С.В. Заграевский
ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ И ДРЕВНЕРУССКОЕ БЕЛОКАМЕННОЕ ЗОДЧЕСТВО
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика
Глава IV
«Предел надежности»
I
В конце предыдущей главы мы затронули очень любопытную тему. Сопоставление размеров и исторических судеб белокаменных храмов домонгольской и послемонгольской Руси позволяет сделать выводы о пределах строительных возможностей русских мастеров, работавших в белом камне. Эти пределы оказываются весьма стабильными и практически не меняются с времен Юрия Долгорукого до середины XV века.
Вспомним еще раз приблизительные размеры белокаменных храмов (без учета столпов, апсид и искажения форм), отмечая не только внутреннее пространство, но и главный инженерный показатель, определяющий просторность крестовокупольного здания – сторону подкупольного квадрата (СПК).
Храмы Юрия Долгорукого:
– Кидекша, церковь Бориса и Глеба:
13 х
12 = 156 кв.м, СПК
– Переславль, Спасо-Преображенский собор:
13 х
13 = 169 кв.м, СПК
– Владимир, церковь Георгия:
12 х
11 = 132 кв.м, СПК
– Юрьев-Польский, Георгиевский собор:
11 х
11 = 121 кв.м, СПК
Храмы Андрея Боголюбского:
– Владимир, Успенский собор:
20 х
15 = 300 кв.м, плюс 4 притвора площадью по 11 кв.м, итого 344 кв.м, СПК
– Ростов, Успенский собор:
26 х
20 = 520 кв.м, СПК
– Боголюбово, церковь Рождества Богородицы:
13 х
10 = 130 кв.м, СПК
– Церковь Покрова на Нерли:
8 х 7
= 56 кв.м, СПК в среднем
Храмы Всеволода Большое Гнездо:
– Владимир, собор Рождественского монастыря:
15 х
13 = 195 кв.м, СПК
– Владимир, Дмитриевский собор:
14 х
13 = 182 кв.м, СПК
– Владимир, собор «Княгинина» монастыря:
13 х
12 = 156 кв.м, СПК
Кирпичные постройки Константина в статистику белокаменного строительства мы не включаем – кирпич имеет абсолютно иные конструктивные свойства.
Крупнейшие храмы времени Юрия Всеволодовича:
– Суздаль, Рождественский собор:
19 х
15 = 285 кв.м, плюс 2 притвора по 21 кв.м, всего 327 кв.м, СПК
– Нижний Новгород, Спасский собор:
10 х
9 = 90 кв.м, СПК
– Юрьев-Польский, Георгиевский собор:
11 х
11 = 121 кв.м, плюс 2 притвора по 17 кв.м и 1 притвор 25 кв.м, всего 184 кв.м,
СПК
Крупнейшие белокаменные храмы послемонгольского времени (до конца XV века), размеры которых известны:
– Звенигород, Успенский собор «на Городке»:
10 х
10 = 100 кв.м, СПК
– Звенигород, собор Саввино-Сторожевского монастыря:
16 х 11
= 171 кв.м, СПК
– Троице-Сергиев, Троицкий собор:
18 х
13 = 234 кв.м, СПК
– Москва, собор Андроникова монастыря:
12 х
10 = 121 кв.м, СПК
– Москва, Успенский собор 1472–1474 годов:
31 х
32 = 992 кв.м, СПК
– Москва, Успенский собор 1475–1479 годов:
29 х
25 = 725 кв.м, СПК
II
Приведенная статистика подтверждает сказанное нами в п. 13 гл. 3: Всеволод Большое Гнездо не пытался строить храмы, существенно превышающие «предельные размеры», заданные Юрием Долгоруким. Внутреннее пространство и СПК храмов Всеволода больше, чем в Переславле и Кидекше, всего на 10–20 %.
Это нам позволяет условно определить «предел надежности» домонгольских крестовокупольных белокаменных храмов следующим образом:
–
внутреннее пространство основного объема (наоса): до
–
СПК: до
Может показаться странным, что мы не ввели в определение «предела надежности» показатели пропорций храмов, высоты четверика, арок и барабана, толщины столпов, стен у пола, стен у сводов и т.п.
Да, конечно, все это следовало бы учитывать в расчетах, несмотря на то, что последние бы на порядок усложнились. Но проблема тут не в сложности, а в недостатке информации. У большинства рассматриваемых нами храмов мы не знаем высоту ни четверика, ни барабана, ни арок – короче, ничего, кроме двух параметров, которые можно определять по раскопанным фундаментам: внутреннего пространства и СПК.
Но для определения степени конструктивной надежности вполне достаточно двух названных нами параметров – внутреннего пространства и СПК. При примерно одинаковых пропорциях храмов все остальные параметры являются высококоррелированными (а то и производными) величинами.
Утверждение о примерно одинаковых пропорциях может показаться спорным, но посмотрим: велик ли разброс параметров пропорций владимиро-суздальских храмов в масштабах, могущих повлиять на надежность?
Разброс этот весьма невелик, и для доказательства этого утверждения нет необходимости прибегать к геометрическому анализу чертежей. В рамках нашего исследования мы можем рассуждать гораздо проще: до нас дошли два храма, близкие по размерам, но «полярно противоположные» по пропорциям – Спасо-Преображенский собор в Переславле и церковь Покрова на Нерли. А поскольку оба храма простояли восемь с половиной столетий и стоят до сих пор, мы вправе сделать вывод о том, что влияние разницы в пропорциях на надежность конструкции очень невелико.
А размеры, которые мы включили в определение «предела надежности», на надежность влияют существенно: СПК коррелирует с величиной барабана и пролетом подпружных арок, а внутреннее пространство – и с этими, и со всеми прочими параметрами.
О
толщине стен и столпов мы, к сожалению, в большинстве рассматриваемых нами
храмов также можем лишь догадываться. Но во всех известных нам зданиях, кроме Покрова
на Нерли, они варьируются от 1,2 до
Необходимо особо рассмотреть такой параметр, как количество столпов. Крупные соборы на Руси (в Суздальском крае – Успенский во Владимире, Успенский в Ростове и Рождественский в Суздале) были шестистолпными. Но введение в четырехстолпный крестовокупольный план двух дополнительных столпов вряд ли имело некое изначальное сакральное значение. Post factum, конечно, можно придать символический смысл чему угодно, но скорее всего, дополнительные столпы были попыткой «базиликального» наращивания внутреннего пространства – путем увеличения длины храмов.
Как известно, длина западноевропейской базилики путем введения новых столпов могла наращиваться многократно. Но на Руси такое наращивание внутреннего пространства было сковано крестовокупольным планом. Если в западноевропейской базилике на средокрестии даже стоял барабан, то его нагрузку принимали на себя не столпы, а стены. А в древнерусских храмах барабаны стояли не на стенах, а на четырех столпах, и подпружные арки создавали усилия распора столпов в горизонтальной плоскости (рис. 16). Следовательно, роль аркбутанов играли своды боковых нефов, а роль контрфорсов – внешние стены, алтарные апсиды и притворы.
А когда при переходе от четырехстолпного храма к шестистолпному (рис. 17) вместо одной из стен оказывались два столпа, гораздо более подверженные деформациям при воздействии «опрокидывающих» усилий в горизонтальной плоскости, надежность конструкции существенно снижалась. Установка дополнительных световых барабанов усугубляла проблему «опрокидывающих» нагрузок.
Рис. 16. Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при четырехстолпном плане собора.
Рис. 17. Условная схема распределения нагрузки от барабана на столпы и стены при гипотетическом превращении четырехстолпного собора в шестистолпный.
Видно, что два дополнительных столпа несут значительную «опрокидывающую» нагрузку в горизонтальной плоскости, а стена за ними (гораздо более надежный конструктивный элемент) практически разгружена.
Рис. 18. Состояние Дмитриевского собора до реставрации в середине ХХ века (чертеж А.В.Столетова). Видны характерные разрушения подпружных арок и столпов, а также расхождение стен кверху вследствие их распора барабаном.
Таким образом, при крестовокупольном плане увеличение количества столпов приводило к тем же последствиям, что и увеличение внутреннего пространства: при одинаковых центральных главах шестистолпный храм оказывался менее надежным, чем четырехстолпный. А введение дополнительных столпов под купол византийская традиция не допускала.
В западноевропейских базиликах, где (за редчайшими исключениями) столпы поддерживали только своды, увеличение количества столпов (наращивание храма в длину) на прочность конструкции никак не влияло. А при определении надежности крестовокупольных храмов мы видим очень высокую корреляционную зависимость между количеством столпов и внутренним пространством. Мы вправе сделать вывод, что при крестовокупольном плане количество столпов является параметром, зависимым от размера внутреннего пространства.
Конечно, в крестовокупольном храме можно сделать очень маленький барабан, сведя к минимуму распор столпов в горизонтальной плоскости и допуская любое «базиликальное наращивание». Но эта ситуация контролируется при помощи второго параметра, выбранного нами для определения «предела надежности» – СПК.
Следовательно, мы вправе утверждать, что для определения «предела надежности» крестовокупольных белокаменных храмов необходимо знать лишь размеры внутреннего и подкупольного пространств.
III
Для подтверждения
правильности нашего определения параметров «предела надежности» (внутреннее
пространство – до
Успенский собор Андрея Боголюбского в Ростове простоял 42 года и обрушился. Потом его восстановили по тому же плану и в прежних размерах, и он простоял менее двухсот лет. Еще одна попытка его восстановления тоже закончилась неудачей, и в XVI веке на его месте был построен кирпичный храм.
Говоря в пп. 13–14 гл. 3 про Успенский собор Андрея Боголюбского во Владимире, мы убедились в верности версии Н.Н.Воронина о том, что храм пришлось обстраивать галереями из-за выгорания деревянных связей в пожар 1185 года272. Значит, и без пожара собор долго не простоял бы: как мы вскоре увидим, для белокаменного зодчества характерно очень быстрое гниение деревянных связей. А если даже версия Н.Н.Воронина неверна и связи в пожар не сгорели, то необходимость обстройки храма галереями-контрфорсами через 25 лет после постройки все равно свидетельствует об общей ненадежности конструкции.
Юрий Всеволодович, видимо, не мог построить в Суздале собор меньших размеров из соображений великокняжеского престижа – слишком сильно бросался бы в глаза конструктивный регресс по сравнению с собором Мономаха. Зодчие начала XIII века, скорее всего, знали о риске превышения «предела надежности» и приняли возможные меры для укрепления собора (вместо забутовки частично использовали кирпичную кладку273, а высокие притворы играли роль контрфорсов). Но в итоге суздальский храм Юрия Всеволодовича оказался немногим более долговечным, чем постройки его дяди Андрея Боголюбского, превышавшие «предел надежности»: собор простоял всего 220 лет и обрушился274.
В послемонгольское время «предельные размеры» оказались несколько превышенными при строительстве Успенского собора в Коломне, и там тоже не обошлось без катастрофы275.
Собор Чудова монастыря (весьма вероятно, что он превышал «предел надежности»276), простоял 66 лет и «от ветхости весьма обвалился»277, причем обвалился настолько, что был разобран до основания и заменен другим храмом. Естественно, за столь короткий срок он не мог сильно «обветшать», значит, имела место недостаточная надежность конструкции.
Примерно та же судьба постигла и собор Симонова монастыря (тоже, скорее всего, превышавший «предел надежности»), только не через 66 лет, а через 72 года после постройки. «Удар молнии» в 1476 году298, конечно же, не мог сам по себе разрушить его верх: молнии бьют в кресты почти в каждую сильную грозу.
Троицкий собор в Троице-Сергиеве, также (хотя и незначительно) превышающий «предельные размеры», – здание уникальное. Н.Н.Воронин полагал, что наклон его стен, столпов и подпружных арок внутрь (рис. 19) имел цель вызвать у зрителя ощущение перспективы и, соответственно, большей высоты здания279. Но более предпочтительным видится иное объяснение: зодчие знали, что идут на конструктивный риск, и возвели стены, обеспечивающие максимально равномерное распределение нагрузок. Скорее всего, только благодаря такому инженерному решению собор дошел до наших дней без катастроф.
Рис. 19. Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре (по В.И.Балдину). Обратим внимание на скошенные стены, играющие роль контрфорсов.
Размеров Спасского собора 1290 года в Твери мы пока не знаем. Н.Н.Воронин на основании сохранившегося описания не дошедшей до нас иконы предполагал, что он был семиглавым и шестистолпным290. Но семиглавый собор – явление в XIII веке беспрецедентное и, скорее всего, эти главы были изображены иконописцем произвольно.
Мы же, основываясь на отсутствии каких-либо катастроф при строительстве Спасского собора, можем предположить, что его размеры не превышали «предел надежности» (то есть были сопоставимы, например, с Георгиевским собором в Юрьеве-Польском), и он, следовательно, был четырехстолпным. Историческая судьба собора это подтверждает: только через 100 лет ему потребовалось поновление, а в аварийное состояние он пришел после опустошительного пожара 1616 года, т.е. через 326 лет после постройки281.
IV
О размерах Успенского собора 1326–1327 годов в Москве мы пока можем только догадываться.
Г.К.Вагнер, выдвигая версию о сопоставимости размеров первого московского Успенского собора со строившимся на его месте собором 1472–1474 годов, при этом признавал, что возведение столь огромного здания в течение года (август 1326 – август 1327) «поразительно»282.
Добавим, что столь быстрое строительство еще и обошлось без катастроф – а это тоже не вполне типично для здания, где превышен «предел надежности».
В начале XIV века Москва еще была небольшим и небогатым городом. В домонгольской Руси мы не видели жесткой зависимости между кафедральным статусом собора и его размерами – например, в Галиче, Перемышле, Турове, Белгороде и небольших южнорусских городах Юрьеве и Угровске были епархии283, но больших шестистолпных соборов не было. В целом получается, что из пятнадцати епархий больших соборов не имели шесть. А вот зависимость между размерами города и главного городского собора была прямой (ограниченной только возможностями строителей – см. п. 6 гл. 3).
Следовательно, вряд ли митрополит Петр, переехавший в Москву в начале 1320-х годов284, когда в городе были только деревянные церкви, настаивал на том, чтобы первый285 белокаменный храм, возводимый малоопытными московскими строителями, был сопоставим по размерам с владимирским и ростовским кафедральными соборами. К тому же низкая надежность последних уже была известна.
В.П.Выголов, отмечая, что «стремление гиперболизировать размеры раннемосковских соборов Ивана Калиты, в особенности Успенского, выглядит явно надуманным и мало похожим на реальность»286, приводил аргументы, связанные с экономическими возможностями Москвы, а также с тем, что в случае больших размеров собора 1326–1327 годов зодчим собора 1472–1474 годов не потребовалось бы брать в качестве образца «великой и высокой церкви» владимирский Успенский собор287.
Все сказанное заставляет нас принять точку зрения К.К.Романова и Н.Н.Воронина о приблизительном соответствии размеров Успенского собора 1326–1327 годов Георгиевскому собору в Юрьеве-Польском288 (рис. 20). Используя нашу терминологию, скажем: наиболее вероятно, что собор не превышал «предел надежности». А летописное свидетельство, что в начале 70-х годов XV века собор был «подперт древом»289, как мы увидим в п. 12 этой главы, может и не говорить о его слабой конструкции.
Рис. 20. Совмещенные планы Успенских соборов в Москве (по К.К.Романову). Штриховка – собор 1326–1327 годов, пунктирная штриховка – собор 1472–1474 годов, контур – собор 1475–1479 годов.
Впрочем, этот вопрос остается открытым. Окончательный ответ на него смогут дать только серьезные археологические исследования, которые в условиях функционирования Московского Кремля как правительственной резиденции, к сожалению, пока невозможны.
Но строительство нового Успенского собора в 1472–1474 годах является превосходной иллюстрацией к тому, что русским мастерам XV века так и не удалось превысить «предел надежности», определенный при Юрии Долгоруком.
Строительная
катастрофа, постигшая этот храм, вне зависимости от силы землетрясения 20 мая
1474 года, говорит о принципиальной неспособности русских мастеров
построить белокаменное здание с внутренним пространством около 1000 кв.м и
стороной подкупольного квадрата почти
Во-первых, сильное, а тем более катастрофическое землетрясение для геологически стабильной средней полосы России весьма маловероятно.
Во-вторых, если даже произошло сколь-нибудь ощутимое землетрясение, то прочие храмы его благополучно «пережили». Следовательно, Успенский собор изначально строился с очень малым запасом прочности и вряд ли смог бы устоять, например, в ближайший большой пожар.
В-третьих, если бы падение недостроенного собора было вызвано только землетрясением, то вряд ли стали бы приглашать экспертов из Пскова, которые констатировали низкую техническую сторону постройки290.
С последними, в свою очередь, тоже не все так просто: Иван III предложил псковским мастерам-экспертам самим взяться за возведение собора, но они отказались под весьма неправдоподобным предлогом291. Сослаться на «занятость на других постройках Москвы и Троице-Сергиева монастыря», отклонив исключительно почетное и выгодное предложение великого князя строить столичный кафедральный собор? Скорее всего, это был лишь предлог, причем формальный. Просто опытные псковичи предвидели неразрешимость поставленной задачи и благоразумно отказались от ее решения.
И тогда в 1475 году для решения инженерных проблем был приглашен Фиораванти. «Деятельность Аристотеля в Италии – это деятельность не архитектора (возможно, за некоторыми исключениями), а инженера, причем инженера выдающегося, осуществившего ряд смелых технических решений, намного опередивших практику того времени. Как прославленного инженера его приглашали во многие города для решения самых трудных задач – в Венецию, Флоренцию, Мантую, Рим, Неаполь» (С.С.Подъяпольский)292.
Строго говоря, техника Фиораванти является не белокаменной, а смешанной: наиболее ответственные конструктивные элементы сделаны из кирпича293. И все же, несмотря на беспрецедентные меры по укреплению храма, «в 1624 году угрожавшие падением своды собора были разобраны «до единого кирпича» и вновь сложены с учетом образовавшихся в верхнем ярусе деформаций по измененному рисунку («вспарушенной» конфигурации), с армированием их связным железом и с введением дополнительных подпружных арок» (В.В.Кавельмахер)294.
V
Предвидится вопрос: надежность домонгольских белокаменных храмов, не превышавших «предельные размеры», тоже оказалась не очень высокой, и до наших дней дошли без существенных изменений только Спасо-Преображенский собор в Переславле, церковь Покрова на Нерли и Дмитриевский собор. Может быть, суздальские мастера не умели хорошо строить даже небольшие храмы? В п. 11 гл. 3 говорилось, что они строили качественно и надежно, но можно ли назвать такое строительство качественным и надежным?
Действительно, исторические судьбы большинства домонгольских храмов Владимиро-Суздальской земли, размеры которых не превышали «предел надежности», все равно свидетельствуют об их недостаточно высокой долговечности. Посмотрим:
– Кидекша, церковь Бориса и Глеба: в XVII веке переложены своды, верхи апсид и глава;
– Владимир, церковь Георгия: обрушилась в пожар 1778 года;
– Юрьев-Польский, Георгиевский собор Юрия Долгорукого: разобран в связи со строительством нового собора в начале XIII века;
– Боголюбово, церковь Рождества Богородицы: обрушилась в 1722 году;
– Владимир, собор Рождественского монастыря: разобран «за ветхостью» в середине XIX века;
– Владимир, Дмитриевский собор: в середине XX века был в аварийном состоянии;
– Владимир, собор «Княгинина» монастыря: на рубеже XV и XVI веков полностью перестроен;
– Нижний Новгород, Спасский собор: разобран в 1670-е годы;
– Нижний Новгород, церковь Михаила Архангела: простояла до 1359 года;
– Юрьев-Польский, Георгиевский собор 1230–1234 годов: обрушился в начале – середине XV века.
Два относительно «благополучных» храма – Спасо-Преображенский собор в Переславле и церковь Покрова на Нерли – в XV–XVIII веках перенесли множество серьезных ремонтов295.
В чем же дело? Виноваты ли суздальские строители в том, что до нас дошла столь небольшая часть домонгольских белокаменных зданий?
VI
Как мы видели в п. 5 гл. 3, дело не в основном строительном материале – белом камне. При качественной сортировке он достаточно надежен – конечно, по сравнению не с кирпичом, а с известняками, применявшимися для строительства гораздо более долговечных соборов в Западной Европе.
Дело и не в растворе – во владимиро-суздальских храмах применена прочнейшая известь (80% известкового вяжущего, гораздо больше, чем в Киеве296) с разнообразными упрочняющими примесями297.
Дело
и не в фундаментах: их глубина по всей России варьировалась от 0,5 до
Рис. 21. Фундаменты церкви Покрова на Нерли.
Дело и не в качестве строительства: подгонка белокаменных блоков производилась ничуть не хуже, а зачастую и лучше, чем в Европе301.
Мы можем выделить только одну возможную причину столь невысокой долговечности храмов, которая косвенно может быть отнесена к ошибкам строителей – тяжелые барабаны, которые при крестовокупольном плане создавали значительную нагрузку на столпы с подпружными арками и приводили к распору стен в горизонтальной плоскости (см. рис. 16–18).
Впрочем, и это вряд ли имело место по вине строителей. В п. 1 гл. 3 мы говорили о том, что «башнеобразность» храмов Долгорукого и его потомков являлась попыткой воспроизведения «европейского» стремления здания вверх. Следовательно, единственное рискованное архитектурное решение в домонгольских белокаменных храмах, не превышавших «предел надежности», – тяжелые барабаны, делавшие храмы «башнеобразными» – должно быть отнесено на счет специфики «княжеского заказа».
Но здесь мы сталкиваемся с еще одним любопытным вопросом. Как известно, в Византии основной целью барабана было освещение храма дневным светом. Изначально (в раннем средневековье) барабан и появился как дополнение к куполу, так как в последнем было невозможно проделывать окна.
И даже при фактическом вырождении крестовокупольной схемы, когда «сакральная» роль купола (как в Софии Константинопольской) оказалась сведена к исполнению традиции (как в константинопольском Мирелайоне302 или солунской Панагии303), барабан не терял своего главного назначения – пропускать в храм по возможности больше света.
В Киеве304 и Чернигове305 окна относительно большие, причем не только в барабанах, но и в стенах. А Долгорукий сделал окна-бойницы и в стенах, и в барабанах.
В итоге в храмах Юрия мы видим сведение к простой формальности не только купола (в п. 1 гл. 3 мы говорили, что увидеть его можно, только стоя прямо под ним), но и светоносной роли барабана. А ведь узкие окна не только пропускают мало света. Они существенно утяжеляют барабан и, соответственно, увеличивают нагрузки на элементы конструкции четверика.
VII
Е.Е.Голубинский объяснял окна-бойницы климатическими условиями – в храмах не было печей и зимой было слишком холодно306. С этим трудно согласиться. Во-первых, окна-бойницы были и на Кавказе307, и в Сербии308, где гораздо теплее. Во-вторых, в окнах были оконницы со стеклами309.
В.В.Кавельмахер высказывал версию, что узкие окна служили защитой от воров310. Если бы речь шла только об окнах в стенах, такая версия была бы теоретически приемлемой (хотя при желании расширить ломом или топором узкую часть белокаменного оконного проема ненамного сложнее, чем прорубить дубовую оконницу). Но мы говорим прежде всего об оконных проемах барабанов, куда ворам в любом случае было невозможно забраться.
Более вероятно, что Долгорукий уменьшил окна по двум причинам.
Первая – все та же тяга к романике. Во многих храмах Европы XI–XII веков окна именно такие – больше напоминающие бойницы311, только чаще благодаря не уменьшению ширины, а увеличению высоты. В любом случае создается эффект «стрельчатости», т.е. той устремленности здания вверх, которая и побудила Юрия вытянуть и утяжелить барабаны.
А сделать в барабане большее количество окон уже не позволяла конструкция – белокаменные простенки должны были держать тяжелый белокаменный купол. То же самое относится и к окнам в стенах – русские мастера еще не владели приемами разгрузки стен, характерными для готики. Показательный факт: когда в дворцовой церкви Боголюбова в конце XVII века выломали хоры и растесали щелевидные окна, она вскоре обрушилась312.
Но весьма вероятно, что есть и вторая причина: потенциальная необходимость использовать храмы в качестве оборонительных сооружений. Нечто вроде «главной башни замка».
В наше время, когда большинство исследователей стремится выдвинуть на первый план богослужебную функцию храмов, такая версия может показаться пережитком советских времен. Но, как известно, в понимании средневековой церкви служба Богу могла принимать и вполне «военизированные» формы (от крестовых походов до участия в Куликовской битве монахов Пересвета и Осляби). Не будем забывать и про крепостные функции многих монастырей XV–XVII веков.
А учитывая то, что города-крепости Долгорукого строились в условиях угрозы нападения волжских болгар, версия о потенциальной обороне в храмах выглядит вполне обоснованной. Принимая ее, мы объясняем:
– наличие окон-бойниц не только в Суздале, но и на Кавказе, и на окраинах Византии, где были частые «пограничные конфликты»;
– приблизительное равенство наружных и внутренних раструбов окон суздальских храмов (когда целью было пропускание окнами максимального количества света, внутренние раструбы обычно делались существенно длинее и шире наружных – как в Успенском соборе Фиораванти313);
– причину возведения храмов Долгорукого близко от крепостных стен314. То, что в Переславле не было найдено никаких остатков перехода от собора к заборолам315, ни о чем не говорит – переход мог иметь форму легкого мостика, при осаде подлежавшего уничтожению.
Естественно, ни одного серьезного штурма ни один храм не выдержал. В конце концов, осаждающим нетрудно подвести таран и выбить двери. Но азы военного искусства говорят о том, что при строительстве крепости нельзя пренебрегать ни одной возможностью укрепления.
Во-первых, теоретически возможны ситуации, когда продержаться несколько лишних часов – значит дождаться подмоги.
Во-вторых, даже слабая цитадель способна дать князю достаточно надежную защиту при восстаниях городского населения.
В-третьих, наличие в крепости хотя бы символической цитадели необходимо по дипломатическим соображениям. При взятии городских стен врагом, естественно, руководителю обороны невозможно вести переговоры с ворвавшимися толпами неприятельских солдат, поэтому он запирается в цитадели и, пока противник готовится к ее штурму, имеет время договориться о почетной сдаче.
А поскольку никаких других цитаделей в крепостях Долгорукого не было, то и сопротивление в храмах Юрий был обязан предусмотреть.
Более того – вполне вероятно, что под куполом каждого храма были устроены (или устраивались во время осады) деревянные площадки для лучников, на которые можно было подниматься по приставной лестнице. Во всяком случае, в Спасо-Преображенском соборе Переславля, как и во многих других русских храмах XI-XV веков, под куполом есть прямоугольный уступ, на который эти площадки могли опираться (рис. 22). Если бы наличие такого уступа было связано только с конструктивным переходом от постамента к барабану, его бы, скорее всего, в эстетических и акустических целях стремились сделать максимально сглаженным, а не прямоугольным.
Рис. 22. Разрез Спасо-Преображенского собора Переславля.
Буквой «А» обозначен прямоугольный уступ под куполом, на который могли опираться деревянные площадки для лучников.
А
стрелять сверху закомары практически не мешают. Например, автором этой книги
было измерено, что в Спасо-Преображенском соборе Переславля «мертвая зона» при
гипотетической стрельбе из окон барабана составляет всего
В пользу этой версии говорит и расположение храмов в самом труднодоступном месте крепости – у реки. Дворцы князя и палаты воевод тоже были рядом, и, видя безнадежность положения, руководители и их семьи имели шанс спастись в лодках. По реке могла и приплывать подмога, и подвозиться провизия. Как минимум, летом.
И не зря в 1237 году монголы пошли на Суздаль зимой – они предусмотрели замерзание, во-первых, непроходимых болот, а во-вторых, рек, по которым русские могли и оперативно перебрасывать войска, и эвакуировать военное руководство.
VIII
Но перетяжеленные барабаны сами по себе не объясняют сравнительно небольшую долговечность домонгольских белокаменных храмов, не превышавших «предел надежности». Все-таки здания стояли достаточно долго – и по 600, и по 700 лет, а собор в Переславле с очень тяжелым барабаном дошел и до наших дней. Конструктивные ошибки, если бы дело было только в них, должны были бы проявиться гораздо раньше.
И проблему тяжелых барабанов строители, несомненно, понимали, вводя деревянные связи и усиливая стены, подпружные арки и столпы (сравним планы суздальских храмов (рис. 5), например, с планом собора Афонского монастыря Хиландар317, приведенным на рис. 23).
Рис. 23. Афон. План собора монастыря Хиландар (конец XIII – XIV век).
Следовательно, дело не только в барабанах.
На долговечность зданий, построенных в европейской технике, могли повлиять неевропейские почвы – но, как мы видели в п. 5 гл. 3, разница в почвах России и большей части Европы со строительной точки зрения непринципиальна, к тому же строители всегда учитывали особенности почвы при заложении фундаментов. И сами конструкции владимиро-суздальских зданий, не превышавших «предел надежности», были настолько прочными, что выдерживали, как монолит, даже оползни грунта под ними318.
А что еще в природе России отличается от Европы, точнее, от центральных областей Империи – Южной Германии и Северной Италии?
Только климат.
Камни облицовки клались в европейской технике – почти насухо319. Значит, полностью предотвратить просачивание влаги с наружной поверхности стен под облицовку было невозможно. Потом на Русь пришли монголы, – впрочем, и без монголов здания по нескольку десятилетий стояли без ремонта. Позакомарная кровля ненадежна и сложна в эксплуатации, появлялись протечки, и вода попадала под облицовку не только сбоку, но и сверху.
В Южной Европе это не является серьезной проблемой, так как один-два небольших мороза за зиму (3-5 градусов ниже нуля) не могут привести к катастрофическому размораживанию кладки. В России же, когда сильнейшие морозы несколько раз за зиму сменяются оттепелями, это приводит к расшатыванию камней. А поскольку из-за ячеистой структуры белого камня вода проникает внутрь самих квадров, трещины появляются и в них320.
А.В.Столетов говорил про проблему слоистости кладки, заключающуюся в том, что бутовый слой и два облицовочных (внешний и внутренний) несут нагрузку самостоятельно, что ведет к тенденции «вспучивания» облицовки и выпадения камней321.
Если рассматривать последнее утверждение в отрыве от российского климата, то оно не совсем справедливо: суздальские мастера предвидели проблему слоистости кладки и успешно решали ее, укладывая облицовочные камни необработанной гранью внутрь, что обеспечивало великолепную сцепку облицовки с забутовкой. Сцепка обеспечивалась и различной длиной камней, которые по-разному вдавались в средний бутовый слой322.
Но как только мы начинаем анализировать поведение полубутовой кладки в российском климате, выясняется, что вода, попадающая в щели кровли и кладки, проникает между облицовкой и забутовкой и в мороз просто «отрывает» одно от другого. К тому же влага в стены «подсасывается» и снизу.
Просачивающаяся влага приводит и к быстрому гниению деревянных связей, что, в свою очередь, усугубляет проблему распора стен тяжелыми барабанами (рис. 18).
В Северо-Восточной Руси печей в храмах не было323, да и они могли бы подсушивать только влагу, попадающую в щели сводов. Но при хорошей кровле последнее не является серьезной проблемой, а внешней облицовке печи ничем помочь не могут.
В принципе, повышение влагоустойчивости храмов могло быть достигнуто при помощи их оштукатуривания. А.И.Скворцов справедливо отмечал, что в домонгольское время часто штукатурились своды324 и фрагменты стен, предназначенные под фрески325.
Но с предположением А.И.Скворцова326 о том, что в то время побелка, а то и полная раскраска стен, была «обычным делом», нельзя согласиться: тогда теряло смысл само белокаменное строительство и, как мы видели в п. 9 гл. 1, гораздо дешевле и технологичнее было бы строить из кирпича, а затем штукатурить, раскрашивать или белить.
Гораздо более вероятно, что раскраска все-таки была фрагментарной, а белить стены (без оштукатуривания) начали уже в послемонгольское время, причем это преследовало цель не влагозащиты храмов, а «косметического ремонта». А побелка гораздо хуже защищает стены от влаги, чем штукатурка.
Мы видим «логическую спираль»: если бы строили из кирпича, здание было бы влагоустойчивее и, следовательно, долговечнее. Кирпич штукатурили, тем самым достигая еще большей влагоустойчивости. А в случае белого камня эта «спираль» раскручивается в обратную сторону: неустойчивую к влаге белокаменную кладку еще и не покрывали штукатуркой.
М.А.Ильин, констатируя факт, что в конце XV века белый камень как строительный материал уступил место кирпичу, уточнял, что камень иногда предпочитали для кладки стен и сводов подвалов из-за лучшей сопротивляемости действию влаги327.
Действительно, при плюсовых температурах белый камень – известняк, «обязанный» лежать в земле, – гораздо устойчивее к влаге, чем кирпич. Но белокаменная кладка храмов Долгорукого и его потомков, как мы только что видели, в российском климате менее влагоустойчива, чем кирпичная.
В оправдание Юрию Долгорукому, начавшему строить «по-европейски», скажем лишь, что предвидеть такое поведение полубутовой кладки в российских условиях вряд ли кто-либо был способен. Если на Руси и имелся опыт работы с белым камнем, то это было в Галиче, где климат вполне европейский.
IX
Скорее всего, мы не вправе говорить о каких-либо устойчивых особенностях влияния климата на древнерусские белокаменные храмы в зависимости от их размеров, архитектурных форм или местонахождения. Здесь есть только одна зависимость, отнюдь не отличающаяся новизной: чем лучше уход за храмом, тем он долговечнее.
А в российском климате хороший уход за белокаменными зданиями был особенно важен, но его не было и не могло быть в условиях и монгольского нашествия, и лихолетья времен Дмитрия Шемяки, и Смутного времени, и вековой российской бесхозяйственности. Очень многое зависело и от «форс-мажоров» – пожаров и ураганов, и от «субъективных факторов» – нерачительных настоятелей или церковных старост, вовремя не замечавших протечку кровель.
Так и получилось, что одни храмы пришли в аварийное состояние и были разобраны (или даже обрушились) через 500–700 лет после постройки, а другие дошли до наших дней.
Исключением была небольшая церковь Михаила Архангела в Нижнем Новгороде, простоявшая всего 150 лет. Но этот храм был единственным случаем во владимиро-суздальском зодчестве, когда фундаменты были не доведены до материкового грунта и лежали только на покровном суглинке. Н.Н.Воронин полагал, что это и было причиной недолгой «жизни» храма329. С этим нельзя не согласиться, так как первым, «образцовым» городским собором был Спасский, а на втором городском храме Нижнего Новгорода, дальней окраины Суздальской земли, вдали от княжеских глаз, строители могли и «сэкономить».
Но было еще одно исключение: Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, который вместе с Троицким приделом «розвалилися вси до земли»330 спустя очень короткий исторический промежуток – примерно через 200 лет после постройки, в начале – середине XV века.
Примерно тогда же обрушился Рождественский собор в Суздале, но там все более-менее понятно – он превышал «предел надежности». А для Георгиевского собора такая ситуация выглядит странной, и ее следует рассмотреть подробнее.
X
Мы не будем здесь обсуждать реконструкцию первоначальных форм Георгиевского собора, которой занимались и Н.Н.Воронин (рис. 24), и Г.К.Вагнер (рис. 25), и А.В.Столетов (рис. 26). В.В.Кавельмахер отмечал ряд недостатков в работах всех перечисленных исследователей, в плане воспроизведения архитектурных форм предпочитая реконструкцию А.В.Столетова331.
Рис. 24. Георгиевский собор. Реконструкция Н.Н.Воронина.
Рис. 25. Георгиевский собор. Реконструкция Г.К.Вагнера.
Рис. 26. Георгиевский собор. Реконструкция А.В.Столетова.
Но для исследования причин недолговечности собора важно то, что и в реконструкции А.В.Столетова мы видим если не ступенчатые арки и «башню» Н.Н.Воронина и Г.К.Вагнера, то все равно очень тяжелый барабан. Значит, в любом случае нагрузки на конструктивные элементы четверика Георгиевского собора были увеличены.
Впрочем,
мы видим и подобие контрфорсов – высокие притворы, способные если не полностью
погасить распор стен, то снизить остроту проблемы. В Переславле, где барабан
вряд ли был существенно легче, притворов вообще не было. А учитывая бо’льшую
сторону подкупольного квадрата в Спасо-Преображенском соборе –
Следовательно, падение Георгиевского собора вряд ли могло быть вызвано только тяжелым барабаном. Но был еще один фактор, способный сыграть определенную роль в исторической судьбе храма, – то, что удельный князь Святослав Всеволодович «сам бе мастер»332.
Н.Н.Воронин оспаривал правильность сообщения летописца, ссылаясь на то, что составитель тверского свода мог побывать в Юрьеве, где ему на глаза должна была попасться современная собору надпись на стене храма, сообщающая о поставлении Святославом некого «креста», и из этого летописец сделал неверные выводы333.
В.В.Кавельмахер, доказав, что надпись о деянии Святослава в древности находилась на Троицком приделе, параллельно обосновал и то, что летописец не мог так грубо ошибиться и располагал иными данными об авторстве Святослава в отношении Георгиевского собора334. Из этого В.В.Кавельмахером был сделан вывод, что «архитектором, возведшим это здание, художником-знаменщиком орнаментов и организатором артели был ктитор собора, сын Всеволода Большое Гнездо, юрьевский князь Святослав Всеволодович»335.
В принципе, одного из вышеперечисленных «титулов» – архитектора, художника или организатора – уже было бы достаточно для того, чтобы летописец мог с полным правом сказать про Святослава: «сам бе мастер». Но в пользу принятия версии, что архитектором был сам князь (т.е. непрофессионал) говорит тот факт, что Георгиевский собор простоял всего около двухсот лет.
По всей видимости, мы имеем дело с той же проблемой, которую уже рассматривали в связи с приглашением Андреем Боголюбским зодчего от Фридриха Барбароссы: если императорский архитектор строил Успенские соборы во Владимире и Ростове, то при попытке превзойти «предел надежности», допустимый для русских мастеров, он создал весьма ненадежные конструкции.
А в отношении Святослава как зодчего мы можем сказать: князь, возводя Георгиевский собор, не смог обеспечить необходимую надежность храма даже при его «допустимых» размерах. Возможно, Святослав Всеволодович, переоценив свои способности, отказался от услуг профессиональных зодчих и совершил какие-то ошибки в конструкции и кладке стен, сводов или подпружных арок – об этом мы можем только догадываться.
Таким образом, есть уже два фактора, которые, вместе взятые, могли существенно сократить «жизнь» даже потенциально надежной конструкции Георгиевского собора: тяжелые барабаны и непрофессиональный архитектор.
И все же, как мы сейчас увидим, то, что произошло с храмом в начале – середине XV века, вряд ли можно назвать катастрофой.
К.К.Романов полагал, что это была именно катастрофа, сходная с падением Суздальского собора, – обрушились глава и своды, увлекая за собою часть стен. Эту точку зрения поддержали и Н.Н.Воронин356, и Г.К.Вагнер337, утверждая, что В.Д.Ермолин «чрезвычайно бережно отнесся к восстановлению руин древнего здания»338.
В.В.Кавельмахер придерживается по этом поводу совсем иной позиции, полагая, что могла обвалиться только глава, причем, возможно, не целиком. Доказательство тому – уцелевшие в интерьере белокаменные рельефы339. Но затем собор простоял без купола много лет, облицовка испортилась от проросших деревьев и российского климата, и это, по мнению В.В.Кавельмахера, дало Ермолину формальное право разобрать верх собора и собрать его заново.
В отличие от Ермолина – спасителя скульптурного декора, собравшего храм из обломков (в интерпретации Н.Н.Воронина и Г.К.Вагнера), Ермолин в интерпретации В.В.Кавельмахера предстает неким варваром, не удосужившимся при разборке зафиксировать первоначальное положение камней и правильно его воспроизвести.
Истина, наверное, находится где-то посередине между этими полярными точками зрения. Выскажем собственное видение ситуации: как верно заметил В.В.Кавельмахер, вначале, полностью или частично, упала только глава, и собор простоял в таком виде много лет. Вода попадала под облицовку стен, и губительное влияние климата на белокаменное строительство быстро принесло свои плоды: обвалилась внешняя сторона облицовки именно в тех масштабах, о которых говорили Н.Н.Воронин и Г.К.Вагнер. Это и дало летописцу право утверждать, что собор и придел «розвалилися вси до земли»340.
Поэтому вряд ли В.Д.Ермолин не понимал ценности скульптурного декора, безосновательно разбирая некоторые стены до колончатого пояса, а некоторые – до цоколя341. Но В.В.Кавельмахер прав в том, что о катастрофе Георгиевского собора говорить не вполне правомерно.
Следовательно, мы можем сказать с достаточной долей уверенности: все домонгольские храмы, не превышавшие «предельные размеры», определенные во времена Долгорукого, отличались высокой конструктивной надежностью, и если и падали, то лишь под разрушительным воздействием климата, помноженного на традиционную российскую бесхозяйственность. И Георгиевский собор не стал исключением, но его разрушение было ускорено очень тяжелым барабаном и непрофессионализмом зодчего.
XI
Переходя к послемонгольским временам, еще раз вспомним исторические судьбы белокаменных зданий, размеры которых были близки к «пределу надежности», определенному при Юрии Долгоруком:
– Тверь, Спасский собор 1290 года: перестроен в XVII веке;
– Москва, Успенский собор 1326–1327 годов: в 1472 году на его месте началось строительство нового храма;
– Москва, церковь Спаса на Бору: простояла до 1527 года;
– Москва, Архангельский собор: в 1505 году разобран «ветхости ради»342;
– Москва, церковь-колокольня Иоанна Лествичника: простояла до 1505 года343;
– Москва, собор Богоявленского монастыря «за торжищем»: перестроен после пожара 1684 года;
– Москва, Благовещенский собор: в 1482 году «почаша рушити, верх сняша и лубьем накрыша»344;
– Москва, церковь Рождества Богородицы в Кремле: верх обрушился в 1479 году;
– Можайск, Никольский собор: простоял до XIX века;
– Можайск, церковь Иоакима и Анны: снесена в XIX веке;
– Звенигород, Успенский собор «на Городке»: сохранился;
– Звенигород, собор Саввина-Сторожевского монастыря: сохранился;
– Старица, Архангельский собор и церковь Николы: разрушены в Смутное время;
– село Городня Тверской области, церковь Рождества: в основном, сохранилась;
– село Каменское Наро-Фоминского района, Никольская церковь: в основном, сохранилась;
– Москва, собор Вознесенского монастыря: разобран в 1516 году «ветхости ради»345;
– Москва, собор Андроникова монастыря: верх обрушился в пожар 1812 года.
XII
Сразу обращает на себя внимание скорое – в течение 100–200 лет – разрушение большинства послемонгольских белокаменных храмов, построенных в XIV и начале XV века внутри городских стен Москвы. А ведь размеры этих зданий не превышали «предел надежности» и, следовательно, подразумевали гораздо более долгую «жизнь».
Н.Н.Воронин справедливо отмечал, что еще с «дореволюционных времен» существует стереотипный взгляд на историю зодчества этого времени как на пору глубокого упадка и регресса, вызванных монгольским разгромом346. Но, убедительно доказав неправомерность такого стереотипа, он выдвинул в качестве альтернативной версии «болезнь роста»347, то есть фактически признал тот же упадок зодчества, только «прогрессивный».
В.В.Кавельмахер, датируя коломенскую церковь «на Городище» первой половиной XIV века, отмечает грубость ее белокаменной кладки и также делает вывод об определенном упадке зодчества348.
Но сейчас мы говорим не об эстетике, а о конструктивной надежности храмов. Грубость кладки и ненадежность конструкции – не одно и то же, ведь церкви в селах Городне и Каменском (а частично – и «Городищенская» церковь в Коломне) в итоге дошли до наших дней.
И мы вправе полагать, что надежность первых послемонгольских храмов, построенных при Юрии и Иване Даниловичах, была, как минимум, не ниже первых храмов Долгорукого. Ведь московские мастера не осваивали новую строительную технику и не пытались превысить уже известный «предел надежности». А строительные навыки, как отмечал и Н.Н.Воронин, передавались из поколения в поколение, благо строительство и ремонт храмов во Владимирской, Тверской и Московской землях практически не прекращались349.
Но параллельно в исследованиях Н.Н.Воронина прослеживается и другая позиция, влияющая на его варианты реконструкции последних домонгольских и первых послемонгольских храмов: он придавал несохранившимся храмам ступенчатые арки и «готический» башнеобразный верх, делая вывод о том, что низкая конструктивная надежность таких завершений влекла быстрое разрушение храмов350.
Фактически со стороны Н.Н.Воронина мы также видим попытку определения «предела надежности», только заключающегося не в размерах внутреннего пространства и стороне подкупольного квадрата, а в подпружных арках: по Н.Н.Воронину, скорая катастрофа ожидала те храмы, где арки были повышенными (следовательно, верх – «башнеобразным»). Соответственно, ступенчатые арки и «готический» верх предполагались в первом Успенском соборе Москвы351, Рождественском соборе Суздаля и Успенском соборе Ростова начала XIII века, а также в кирпичных храмах Ярославля352. Про реконструкцию Н.Н.Ворониным по той же модели Георгиевского собора в Юрьеве-Польском мы уже говорили в п. 10 этой главы.
В принципе, реконструкция храмов в «готическом» стиле соответствует тенденциям сближения Руси с Европой, и это подтверждает возможность наличия ступенчатых арок – если и не в домонгольское, то в послемонгольское время.
Но против утверждения о недостаточной надежности таких конструкций есть ряд аргументов.
Во-первых, включать кирпичные храмы Ярославля в статистику исторических судеб белокаменного строительства и делать на этом основании какие-либо общие выводы об их облике представляется неправомерным вследствие огромной разницы в конструктивных особенностях кирпича и белого камня.
Во-вторых, как мы видели, более предпочтительной является реконструкция Георгиевского собора по А.В.Столетову с подпружными арками на уровне сводов боковых нефов353.
В-третьих, первый ростовский собор Андрея Боголюбского, не имевший ни повышенных подпружных арок, ни «башнеобразного» верха (но превышавший «предел надежности»), обрушился еще быстрее собора начала XIII века, простояв даже не 178 лет, а всего 42 года.
В-четвертых, собор Андроникова монастыря, имевший повышенные подпружные арки (см. рис. 9), но не превышавший «предел надежности», определенный мастерами Долгорукого, простоял долго (около четырехсот лет) и обрушился вследствие «форс-мажорных обстоятельств» – пожара 1812 года.
В-пятых, своды боковых нефов в случае повышенных подпружных арок оказываются нагруженными не только сбоку (как в «классической» схеме, представленной на рис. 16), но и сверху. Следовательно, ступенчатость арок дает более равномерное распределение нагрузки от барабана на элементы четверика (и, соответственно, бо’льшую конструктивную надежность), чем «классическая» схема – с подпружными арками на уровне сводов боковых нефов.
Значит, если предположение Н.Н.Воронина о «башнеобразном» завершении некоторых храмов XIV–XV веков и верно, то такое завершение не могло существенно влиять на их надежность и долговечность.
Таким образом, наличие или отсутствие повышенных подпружных арок и «готического» верха ничего не проясняет в вопросе, почему исторические судьбы первых московских храмов оказались столь коротки.
Мы уже видели, что дело и не в плохом качестве строительства. Дело и не в отсутствии должного ухода за храмами – домонгольские храмы, не превышавшие «предел надежности», простояли гораздо дольше, несмотря на многолетнее запустение в условиях монголо-татарского ига.
XIII
По всей видимости, первые московские храмы погубило то, что они были возведены в центре будущей столицы единого Русского государства и очень быстро перестали «соответствовать задачам» растущего города и крепнущей великокняжеской власти. Естественно, никакого представления об охране памятников архитектуры в XV–XVI веках не имелось, и при первой же финансовой возможности храмы под предлогом «ветхости» сносились и на их месте строилось что-то более «престижное».
Как известно, понятие «ветхость» весьма растяжимо. Более того, иногда эта «ветхость» достигается искусственным путем – сначала в течение многих лет имеет место целенаправленная экономия на ремонте, а потом испрашиваются средства на полную перестройку храма, на самом деле обветшавшего. Монументальное строительство во все времена было неиссякаемым источником неправедного обогащения.
Пожалуй, единственной подлинной катастрофой можно считать падение верха у церкви Рождества Богородицы в 1479 году354, и то возникает подозрение, что церковь просто не отремонтировали должным образом после «аварий» 1454 и 1473 годов и довели до падения.
А все остальные «недолговечные» белокаменные храмы Москвы XIV и начала XV веков (Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, храм Вознесенского монастыря, церковь Спаса на Бору, церковь-колокольню Иоанна Лествичника), по всей видимости, постигла участь «искусственного старения».
На московских окраинах храмы реже оказывались жертвами амбиций светских и церковных властей и стояли долго. Собор Богоявленского монастыря «за торжищем» простоял почти 400 лет и погиб при пожаре, а собор Андроникова монастыря хотя и с потерями, но дошел до наших дней.
Выводы об «особых столичных условиях» подтверждаются и тем, что судьба провинциальных послемонгольских белокаменных храмов ничем не отличается от судьбы домонгольских, после возвышения Москвы тоже оказавшихся в провинции. В разнице их исторических судеб (простоять 300, 400, 500 лет или дольше) играли роль лишь «форс-мажоры» (пожары и ураганы) и «субъективные факторы» в виде нерадивых церковных старост. Например, в Можайске храмы XV века простояли до XIX века, а в Звенигороде они стоят до сих пор.
Все сказанное по поводу «предела надежности» подтверждает вывод, который мы сделали еще в п. 11 гл. 3: суздальские мастера в середине XII века качественно и надежно выполнили «техническое задание» Юрия Долгорукого (строительство в европейской белокаменной технике с минимумом раствора и аккуратной кладкой) и заложили основу для качественного и надежного строительства в этой же технике на протяжении еще трехсот лет. Относительно невысокая долговечность храмов, построенных и ими, и их потомками, имела место не по их вине.
XIV
У нас остался еще один вопрос, связанный с белокаменным строительством: почему, несмотря на его дороговизну и нетехнологичность, оно продержалось на Руси так долго? Более того, в послемонгольское время белый камень не только не сдал своих позиций, но и укрепил их: с начала XIV до середины XV века ни одного храма в Московском княжестве не было построено из кирпича.
Вряд
ли московские князья Юрий и Иван Даниловичи, а также их потомки были настолько «нестесненными
в средствах», чтобы им было все равно, из чего строить. Пусть в Москву белый
камень приходилось возить не за 500, а за
Яркий пример – возведение в первой половине XIV века «Городищенской» церкви (возможно, и Успенского собора) в Коломне355, которая в 1307 году была присоединена к Московскому княжеству356. Вероятно, эти храмы строил еще Юрий Данилович357. В это время в самой Москве еще не было ни одного монументального храма, и все ресурсы, видимо, были брошены на то, чтобы «утвердиться» в первом крупном завоеванном городе.
Значит, средств у Юрия Даниловича было катастрофически мало, и вряд ли их прибавилось в первый год правления Ивана Калиты, когда в Москве первый Успенский собор начал строиться не из кирпича, а из белого камня.
И технически переход на кирпич никаких сложностей не представлял. Пусть не на настоящий кирпич по итальянской технологии, «привезенной» Фиораванти380, но хотя бы на «старую добрую» плинфу.
То, что из белого камня при Дмитрии Донском в 1367 году были построены стены Кремля, имеет свои причины, коренным образом отличные от мотивации белокаменного строительства храмов этого времени. Как известно, строительство крепостных стен всегда ведется с максимальной быстротой, так как в это время город безоружен перед потенциальными противниками. А о том, что потенциальные противники (в данном случае – Орда и Литва) сильны и опасны, говорит сам факт решения строить новые укрепления.
Таким образом, Донской просто не имел времени осваивать технологию производства кирпича и строил из давно разведанных и практически неисчерпаемых мячковских каменоломен, не считаясь со средствами.
Но строительство храмов вполне могло «повременить» хотя бы несколько месяцев, необходимых для освоения кирпичной технологии. Почему же московские князья не прекратили (или, как минимум, не «потеснили») белокаменное строительство? Неужели было сложно построить несколько печей для обжига кирпича?
По всей видимости, здесь были две причины.
Начнем с первой – политической: в условиях татарского ига белокаменные храмы оставались тем элементом государственной идеологии, отказаться от которого означало полностью «потерять лицо» перед Западной Европой. И так, оказавшись «улусом» Орды, Русь перестала рассматриваться западноевропейскими дворами как равноправный партнер359. Византия в это время не представляла собой сколь-нибудь значимой силы на политической арене (так, в 1371 году император Иоанн Палеолог был арестован во Франции за неуплату личных долгов венецианским купцам360). Поэтому все надежды на возвращение Руси в «мировое цивилизованное сообщество» были связаны только с Европой.
Вторая причина, как ни парадоксально, экономическая, только относящаяся не к цивилизованным формам экономики, а к тому, что в наше время называется «лоббированием». Дело в том, что слишком много влиятельных людей, так или иначе, были связаны с процессом ломки, обработки и доставки белого камня, и для них переход на более дешевый и технологичный кирпич означал лишение немалой части доходов. Можно себе представить, например, и то, какие средства отпускались князем на содержание армии возчиков, и то, что немалая часть этих средств оседала в карманах «посредников». А при этом все выглядело достаточно «чинно» – как исполнение традиций Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо.
XV
Скорее всего, по этим же двум причинам произошел и достаточно быстрый переход на кирпич в конце правления Василия II и при Иване III.
Первая – та же политическая: в Европе к тому времени начали повсеместно строить из кирпича, это были уже времена Брунеллески (1377–1446) и Браманте (1444–1514)361.
Вторая – та же экономическая, но «с обратным знаком»: Василий II и Иван III, укрепляя самодержавие, боролись и с излишней «корпоративной» самостоятельностью, и с «разбазариванием государственных средств»362. Следовательно, влиятельные защитники белокаменной технологии, потерявшие возможность ссылаться на европейский опыт, не могли иметь успех. У них оставались только ссылки на «традицию», но тут государственные соображения уже перевесили. Монументальное строительство приобретало массовый характер, и использование белого камня становилось слишком тяжелым бременем для казны.
По всей видимости, «лебединой песней» политического влияния защитников белого камня стал Успенский собор, стены которого даже Фиораванти был вынужден построить в «традиционной» манере. Но это был уже конец – во всяком случае, в столице белокаменное зодчество стало редчайшим явлением.
В принципе, на этом можно было бы завершить книгу – мы исследовали мотивации и творцов, и продолжателей, и «могильщиков» строительства из белого камня. Но у нас остался нерассмотренным еще один важнейший элемент белокаменного зодчества – скульптурный декор храмов. В нем тоже присутствуют тенденции, характерные для рассматриваемой нами эпохи, и на них необходимо остановиться особо.
Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.
Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.
© С.В.Заграевский
ГЛАВА I: БЕЛЫЙ КАМЕНЬ И КИРПИЧ
Глава II: ГалиЧ, Кавказ и ВолжскаЯ БолгариЯ
Глава III: Суздальские мастера и романика