был одним из крупнейших купцов своего времени126.
А если учесть, что в условиях феодальных отношений XII века строители за работу чаще всего жаловались не деньгами, а землей127, то все становится на свои места. Возможно, зодчие и высококвалифицированные мастера даже формировали класс «служилых землевладельцев» (дворян128) наряду с «ближней» княжеской дружиной, но «рядовые» строители вряд ли становились дворянами – не тот уровень. Скорее всего, они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность получить собственный земельный надел или увеличить уже имеющийся.
Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера.
Да и не только крестьянин. К примеру, В.В. Кавельмахер, придя в конце пятидесятых годов ХХ века на реставрационную площадку белокаменщиком без опыта подобной работы, смог самостоятельно обтесывать камень через месяц – полтора, не имея при этом никакого «мастера-наставника», просто обмениваясь опытом с коллегами129.
Что касается самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – то эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке130. Следовательно, основная работа оказывалась плотницкой, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII веке был огромным.
А паруса (или тромпы) мог класть один мастер высокой квалификации – работа это тонкая, но по объему небольшая.
И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и кирпичных построек гражданского характера131, так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а то и из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.
Да и приглашение высококвалифицированных мастеров было событием неординарным, и оно обычно находило отражение в летописях (вспомним мастеров «из всех земель» Боголюбского и важнейшую оговорку всеволодова летописца, что Большое Гнездо не искал «мастеров от Немець»). Особо освещались такие события и в Европе132.
В главах 3–4 мы будем иметь возможность неоднократно проиллюстрировать тот факт, что и размеры, и историческую судьбу владимиро-суздальских и раннемосковских белокаменных храмов обусловила работа именно местных строительных кадров.
V
Но все же вспомним и то, что в летописях про мастеров Юрия Долгорукого вообще ничего не говорится. Значит, мы вправе предположить, что кто-то из Галича в Суздаль в конце сороковых – начале пятидесятых годов XII века все-таки был приглашен.
Пусть это была не целая строительная артель (как мы видели, ее прохождение через цепочку враждебных княжеств и «размножение» на Переславль, Кидекшу, Владимир и Юрьев весьма сомнительно), но зодчий и несколько наиболее профессиональных («старших») мастеров вполне могли перейти из Галича к Юрию и в 1152 году организовать одновременное строительство в нескольких пунктах, используя местные кадры, руководя ими и даже самостоятельно выполняя особо ответственные работы. Например, в Киев для строительства Печерского собора в 1073 году из Константинополя пришла «корпорация», состоявшая из четырех мастеров и нескольких помощников133.
В этом случае мы даже можем допустить, что одновременно с храмами Долгорукого продолжала строиться и церковь Спаса в Галиче – там вполне мог остаться один из помощников зодчего (или один из «старших» мастеров), чтобы осуществлять надзор за работами.
А поскольку план, размеры и технику строительства определял прежде всего зодчий (разумеется, в соответствии с требованиями заказчика – князя или епископа), то сходство храмов Галича и Суздаля вроде бы находит удовлетворительное объяснение.
Возможен и такой вариант: единство художественных и архитектурных вкусов князей привело к единству стиля и техники строительства, что было достигнуто постоянным «обменом опытом» между зодчими Владимирка и Юрия.
Поэтому выражение «приход мастеров из Галича в Суздаль» без ущерба для нашего исследования может быть заменено на «архитектурное влияние Галича на Суздаль». А это влияние могло иметь форму и прихода мастеров, и приглашения зодчих, и просто «обмена опытом».
В связи с этим давайте посмотрим, могло ли иметь место архитектурное влияние Галича на Суздаль.
В теории, конечно, могло, но практика говорит об обратном.
VI
Князь Владимирко Галицкий был, как и Долгорукий, потомком Ярослава Мудрого, но на одно поколение младше (отец Владимирка, Володарь Ростиславич, был правнуком Ярослава, а отец Юрия, Владимир Мономах, – внуком). В масштабах Галицкой земли Владимирко Володаревич был ключевой фигурой134, но он никогда не претендовал на великое княжество Киевское, да и не мог претендовать – «княжеская лествица»135 не давала ему никаких шансов.
В 1139 году Владимирко Галицкий еще был союзником Изяслава Мстиславича136. В 1143 он в союзе с венграми вышел на поле боя против объединенной рати Вячеслава (старшего брата Юрия), Ольговичей и своего бывшего союзника Изяслава, но успел заключить мир137. В 1146 сложилась похожая ситуация, только рать против Галича возглавлял сам великий князь Всеволод Ольгович (к счастью для Владимирка, тяжело заболевший во время осады Звенигорода и вскоре скончавшийся138.
Союз Юрия и Владимирка оформился только к 1149 году, когда последний помог Долгорукому захватить Киев. Но в 1151 году Владимирко весьма нелестно высказался в адрес Юрия и его старшего сына Андрея139 и вернулся в Галич. В осаде Киева, которую вели в том же году Долгорукий и Ольговичи, он не участвовал. Потом он все-таки пошел на помощь своим союзникам, но, узнав об их поражении у Киева, возвратился обратно140. В 1152 году его землю разграбили венгры141.
На этом и кончились короткие и не очень тесные союзнические отношения Долгорукого и Владимирка – больше они вместе не воевали.
Владимирко Володаревич умер в 1153 году, и в Галиче стал княжить его сын Ярослав Осмомысл. В том же году войско последнего разгромил Изяслав Мстиславич, но вскоре ушел в Киев142.
В 1155 году Долгорукий, наконец, стал великим князем. Образец его отношений с Осмомыслом приводит Б.А. Рыбаков: «Тогда же Дюрги повеле (курсив мой – С.З.) зяти своему Ярославу Галичьскому идти...»143
После смерти Долгорукого Осмомысл в 1158 году участвовал в захвате Киева и приглашении княжить Ростислава Смоленского, а затем исчез с общерусской политической сцены и «тихо» правил в Галиче до своей смерти в 1187 году144. После этого под ударами венгров началось падение Галицкой земли, которая в начале XIII века представляла собой, по выражению Н.М.Карамзина, «позорище неустройства»145. А к 1387 году галицко-волынские земли были полностью захвачены Польшей146.
Теперь можно задаться вопросом: мог ли Владимирко, один из удельных князей, так повлиять на Долгорукого, претендента на Киевский стол, а тем более на его преемников, великих князей Андрея, Всеволода и многих прочих, – что в течение трехсот лет строительство в Северо-Восточной Руси велось исключительно в галицкой, на порядок более дорогой, технике?
Конечно же, нет. К тому же на рубеже сороковых и пятидесятых годов, кроме Владимирка Галицкого, у Долгорукого был союзник, стоявший на самом верху «княжеской лествицы», – Святослав Ольгович Черниговский147. Вассалами Юрия во время борьбы за Киев были рязанские и муромские князья148. Так почему на Суздаль не повлиял, например, Чернигов – второй город на Руси после Киева? Или, как минимум, Рязань и Муром?
И если, как писали Н.Н. Воронин149 и О.М. Иоаннисян150, у Долгорукого не было своих мастеров и он вынужден был довольствоваться артелью из Галича, то неужели он не мог взять мастеров из Киева, где фактически правил в 1149–1151 годах? А если он почему-либо не нашел (или не успел найти) мастеров в Киеве, неужели он не мог пригласить мастеров (как минимум, зодчего) не от Владимирка, а от Ольговичей, и использовать более дешевую и технологичную кирпичную технику?
И, наконец, если Юрий по каким-то неизвестным нам причинам все же был вынужден довольствоваться артелью из Галича, владевшей только белокаменной техникой, то почему же он или его потомки при первой возможности не перешли на кирпич, а продолжали строить из белого камня еще триста лет?
VII
Н.Н. Воронин в качестве аргумента в пользу влияния Галича приводил галицкие названия городов, основанных Юрием Долгоруким – Звенигород, Перемышль, Городец и Микулин151.
Но если даже версию об основании всех этих городов Юрием считать подтвержденной (в этом сомневался сам Н.Н. Воронин), то все равно Долгорукий давал галицкие названия маленьким крепостям, а крупные города с каменным строительством он назвал Переславлем и Юрьевым (последний, скорее всего, не в честь себя, а в честь небольшого, но значимого южнорусского города, имевшего своего епископа152). Даже реки им были названы по-переславски и по-киевски – Трубеж и Лыбедь.
Массовое воспроизведение в Суздальской земле «коренных» русских названий было вполне логичным следствием начатого Юрием и оконченного Всеволодом процесса перенесения великого княжения на северо-восток, причем эта традиция началась еще при Мономахе (Владимир Волынский – Владимир Залесский) и в домонгольские времена не прерывалась. Например, летописцы подчеркивали, что Андрей Юрьевич построил Боголюбово на таком же расстоянии от Владимира, как Вышгород от Киева153.
А Юрий Всеволодович основал Нижний Новгород и, что наиболее характерно, Галич Мерьский (Костромской)154. В начале XIII века «коренной» Галич как раз представлял собой «позорище неустройства», и говорить о его влиянии на внука Долгорукого, конечно же, не приходится.
И точно так же не приходится говорить о сколь-нибудь значимом влиянии Галича и во времена Юрия Долгорукого, и во времена Андрея Боголюбского. Возможность волевого решения со стороны последних (например, особо тесной личной дружбы Владимирка и Юрия либо Осмомысла и Андрея) мы рассматривали в п. 8 гл. 1 и видели, что такое объяснение не может быть признано удовлетворительным. Белокаменная техника строительства из далекого окраинного Галича не могла «перевесить» на порядок более дешевую и технологичную строительную технику Киева, Чернигова, Новгорода, да и самой Суздальской земли времен Владимира Мономаха.
Следовательно, мы вынуждены отказаться и от версии архитектурного влияния Галича на Суздаль.
Скорее можно говорить об обратном влиянии – Суздаля на Галич, и эта версия, кроме старшинства суздальских князей, имеет еще одно подтверждение: каменное строительство в Галицкой земле было гораздо дешевле, чем в Суздальской.
Белокаменным галицкое зодчество, строго говоря, называть некорректно. Галичане строили из различных сортов местного камня – известняка, алебастра, песчаника и травертина155.
Геология
Галицкой земли принципиально отличается от
суздальской. Галич расположен рядом с Карпатами, на возвышенности, прорезанной
глубокими оврагами вдоль русла Днестра. На геологической карте, приведенной на
рис. 4, около Днестра видны отложения силурийского периода – приднестровский
камень еще более качествен, чем мячковский, относящийся к более позднему
каменноугольному периоду. Да и в любом случае галичане не могли возить
строительные материалы за
Значит, каменное строительство давалось галичанам несравненно легче, чем суздальцам, и они вполне могли его вести под влиянием Юрия Долгорукого или, например, Малопольши (по О.М. Иоаннисяну156).
Поэтому мы пока можем принять в качестве компромиссного варианта параллельное строительство начала пятидесятых годов XII века в Суздале и Галиче, с оговоркой, что влияние Юрия на Владимирка вероятно, а обратное – нет.
В гл. 3 мы увидим, что они вполне могли строить и независимо, «обмениваясь опытом», – Владимирко под влиянием соседней Малопольши, а Долгорукий – того государства, чей авторитет для претендента на Киевский стол и его потомков – великих князей Владимирских – был более весомым.
VIII
Необходимо отметить, что таким «авторитетным государством» были не Волжская Болгария и не одна из стран Кавказа, хотя и в том, и в другом случае есть аргументы «за».
О влиянии Волжской (Камской) Болгарии говорил Е.Е.Голубинский, ссылаясь, в свою очередь, на С.Г.Строганова. Аргументы схожи с «галицкими»: камень, кладка и известковый раствор157. Да и сама логика такой аргументации типична для церковного историка конца XIX века: в соответствии с догматом «православие, народность, самодержавие» было менее «обидно» признавать влияние мусульман и язычников, чем католиков и протестантов.
Но Н.Н.Воронин еще в «Истории русского искусства»158 писал: «Болгарская теория» основана на совершенно недостоверных данных о привозе для андреевского строительства белого камня из Волжской Болгарии, с чем связана и гипотеза о приходе оттуда и зодчих».
А в «Зодчестве Северо-Восточной Руси XII–XV вв.»159 он приводит и аргументы – дворец в Суваре (X–XI века) был построен из кирпича, а белокаменные постройки появились только в XIV веке на городище Великие Болгары. Да и техника кладки там была совсем иной.
Наверно, влияние болгар нельзя полностью отрицать. В 1152 году, воспользовавшись поражениями Долгорукого на юге Руси, они напали на Суздальскую землю и осадили Ярославль. Возможно, крепости в Кидекше, Юрьеве, Переславле, Звенигороде, Дмитрове и Москве Юрий начал строить именно под угрозой дальнейшего продвижения болгар160.
Так что говорить о полном отсутствии влияния Волжской Болгарии на Долгорукого вряд ли справедливо, но это влияние выражалось не в белокаменном строительстве, а во внесении своего вклада в состояние «вечной войны», в котором пребывал Долгорукий (да и вся Русь того времени). В свою очередь, «вечная война» косвенно повлияла на внешний облик и историческую судьбу зданий Долгорукого, и об этом мы поговорим в гл. 4.
Пока же рассмотрим еще один вариант прямого влияния на белокаменное строительство Юрия – «кавказский».
Речь идет о версии Ф.Халле, которую В.Н.Лазарев достаточно резко назвал «фантастической»161: Юрий Долгорукий якобы испытал влияние со стороны стран Закавказья.
«За» – камень (хотя и не белый), крестовокупольная схема, скульптурный декор и тяжелые барабаны кавказских храмов. Немало общего с постройками Долгорукого и его потомков имеют Джвари (VI–VII века), Эчмиадзин (VII век), Светицховели в Мцхете и церковь Баграта в Кутаиси (XI век).
Но есть и «против»: удаленность и отсутствие постоянных и устойчивых политических связей Суздальской земли (как и всей Руси) с Закавказьем.
В советские времена выработался стереотип, что Грузия и Армения – почти что наши соседи. Но на самом деле в XII веке Закавказье было гораздо более далеким не только по сравнению с временами СССР, но и с временами Владимира Святославича и Ярослава Мудрого: на Волге и Кубани поселились «дикие» половцы. В конце XI века с карты исчезла Тмутаракань162. Мономах «приручил» (и то условно) только западные кочевья163, и Русь оказалась отделена от Кавказа «полем», непроходимым даже для купцов – «дикие» половцы не были связаны никакими этическими нормами164. Конечно, оставались водные пути, и эпизодические контакты имели место (например, второй женой Изяслава Мстиславича была грузинская царевна), но все же про Закавказье в русских летописях говорится редко, и во времена Долгорукого отношения Суздальской земли с кавказскими странами являлись несравненно более далекими, чем с Галицким княжеством.
Мы пришли к тому, что, как и в случае с Галичем, в теории влияние закавказской архитектуры на Суздаль могло иметь место. Но анализ политической и экономической практики показывает, что заставить Долгорукого строить храмы по десятикратно завышенной «смете» закавказский опыт мог с еще меньшей вероятностью, чем галицкий.
Максимум,
что могло быть, – это учет такого опыта строителями Юрия, с поправкой на
суздальские климатические условия и почвы.
Но на сам факт начала белокаменного строительства Долгоруким и продолжения использования белого камня его потомками повлияли не Кавказ, не Болгария и не Галич.
Наверное, уже можно прекратить перечисление регионов Руси и небольших сопредельных стран – ни один регион, ни одна небольшая страна не могли побудить князей Северо-Восточной Руси перейти на строительство из белого камня и вести его триста лет. Единственными государствами, на которых великие князья Владимирские, а затем Московские, могли смотреть «снизу вверх», были две империи: Византийская и «Священная Римская».
Но в Византии строили из кирпича либо в технике «opus mixtum», то есть повлиять на выбор Долгоруким белокаменной техники византийский опыт не мог.
Значит, остается только влияние «Священной Римской империи». Опыт последней мы смело можем называть европейским: преимущественно каменным было храмовое романское зодчество не только Империи (Германии и Северной Италии), но и соседних с ней Франции, Англии и Испании.
Глава III: Суздальские мастера и романика
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика