Академик С. В. Заграевский. Новые исследования памятников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника. ГЛАВА 2: НАЧАЛО «РУССКОЙ РОМАНИКИ»: ЮРИЙ ДОЛГОРУКИЙ ИЛИ АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ?

Этот термин был еще в 1920-х годах предложен Ф.Халле применительно к белокаменным домонгольским храмам Северо-Восточной Руси¹. В советское время он практически не использовался, так на подобную терминологию, прямо связывающую зодчество Древней Руси и Западной Европы, существовал негласный запрет.

В постсоветское время этот термин впервые употребил А.И.Комеч – в названии своего научного труда и без дополнительных оговорок, т.е. как некую безусловную данность².

Однако этот термин на самом деле весьма условен, и его научное использование требует большого числа оговорок.

Пожалуй, основным признаком, определяющим «русскую романику», является строительство из гладкотесаного белого камня. Подавляющее большинство романских соборов и замков в Западной Европе были каменными, из кирпича в это время строились только второстепенные постройки гражданского характера, храмы в небольших окраинных городах, а в Северной Италии – храмы, которые затем предполагалось облицовывать камнем. Как мы уже говорили в гл. 1, в Византии (за исключением некоторых ее окраин) строили из кирпича (плинфы) или в смешанной технике – «opus mixtum». Такой же – кирпичной или смешанной – была и строительная техника Киева, Новгорода, Пскова, Полоцка, Смоленска, Чернигова, Переяславля Южного, Владимира Волынского и всех остальных древнерусских земель, кроме Галича и Суздаля.

Второй важнейший признак романской архитектуры, нашедший воплощение в домонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси, – скульптурный декор орнаментального и зооантропоморфного типов. Определимся и с этими терминами: в декоре зооантропоморфного типа, в отличие от декора орнаментального типа (аркатура, поребрик, орнамент), присутствуют изображения людей и животных.

Еще один важный элемент романики – перспективные порталы. Их мы видим и в Галиче, и в Суздале.

Отметим, что в домонгольской архитектуре других древнерусских княжеств также имело место множество романских элементов: аркатурный декор (как в Софии Новгородской, соборах Антониева и Юрьева монастырей в Новгороде и мн. др.), лестничные башни (как в Софии Киевской, Софии Новгородской и мн. др.), общая «башнеобразность» (как в церквях Параскевы Пятницы на Торгу в Новгороде и Михаила Архангела в Смоленске), разноцветная отделка фасадов (как в Борисоглебской церкви в Гродно) и даже начатки базиликальности (как в ряде храмов Полоцкого княжества). Это еще раз подчеркивает условность термина «русская романика».

Есть и еще одна причина, почему мы даже применительно к Суздальской земле вправе использовать термин «русская романика» лишь условно. В Северо-Восточной Руси ни в домонгольское, ни в послемонгольское время не было построено ни одной базилики: все храмы (за исключением некоторых бесстолпных и шатровых церквей) были крестовокупольными. Даже Успенский собор в Москве (1475–1479), внутреннее пространство которого решено в духе готических «зальных церквей», и лишенная алтарных апсид Троицкая церковь в Чашникове (XVI век) по общему архитектурному типу являются классическими крестовокупольными храмами.

Завершить наш разговор об условности термина «русская романика» можно цитатой из И.Э.Грабаря: «Нигде нельзя встретить ни одной церкви, собора, дворца или здания, которое могло бы быть принято за образец владимирских церквей. Можно найти только частности, но нельзя встретить в целом ничего тождественного»³.

Теперь, определившись с терминологией, мы можем перейти к оценке ролей Юрия Владимировича Долгорукого (нач. 1090-х–1157, княжил в Суздале с 1113 (возможно, с 1096) года, великий князь Киевский с 1155 года) и Андрея Юрьевича Боголюбского (ок. 1111–1174, княжил в Суздале с 1157 года) в становлении древнерусской архитектуры и, в частности, «русской романики».

В общей истории существует устойчивый стереотип, умаляющий значение деятельности Долгорукого в сравнении с деятельностью Боголюбского. Возможно, определенную роль здесь сыграл крайне негативный образ Юрия, созданный киевским летописанием, на которое ориентировались историки XVIII–XIX веков.

Так, В.Н.Татищев писал, что «сей великий князь был роста немалого, толстый, лицом белый, глаза не весьма великие, нос долгий и искривленный, борода малая, великий любитель женщин, сладкой пищи и пития; более о веселиях, нежели об управлении и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев… Сам мало что делал, все больше дети и князи союзные…»⁴. М.М.Щербатов полагал, что Юрия прозвали Долгоруким подобно персидскому царю Артаксерксу – за «алчность к приобретению»⁵. И даже современный Российский энциклопедический словарь более тактично, но тоже не вполне лестно сообщает, что руки Юрия тянулись от Суздаля к Киеву, и за это он получил свое прозвище⁶.

Андрей Боголюбский, в начале XVIII века канонизированный, выглядел в своем придворном летописании гораздо более привлекательно. Несомненно, большое значение для формирования стереотипов «святого мученика» и «собирателя русских земель»⁷ имел и шедевр древнерусской литературы – «Повесть о смерти Андрея»⁸.

В итоге смерть Боголюбского от рук убийц оказалась куда более «почетной», чем смерть Долгорукого от яда либо излишнего чревоугодия на пиру. И даже то, что труп убитого заговорщиками Андрея Юрьевича долго лежал под стеной дворца (при том, что и дружина, и горожане знали о его смерти), а потом священнослужители не разрешали вносить его тело в церковь, и оно, завернутое в ковер, два дня пролежало в притворе, советская историография интерпретировала скорее положительно, чем отрицательно: это объяснялось как следствие неприятия боярами и «отсталыми» горожанами деятельности Боголюбского по «собиранию русских земель».

В этом исследовании не место дискуссиям о том, деструктивной или конструктивной была деятельность Долгорукого и насколько значима его историческая роль в сопоставлении с ролью его сына. Чьи победы над удельными князьями, «вольными» новгородцами и волжскими болгарами были более значимы для «собирания русских земель» – Долгорукого или Боголюбского? Была ли несправедливой борьба Юрия Владимировича с его племянником Изяславом Мстиславичем, в соответствии с «княжеской лествицей» узурпатором Киевского стола? Не намеревался ли Юрий, став великим князем, провести в Киеве всю оставшуюся жизнь и обустраивать Киевскую Русь так же, как ранее в течение многих десятилетий обустраивал Суздаль? Можно ли вообще называть «собирателем русских земель» Андрея, перенесшего столицу во Владимир и относившегося к Киеву как к враждебному государству?

Все эти вопросы подлежат исследованию в рамках общей истории, мы же занимаемся историей архитектуры. И поэтому мы прежде всего посмотрим на общий масштаб церковного, крепостного и гражданского строительства при Юрии и Андрее.

2. Общий обзор архитектуры Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского

Начнем с перечисления известных нам построек Юрия Владимировича:

1. Спасо-Преображенский собор в Переславле-Залесском;

2. Церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

3. Георгиевский собор в Юрьеве-Польском;

4. Церковь Георгия на дворе Долгорукого во Владимире;

5. Церковь Спаса в городе Суздале⁹;

6. Большой город-крепость Переславль-Залесский (протяженность валов около 2,5 км);

7. Крепость в Юрьеве-Польском;

8. Вероятно, крепость в Кидекше (см. гл. 4);

9. Крепости в Москве и Дмитрове;

10. Вероятно, крепости в Звенигороде, Перемышле, Городце и Микулине¹⁰;

11. Владимирский укрепленный двор (см. гл. 8);

12. Вероятно, два дворца в Киеве¹¹;

13. «Патерик киевского Печерского монастыря» называл Долгорукого и строителем Рождественского собора в городе Суздале¹² (начало XII века). Вопросы участия Юрия в этом строительстве мы подробно рассмотрим в гл. 3.

Отметим также, что Юрий Долгорукий произвел разведку и первичное (наиболее трудоемкое) освоение каменоломен в Суздальской земле (см. гл. 1).

Известные нам постройки Андрея Юрьевича:

1. Успенский собор во Владимире;

2. Успенский собор в Ростове;

3. Церковь Спаса во Владимире;

4. Церковь Покрова на Нерли;

5. Церковь Рождества Богородицы в Боголюбове;

6. Белокаменный дворец в Боголюбове;

7. Белокаменная крепость в Боголюбове;

8. Большой город-крепость Владимир (приращение периметра валов относительно Мономахова города – около 4400 м);

9. Золотые ворота во Владимире с церковью Ризположения;

10. Серебряные ворота во Владимире.

Таким образом, общие масштабы строительства Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского вполне сопоставимы.

Юрий Долгорукий впервые начал использовать в Суздальской земле европейскую каменную технику. Орнаментальный декор «универсального» романского типа, встречающийся на множестве храмов Западной Европы (рис. 10 и 11), был уже в Переславле и Кидекше (рис. 12 и 13). В церкви Бориса и Глеба в Кидекше мы видим и перспективный портал.

Одна из многих сотен европейских церквей с «универсальным» романским декором (деревня Оберреренбах, Бавария, XIII век).

Рис. 10. Одна из многих сотен европейских церквей с «универсальным» романским декором (деревня Оберреренбах, Бавария, XIII век).

«Универсальный» романский декор на соборе в Шпейере.

Рис. 11. «Универсальный» романский декор на соборе в Шпейере (Шпайере).

«Универсальный» романский декор на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.

Рис. 12. «Универсальный» романский декор на Спасо-Преображенском соборе в Переславле-Залесском.

«Универсальный» романский декор на церкви Бориса и Глеба в Кидекше.

Рис. 13. «Универсальный» романский декор на церкви Бориса и Глеба в Кидекше.

Обращают на себя внимание и вытянутые вверх барабаны храмов Юрия, что в сочетании с относительно небольшим четвериком дает «башнеобразную» – вполне европейскую – форму постройки. Г.К.Вагнер писал, что храмы «башнеобразного» типа имеют динамическое устремление вверх, и «не исключено, что если бы развитие «высотной» архитектуры не было прервано монгольским вторжением, то Русь узнала бы нечто родственное готике»¹³.

Небольшие размеры храмов Долгорукого были жестко обусловлены «пределом надежности» белокаменного строительства. Автор этой книги показывал¹⁴, что почти все храмы, превышавшие «предел надежности», определенный мастерами Юрия (внутреннее пространство основного объема – не более 200 кв. м, сторона подкупольного квадрата – не более 6 м), имели очень короткий «срок жизни». К примеру, ростовский собор Андрея Боголюбского простоял всего 42 года, а в гл. 5 мы увидим, что Успенский собор во Владимире уже в 1185 году пришлось обстраивать высокими галереями, игравшими роль контрфорсов.

«Предел надежности» белокаменного строительства, определенный мастерами Долгорукого, в истории древнерусской архитектуры был успешно (хотя и незначительно) превышен лишь дважды: в Троицком соборе Троице-Сергиева монастыря (1422–1427) и в Преображенской церкви в Острове (конец XVI века)¹⁵. Эти «пирамидальные» храмы являлись выдающимися достижениями строительной инженерии даже для своего времени. Мы же говорим о XII веке.

Исследователи древнерусской архитектуры XIX–первой половины ХХ века (как Н.П.Кондаков¹⁶, Д.Н.Бережков¹⁷, А.С.Уваров¹⁸, А.И.Некрасов¹⁹, Ф.Халле²⁰) признавали преемственность архитектуры Боголюбского в отношении архитектуры Долгорукого. Но эта ситуация в корне изменилась с выходом в свет капитального труда Н.Н.Воронина «Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков»²¹.

Н.Н.Воронин полагал, что Юрий Долгорукий, «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»²², применил в своем зодчестве некоторые черты романики лишь случайно. По мнению Н.Н.Воронина, «если представить себе храмы Юрия выстроенными из кирпича, они будут мало отличаться от современных им построек древней Руси в смысле отсутствия «романских» черт»²³. Исследователь отмечал, что аркатура была еще на Софии Новгородской, порталы у Юрия не романские, на его храмах отсутствуют декоративная резьба и профилированные детали²⁴.

А что касается самого факта белокаменного строительства (определяющего признака «русской романики»), то Н.Н.Воронин придерживался версии Н.П.Кондакова и Д.Н.Бережкова о том, что у Юрия не было своих мастеров, а поскольку Долгорукий враждовал с подавляющим большинством русских княжеств, то ему пришлось пригласить артель из Галича²⁵. Следовательно, по Н.Н.Воронину, и начало белокаменного строительства в Суздальской земле не являлось заслугой Долгорукого.

Таким образом, в капитальном труде Н.Н.Воронина Юрий Долгорукий предстает провинциальным правителем, не имевшим своих мастеров и вынужденным воспользоваться артелью из далекого окраинного Галича. Соответственно, и вся архитектура Юрия, «случайно» соединившая в себе византийские и романские черты, оказывается провинциальной и эклектичной.

Эту точку зрения в полной мере разделил О.М.Иоаннисян, уточнявший, что артель, пришедшая на рубеже 1140–1150-х годов в Суздаль из Галича, ранее (до 1110-х годов) работала в еще одной западноевропейской окраинной провинции – Малопольше²⁶.

И только зодчество Андрея Боголюбского, к которому приходили мастера и от Фридриха Барбароссы²⁷, и «из всех земель»²⁸, оказалось, по мнению Н.Н.Воронина²⁹ (к которому присоединились и О.М.Иоаннисян³⁰, и А.И.Комеч³¹), на великокняжеском (а то и императорском) уровне.

Такова сегодня стереотипная точка зрения на архитектуру Боголюбского, не менее устойчивая, чем стереотипный взгляд на самого Андрея Юрьевича как на «святого мученика» и «собирателя русских земель».

3. Критика «галицкой версии»

Мы ни в коем случае не собираемся умалять значение архитектуры Андрея Боголюбского. Большие Успенские соборы во Владимире и Ростове, зооантропоморфный декор храмов, «парадные» Золотые ворота и церковь Покрова на Нерли (вероятно, и церковь Спаса во Владимире – см. гл. 8), белокаменные городские стены и дворцово-храмовый комплекс в Боголюбове (см. гл. 7), – все вышеперечисленное явилось неоценимым вкладом в сокровищницу русского и мирового зодчества.

Мы собираемся показать, что зодчество Юрия Долгорукого ни в коем случае не было «провинциальным», что именно оно положило подлинное начало «русской романике», и что архитектуру Андрея Боголюбского ни в коем случае нельзя рассматривать вне контекста архитектуры его отца.

О масштабах строительства Долгорукого и о том, что именно его мастера на много веков вперед определили «предел надежности» белокаменного строительства, мы уже говорили в п. 2. Сейчас мы рассмотрим «галицкую версию» – о гипотетическом архитектурном влиянии Галича на Суздаль и о якобы имевшем место приходе к Юрию мастеров из Галицкой земли.

Подробно критика «галицкой версии» приведена автором этого исследования в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»³², здесь же имеет смысл остановиться лишь на ряде ключевых моментов.

Во-первых, как мы уже говорили в гл. 1, строительство из белого камня было во много раз дороже кирпичного. И если даже предположить влияние Галича на Юрия, то распространить «галицкое влияние» на многочисленных потомков Долгорукого (вплоть до Ивана III) уже невозможно. А белокаменное строительство в Северо-Восточной Руси было определяющим в течение более трехсот лет.

Во-вторых, Галич был далекой западнорусской окраиной, князь Владимирко Володаревич – представителем ветви «князей-изгоев», к тому же на поколение младше Долгорукого. Следовательно, вероятность гипотетического «галицкого влияния» на Юрия (законного претендента на Киевский стол), а тем более на последующих суздальских, тверских и московских князей, продолжавших строить в белом камне в течение нескольких сотен лет, ничтожна.

В-третьих, планы и размеры галицких храмов первой половины XII века абсолютно различны³³ (рис. 14). Способы обработки поверхностей блоков в Галиче и Малопольше существенно отличаются от тех, которые применялись в Переславле и Кидекше. Малопольские храмы вообще не относятся к крестовокупольному типу. Следовательно, единой логики работы гипотетической малопольско-галицко-суздальской артели не прослеживается.

Рис. 14. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):
1 – церковь Иоанна в Перемышле;
2 – церковь в Звенигороде Галицком;
3 – церковь Спаса в Галиче;
4 – церковь на «Цвинтарисках»;
5 – Спасо-Преображенский собор в Переславле;
6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;
7 – церковь Георгия во Владимире;
8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.

Рис. 14. Планы галицких и суздальских храмов (по О.М.Иоаннисяну):

1 – церковь Иоанна в Перемышле;

2 – церковь в Звенигороде Галицком;

3 – церковь Спаса в Галиче;

4 – церковь на «Цвинтарисках»;

5 – Спасо-Преображенский собор в Переславле;

6 – церковь Бориса и Глеба в Кидекше;

7 – церковь Георгия во Владимире;

8 – церковь Ризположения на Золотых воротах во Владимире.

В-четвертых, если даже предположить, что в Малопольше, Галиче и Суздале строила одна и та же гипотетическая артель, то неужели за полвека (1110–1150-е) у нее не появилось никаких конкурентов? И не странно ли, что работа такой «суперартели» не нашла отражения в летописях? Приглашение высококвалифицированных мастеров было событием неординарным: вспомним и мастеров «из всех земель», и мастеров «от Фридриха Барбароссы» у Андрея Боголюбского (см. п. 6), и важнейшую оговорку Всеволодова летописца, что князь не искал «мастеров от Немець» (см. гл. 9).

В-пятых, строительная артель насчитывала не менее 80 человек (с женами и детьми – более 200 человек)³⁴, и переход такого количества людей (причем не бродяг или купцов, а ценнейших строительных кадров) из Галича в Суздаль на расстояние более 1300 км (по прямой, а по рекам более 2500 км) через несколько враждебных княжеств крайне маловероятен. Любой князь или воевода мог остановить артель и заставить работать на себя. Или даже уничтожить, чтобы помешать врагу строить храмы и крепости.

В-шестых, в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»³⁵ автор этого исследования обосновал общее соображение: там, где требования к срокам и качеству строительства позволяли использовать местные кадры, князья, как правило, предпочитали такой вариант. Естественно, речь идет прежде всего о «рядовых» строителях (т.е. о подавляющем большинстве артельщиков). Зодчие, иконописцы, ювелиры, прочие уникальные и узкоспециализированные профессионалы могли переходить от князя к князю и из города в город сколь угодно часто.

А когда заказов на строительство не было, местные мастера занимались любым ремесленническим (прежде всего плотницким), а то и крестьянским трудом. Более того, строительство могло и не быть их основной квалификацией. Они были и оставались городскими ремесленниками либо крестьянами, и работа на строительстве давала им возможность заработать деньги и (или) получить земельный надел.

Что касается квалификации «рядовых» строителей, то любой русский крестьянин и в наше время способен выполнять строительные работы очень широкого профиля, тем более под руководством высококвалифицированного мастера. И в отношении самой сложной части строительства – возведения сводов и барабанов – известно, что эта работа велась по деревянным кружалам и опалубке³⁶. Следовательно, основной труд оказывался плотницким, а опыт такой работы при повсеместном деревянном строительстве в XII веке был огромным.

И не будем забывать, что в каждом городе, кроме храмов и укреплений, возводилось множество деревянных, а часто и кирпичных построек гражданского характера³⁷, так что необходимость даже для профессионального строителя переезжать из города в город, а тем более из княжества в княжество, возникала не как правило, а как исключение.

То, что свои мастера у Юрия были еще с Мономаховых времен, автор этого исследования показывал в книге «Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество»³⁸.

В-седьмых, как мы показали в гл. 1, запасы белого камня в Суздальской земле было невозможно разведать в течение года–двух. Следовательно, «спонтанность» каменного строительства, якобы вынудившая Юрия пригласить галичан, также не может являться аргументом в пользу гипотетической «галицкой версии»: в случае «спонтанности» у князя просто не было бы белого камня.

Если бы Долгорукий «спонтанно» решил что-либо строить, он мог бы вести только плинфяное (на порядок менее трудоемкое, но «непрестижное») строительство. Например, он мог пригласить мастеров от своего союзника Святослава Ольговича Черниговского (стоявшего, в отличие от Владимирка Галицкого, на самом верху «княжеской лествицы»), и построить вместо пяти белокаменных храмов пятьдесят кирпичных (т.е. вести церковное строительство, как минимум, в масштабах Новгорода и Смоленска).

В-восьмых, в Галиче залежи известняков различного типа, пригодных для строительства, находятся практически повсюду и выходят на поверхность во многих местах (например, вдоль Днестра). Следовательно, зодчество Галича восприняло романику раньше Суздаля по причинам наличия в Галиче и отсутствия в Суздале строительных материалов, а не мастеров.

В-девятых, «тогда же (в 1152 году – С.З.) Георгий князь в Суждале бе, и отвързл ему Бог разумнеи очи на церковное здание, и многи церкви поставиша по Суздалской стране, и церковь постави камену на Нерли, святых мученик Бориса и Глеба, и святаго Спаса в Суздале, и святаго Георгиа в Володимери камену же, и Переаславль град перевед от Клещениа, и заложи велик град, и церковь камену в нем доспе святаго Спаса, и исполни ю книгами и мощми святых дивно, и Гергев град заложи и в нем церковь доспе камену святаго мученика Георгиа»³⁹.

Это сообщение Типографской летописи под 1152 годом исключает приход артели из Галича, так как больше, чем по одному храму в год, одна артель не успела бы построить. Н.Н.Воронин предполагал, что летописец лишь «суммировал» постройки Юрия Долгорукого, возведенные в течение нескольких лет⁴⁰. Доказательство точности указанного летописного сообщения и правомерности датировки всех перечисленных построек 1152 годом приведено в гл. 4. Но в любом случае указанное летописное сообщение – серьезнейший аргумент против «галицкой версии», и пока оно однозначно не дезавуировано, гипотеза о приходе артели из Галича отпадает.

В-десятых, происхождение «галицкой версии» относится к концу XIX века, когда в соответствии с догматом «православие, народность, самодержавие» можно было признавать влияние кого угодно, но только не Западной Европы. А «версия закавказского влияния», также «допустимая» с точки зрения этого догмата, еще менее обоснована, чем «галицкая» (это убедительно показал В.Н.Лазарев⁴¹).

При Сталине Галич вошел в состав СССР, и «галицкая версия» получила дополнительный политический вес. Поэтому мы вправе полагать, что приверженность Н.Н.Воронина и В.Н.Лазарева именно этой версии являлась в значительной степени вынужденной. Например, в конце жизни – в 1970-е годы – В.Н.Лазарев уже писал, что архитектура Галича сыграла лишь «посредническую роль» между западноевропейской и суздальской⁴².

В-одиннадцатых, мы не можем принять и версию В.Н.Лазарева о «посреднической роли» архитектуры Галича между зодчеством Суздальской земли и Западной Европы. «Цепочка посредников» оказывается слишком длинной: от Суздаля до Галича очень далеко, причем путь лежал через несколько княжеств, союзных Изяславу Мстиславичу. А до Германии – центра «Священной Римской империи» – соответственно, было еще дальше: с запада с Галичем граничили только Венгрия, Богемия и Малопольша.

Зато с Суздальской землей имел общие границы Великий Новгород, с которым после последнего военного противостояния в 1148 году был установлен мир, а в 1155 году сын Долгорукого Мстислав занял новгородский стол. Да и в любом случае специфика Новгорода состояла в том, что торговля имела высший приоритет и войны, которые вели новгородцы, практически ей не мешали. Следовательно, никогда не прекращался и «культурный обмен».

Новгород через своих северогерманских торговых партнеров был напрямую связан со «Священной Римской империей». Значит, Долгорукий мог контактировать со всей Западной Европой, минуя и Галич, и Малопольшу, и многочисленные враждебные княжества.

4. О непосредственном влиянии на зодчество Долгорукого романской западноевропейской архитектуры

Показав несостоятельность «галицкой версии», мы обязаны признать непосредственное влияние на зодчество Долгорукого Западной Европы. Точнее, ее наиболее сильного, наиболее централизованного и территориально близкого к Руси государства – «Священной Римской империи».

И в качестве прямого источника архитектуры Юрия Долгорукого мы можем назвать не галицкие и не малопольские постройки, а императорский собор в Шпейере (это традиционное написание; более современное – Шпайер). Собор был построен в 1029–1106 годах (рис. 15).

Собор в Шпейере. Вид с запада.

Рис. 15. Собор в Шпейере. Вид с запада.

Все те аргументы, которые можно привести в качестве обоснования сходства малопольских, галицких и суздальских храмов (кладка стен и фундаментов, аркатурные пояса в сочетании с поребриком и резными валами – см. рис. 12 и 13), полностью применимы и к императорскому собору:

– на соборе в Шпейере (как и на множестве других романских храмов Западной Европы, и на суздальских храмах) мы видим аркатуру, поребрики и резные валы (рис. 11);

– стены шпейерского собора, как и стены храмов Долгорукого, сужаются кверху уступообразно;

– цоколь императорского собора на большей части периметра представляет собой непрофилированный отлив (как в Переславле и Кидекше);

– бутовые фундаменты храма в Шпейере существенно шире стен, как и в Галиче, и в Суздале;

– способ обработки лицевых поверхностей блоков камня в Шпейере идентичен суздальскому (и существенно отличается от галицкого и малопольского);

– в средокрестии императорского собора реализована крестовокупольная схема с крестчатыми столпами (рис. 16);

– в крипте храма в Шпейере автору этой книги удалось обнаружить специфическую орнаментальную резьбу (рис. 17), относительно которой О.М.Иоаннисян не вполне справедливо полагал⁴³, что она не встречается нигде, кроме Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском (рис. 3) и малопольских храмов (рис. 18). Отметим, что стиль резьбы в Переславле гораздо ближе к шпейерскому, чем к малопольскому.

Исключительная общеевропейская значимость императорского собора в Шпейере и его хронологическая первичность относительно храмов Малопольши, Галича и Суздаля говорят о том, что сходство архитектуры всех перечисленных славянских княжеств имеет абсолютно убедительное обоснование – общие истоки.

Собор в Шпейере. План.

Рис. 16. Собор в Шпейере. План.

Собор в Шпейере. Резной вал над заложенным внутренним окном в крипте.

Рис. 17. Собор в Шпейере. Резной вал над заложенным внутренним окном в крипте.

Резной вал карниза нефа на коллегиате св. Мартина в Опатове (фото О.М.Иоаннисяна).

Рис. 18. Резной вал карниза нефа на коллегиате св. Мартина в Опатове (фото О.М.Иоаннисяна).

Конечно, существует определенный соблазн предположить, что к Долгорукому в 1152 году пришла строительная артель (или «строительная дружина» – зодчий с несколькими мастерами⁴⁴) из «Священной Римской империи». Но эту точку зрения мы принять не можем.

Если бы к Юрию пришли европейские мастера, то следовало бы ожидать строительства храмов, как минимум, в масштабе построек крестоносцев в Палестине. Но посмотрим на размеры палестинских соборов: храм Гроба Господня – примерно 80 х 55 м, собор в Назарете – 68 х 30 м, в Тире – примерно столько же, в Кесарии – «всего» 55 х 22 м⁴⁵. Это несопоставимо даже с всеволодовым Успенским собором во Владимире (38 х 30 м), не говоря о храмах Юрия Долгорукого (в среднем 20 х 15 м).

Так строили в бедной и необжитой Палестине, в условиях постоянных войн с мусульманами. А в самой Империи «знаковые» романские храмы были, естественно, не меньше. Собор в Павии (Северная Италия), например, имеет размеры 60 х 42 м и пролет сводов центрального нефа около 10 м⁴⁶. В Германии Вормсский собор – примерно 105 х 36 м, и тоже с десятиметровыми пролетами сводов⁴⁷, а собор в Шпейере – около 130 х 65 м, пролет сводов – 14 м⁴⁸ (рис. 16).

Российские грунты и строительные материалы принципиально не отличались от европейских⁴⁹, и мы вправе полагать, что ведущим западным мастерам, если бы они работали в Суздале, соображения профессиональной этики не позволили бы строить у пригласившего их князя храмы, по размерам сопоставимые с церквями в небольших европейских деревнях.

Следовательно, приход западноевропейских мастеров к Юрию маловероятен, и остается только один вариант, соответствующий заботе князя об отражении в суздальской архитектуре государственной мощи и идеологии (эта забота подтверждается самим фактом перехода к затратному, но «имперскому» белокаменному строительству): в 1152 году храмы Долгорукого строили местные мастера под руководством местных зодчих, прошедших обучение (стажировку) в Западной Европе⁵⁰.

В п. 6 мы увидим, что Юрий в 1155–1157 годах обращался в Империю за мастерами и получил их, но умер прежде, чем они пришли в Суздаль.

5. Критика версии «грекофильства» Юрия Долгорукого

С утверждением Н.Н.Воронина о том, что Юрий был «убежденный грекофил, сам женатый на византийской принцессе, друг новгородского владыки Нифонта и его единомышленник в вопросах церковной политики»⁵¹, также нельзя согласиться.

Во-первых, женитьба Юрия на византийской принцессе – весьма сомнительная легенда⁵², но даже если она и правдива, то ни о каком «грекофильстве» не свидетельствует. Достоверно известно, что Долгорукий в 1110 году женился на дочери половецкого хана⁵³ и даже водил на Изяслава Мстиславича половцев⁵⁴, но никто при этом не считает, что у Юрия была «любовь к половцам».

Во-вторых, слова Н.Н.Воронина о «дружбе и единомыслии» Долгорукого и Нифонта нельзя считать достаточно обоснованными.

Нифонт был епископом в Новгороде с 1130 года и, возможно, греком⁵⁵, так что его «грекофильство» вполне вероятно (хотя и не доказано). Но был ли он другом и единомышленником Юрия?

Новгородский епископ фактически был профессиональным дипломатом и периодически урегулировал княжеские усобицы (например, в 1135 и 1141 годах). В 1148 году Нифонт приезжал и к Юрию – с миссией о заключении мира с Изяславом, но ничего не добился. «Ходи Нифонт Суждалю мира деля к Гюргеви, и прият и с любовью Гюрги, и церковь святи Св. Богородицы великым священием, и Новтържце все выправи, и гость всь цел, и посла с цестию Новугороду, нъ мира не дасть»⁵⁶.

Упоминаемое в этом летописном фрагменте освящение Нифонтом суздальского храма Рождества Богородицы не свидетельствует о каких-то особых отношениях епископа и князя. Как мы покажем в гл. 3, храмы могли освящаться сколь угодно часто и по множеству поводов.

В 1149 году киевский митрополит Климент (Клим Смолятич), ставленник Изяслава Мстиславича, запер Нифонта в Киево-Печерском монастыре за резкие высказывания в свой адрес. Долгорукий, захватив в конце того же года Киев, Нифонта из «пещер» освободил, и епископ уехал к себе в Новгород, где и умер в 1156 году⁵⁷. Факт освобождения Нифонта абсолютно естественно следует из политической ситуации и о «дружбе и единомыслии» не свидетельствует.

Из всего сказанного по поводу Нифонта можно сделать вывод: несомненно, что и Нифонт, и Юрий были врагами Изяслава и Климента. Но при этом вряд ли можно говорить даже о союзнических отношениях, а тем более о «дружбе и единомыслии» новгородского епископа и суздальского князя. Взаимное уважение (как полагал Н.М.Карамзин⁵⁸) – возможно, но не более того.

Что касается инициативы приглашения на киевскую митрополию грека Константина в 1156 году⁵⁹, то усилия Долгорукого по смещению митрополита Климента могли привести к успеху лишь в случае прихода «коренного» византийца, благословленного патриархом, и ни о каком «грекофильстве» здесь говорить нельзя – это был сугубо политический ход.

Таким же политическим ходом являлось и формальное принятие Юрием стороны Византии (подчеркнем – лишь формальное, никаких войск Долгорукий на помощь Византии не направлял) в конфликте последней с венгерским королем Гезой II⁶⁰. На стороне Византии была и Священная Римская империя, Геза же был зятем и союзником Изяслава Мстиславича, поэтому такая позиция Юрия вполне логична и также не свидетельствует ни о каком «грекофильстве».

Мы видим, что имеющихся в нашем распоряжении фактов недостаточно для того, чтобы считать Юрия «грекофилом». А факт, что Долгорукий начал строить в Суздальской земле храмы в европейской белокаменной технике, не считаясь с расходами, многократно завышенными по сравнению с техникой Византии, свидетельствует об обратном. Вряд ли необходимо «вешать ярлыки», но получается, что Юрий Долгорукий был не «грекофилом», а скорее «оксиденталистом».

6. Юрий Долгорукий и мастера Фридриха Барбароссы

Для того, чтобы окончательно понять ключевую роль Юрия Долгорукого в становлении «русской романики», необходимо рассмотреть вопрос об его отношении к тем принципиальным новшествам в древнерусской архитектуре, которые имели место при его сыне Андрее. Речь идет о деятельности мастеров, присланных Фридрихом Барбароссой, и о введении в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора.

И начнем мы с вопроса о мастерах.

Сразу заметим, что известный стереотип, связанный с приходом к Андрею «мастеров из всех земель», относится только к украшению Успенского собора 1158–1160 годов: «Того же лета создана бысть церква святая Богородица в Володимири благоверным и боголюбным князем Андреем, и украси ю дивно многоразличными иконами, и драгим каменьем бе-щисла и сосуды церковными и верх ея позлати по вере же его, и по тщанию его к святеи Богородице, приведе ему Бог из всех земель все мастеры и украси ю паче инех церквии»⁶¹. Следовательно, в данном случае речь идет не о строителях, а об узкоспециализированных мастерах (иконописцах, ювелирах и пр.), которые, как мы видели в п. 3, могли переходить от правителя к правителю сколь угодно часто.

Тем не менее, мы ни в коем случае не будем спорить с тем, что в архитектуре Боголюбского государственная мощь и имперская идеология выражены ярче, чем в зодчестве Долгорукого. В пользу этого свидетельствуют:

– огромная избыточная высота (14 м) проема владимирских Золотых ворот (см. гл. 6);

– увеличенные по сравнению с храмами Долгорукого размеры Успенских соборов во Владимире и Ростове;

– строительство «на голом месте» церкви Покрова на Нерли, игравшей роль торжественного оформления развилки важнейших водных путей по Клязьме и Нерли. Такая роль подтверждается и невозможностью нахождения на заливных лугах какого-либо посада или монастыря, и использованием для строительства церкви отборного белого камня, и заложением уникальных фундаментов (см. гл. 8);

– дворец и укрепления в Боголюбове, возведенные не из дерева, а из белого камня;

– наличие на храмах Андрея зооантропоморфного скульптурного декора.

Все перечисленное делает весьма правдоподобным сообщение В.Н.Татищева: «по снисканию бо его (Андрея – С.З.) даде ему Бог мастеров для строения оного из умных земель»; «по оставшему во Владимире строению, а паче по вратам градским, видно, что Архитект достаточный был... Мастеры же присланы были от Императора Фридерика Перваго, с которым Андрей в дружбе был как ниже явится»⁶².

В этой книге мы не будем дискутировать о том, из какой области «Священной Римской империи» – Германии (по А.И.Комечу⁶³) или Северной Италии (по О.М.Иоаннисяну⁶⁴) – пришли мастера. Ни в коем случае не отрицая полезность таких дискуссий, автор этого исследования полагает принципиальную разрешимость этого вопроса сомнительной. Различия между архитектурной пластикой и строительной техникой соборов Германии и Северной Италии гораздо менее существенны, чем различия между ними и храмами Суздальской земли. Сильно разнятся между собою и сами суздальские храмы. Следовательно, любой поиск конкретных западноевропейских прототипов архитектуры Андрея Боголюбского даст слишком грубые результаты, применимые и к Германии, и к Северной Италии.

Определенную «зацепку» здесь может дать метод историко-мотивационного моделирования, в свое время предложенный автором этой книги⁶⁵: центральногерманская архитектура имела ярко выраженный имперский характер, а торговые североитальянские города строили с определенным «купеческим» уклоном. В связи с этим мы можем полагать, что для имперских амбиций суздальских князей все же более вероятно приглашение мастеров именно из Германии.

А учитывая несомненную преемственность архитектуры Боголюбского относительно архитектуры Долгорукого, непосредственно связанной с императорским собором в Шпейере (см. п. 4), версия о приходе к Андрею мастеров именно из Германии получает дополнительное (хотя также косвенное) подтверждение.

Но из какой бы области Империи ни пришли мастера от Фридриха Барбароссы, из сообщения В.Н.Татищева следует, что они строили, как минимум, Успенский собор и Золотые ворота во Владимире. Когда именно началось строительство Золотых ворот, мы не знаем (их ориентировочная датировка – 1158–1164 годы, см. гл. 6). Но относительно Успенского собора доподлинно известно, что он был заложен 8 апреля 1158 года⁶⁶.

Значит, зодчий от Барбароссы, чтобы успеть ознакомиться с местным опытом белокаменного строительства, а затем определить планы и размеры своих будущих построек (как минимум, Успенского собора), должен был прибыть во Владимир не позднее осени–зимы 1157 года.

Сообщение В.Н.Татищева стереотипно воспринимается следующим образом: «сначала дружба Андрея с Фридрихом, потом приход мастеров от Фридриха к Андрею». Но анализ ситуации, сложившейся на Руси в 1155–1158 годах, заставляет интерпретировать это сообщение иначе: «сначала направление мастеров Фридрихом к Юрию, потом приход мастеров к Андрею, потом дружба Андрея с Фридрихом»⁶⁷.

Дело в том, что Юрий Долгорукий умер 15 мая 1157 года. Если даже предположить, что Андрей, став великим князем, немедленно послал посольство к Барбароссе за мастерами, все равно он не успел бы их получить осенью–зимой 1157 года.

К примеру, в конце XV века Аристотель Фиораванти ехал на Русь в течение трех месяцев – и это при том, что уже существовали прямые дороги, по которым посольские кареты могли передвигаться с большой скоростью. Мы же говорим о середине XII века, когда по узким и неспокойным лесным дорогам (фактически тропам) передвигались только войска, а основное транспортное сообщение осуществлялось по рекам (а если из Суздаля в Европу через Новгород, то и по морю).

Путь посольства в Империю мог занять несколько месяцев. Несколько недель (а то и месяцев) послы могли ожидать мастеров от Барбароссы (или с разрешения императора самостоятельно вести поиски свободных строительных кадров). Несколько месяцев занимала обратная дорога в Суздаль.

Следовательно, за мастерами, строившими Успенский собор и Золотые ворота, посольство было отправлено еще при жизни Юрия Долгорукого.

Барбаросса стал германским императором в 1152 году, а Юрий великим князем Киевским – в 1155 году. Был ли Долгорукий «в дружбе» с Фридрихом, мы можем только гадать. Но нижеследующие варианты мы вправе сразу отбросить как крайне маловероятные:

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с кандидатом на императорский престол Фридрихом до 1152 года;

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) претендента на Киевский стол Юрия с императором Фридрихом в 1152–1155 годах;

– любые взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына претендента на Киевский стол, с кандидатом на императорский престол, а затем императором Фридрихом в 1152–1155 годах;

– любые самостоятельные взаимоотношения (а тем более дружеские) Андрея, сына великого князя Юрия, с императором Фридрихом в 1155–1157 годах.

Последний вариант может показаться не столь маловероятным: Андрей был старшим сыном великого князя Киевского и, соответственно, теоретически он мог иметь прямые контакты с германским императором.

Но не будем забывать, что Боголюбский в 1155–1157 годах не находился в Киеве при отце, а против воли Долгорукого⁶⁸ ушел в Суздаль, фактически захватив удел. Вряд ли Фридрих, в 1155 году короновавшийся в Риме и в 1156–1157 годах уже находившийся в зените своего могущества, пошел бы на контакт с узурпатором (и не великокняжеского стола, а далекого окраинного удела).

Отметим, что Андрей вряд ли считался официальным наследником даже Суздальского стола – иначе после смерти Долгорукого не потребовалось бы проводить вече, на котором «ростовцы и суздальцы сдумавши вси, пояша Андрея»⁶⁹. А о наследовании Андреем Киевского великокняжеского стола даже речи не могло быть – этого не допустили бы другие претенденты, вынужденные после смерти Вячеслава Владимировича и Изяслава Мстиславича терпеть Юрия на Киевском столе как старшего в роде Мономаховичей.

А что касается весьма популярных домыслов⁷⁰ о том, что у Андрея могли быть какие-либо личные контакты с Фридрихом еще в 1140-х годах, то это не более чем домыслы. К тому же Боголюбский был старше Барбароссы более чем на 10 лет (Андрей родился около 1111 года, а Фридрих – в 1122 году), и это делает дружбу молодых княжичей еще менее вероятной даже при их гипотетической личной встрече в одной из гипотетических поездок Андрея в Западную Европу.

Таким образом, мы можем утверждать, что посольство к Барбароссе за мастерами послал Юрий в 1155–1157 годах, будучи великим князем Киевским. Но в 1157 году Долгорукий умер, и мастеров принял в Суздальской земле его сын Андрей.

Следовательно, можно говорить о направлении Барбароссой мастеров не к Андрею, а к Юрию. Волею судеб принял их не Долгорукий, а Боголюбский, но это ни в коем случае не умаляет заслуг Юрия в получении императорских мастеров.

7. Деятельность во времена Андрея Боголюбского местных строительных кадров, сформированных при Долгоруком

Мы также можем показать, что, несмотря на приход мастеров из Западной Европы, определяющее значение при Андрее все равно имели местные строительные кадры, сформированные при Юрии.

Как мы уже говорили в п. 6, из сообщения В.Н.Татищева следует, что мастера от Барбароссы строили, как минимум, владимирский Успенский собор и Золотые ворота. И это логично, так как мы видим на этих объектах попытку строить в гораздо большем масштабе по сравнению с храмами Юрия:

– сторона подкупольного квадрата в Успенском соборе – 6,4 м, пролет Золотых ворот – 6 м (а в Спасо-Преображенском соборе Переславля – 5,1 м);

– высота арок Успенского собора – 18 м, арки Золотых ворот (где сверху был сооружен не барабан, а тяжелая многоярусная конструкция с церковью Ризположения) – 14 м (а в Переславле – 12 м).

Но все равно это несопоставимо с тем, что мы видим и в Германии, и в Северной Италии (в п. 4 мы приводили размеры храмов в Вормсе, Шпейере и Павии), и это исключает работу в Суздальской земле императорской строительной артели.

Важно и то, что идентичные знаки княжеских мастеров мы видим и на храмах в Переславле и Кидекше, и на Золотых воротах, и в Боголюбове⁷¹.

Из всего сказанного можно сделать следующий вывод: от Барбароссы пришли мастера по скульптурному декору и, возможно, зодчий. Но если приход последнего и имел место, то перед ним были поставлены достаточно узкие задачи:

– разработка иконографии декора и руководство соответствующими мастерами;

– увеличение размеров и повышение качества построек.

Первую задачу зодчий, несомненно, выполнил. На постройках Андрея мы видим скульптурный декор вполне европейского уровня.

Но удалось ли зодчему выполнить вторую задачу?

Как мы только что показали, в ходе ее выполнения он вынужден был исходить из возможностей местных строительных кадров, поэтому в итоге архитектору Барбароссы не удалось добиться ни принципиально новой конструкции, ни существенного увеличения размеров, ни достаточной надежности владимирского Успенского собора (см. гл. 5).

Про катастрофу Золотых ворот, последовавшую сразу после завершения строительства, мы уже упоминали в п. 6.

Возможно, зодчий от Барбароссы возводил и остальные постройки Андрея, но и их нельзя назвать достижениями строительной инженерии. Большой ростовский собор (сторона подкупольного квадрата – 6,7 м) простоял недолго – всего 42 года. А что касается церквей на Нерли и в Боголюбове, то они были построены еще менее «смело» с инженерной точки зрения, чем храмы Юрия: в Боголюбове сторона подкупольного квадрата – около 4,2 м, а на Нерли – 3,2 м.

Тщательный подбор для церкви Покрова белого камня и ее уникальные фундаменты вряд ли являлись «фирменным стилем» зодчего, иначе бы мы видели нечто подобное и в других его постройках. Гораздо более вероятно, что «парадная» церковь Покрова на Нерли строилась в соответствии с особым княжеским заказом, т.е. авторство в отношении ее уникального облика принадлежит лично Боголюбскому или кому-либо из его приближенных (что на уровне наших знаний о XII веке практически одно и то же). Технически же такая постройка была абсолютно доступна и зодчим времен Юрия Долгорукого.

В общем, мы вынуждены констатировать: зодчий Фридриха Барбароссы, присланный к Юрию и принятый Андреем, выполнил поставленные перед ним задачи лишь в области декора храмов. Определяющую роль в строительстве Боголюбского все равно играли суздальские строительные кадры, сформированные при его отце.

8. Юрий Долгорукий и зооантропоморфный скульптурный декор

Нам осталось рассмотреть факт отсутствия на храмах Юрия зооантропоморфного скульптурного декора и появления такого декора на храмах Андрея. Не означает ли это «неразвитость» архитектуры Юрия? Не означает ли это, что мастера Долгорукого были неспособны на создание зооантропоморфного декора?

Нет, не означает. Если бы у Долгорукого работали непрофессиональные мастера, неспособные на создание декора на уровне храмов Боголюбского, то мы все равно увидели бы на храмах Юрия хотя бы робкие попытки декорирования зооантропоморфными мотивами – пусть даже такими скромными, фрагментарными и «наивными», как на соборе в Шпейере (рис. 19).

Собор в Шпейере. Зооантропоморфный рельеф на алтарной полуколонке.

Рис. 19. Собор в Шпейере. Зооантропоморфный рельеф на алтарной полуколонке.

Дело в другом: Юрий в 1152 году еще не имел права украшать свои храмы скульптурным декором зооантропоморфного типа. Все, что ему в это время позволяла церковь, – это «универсальный» романский орнаментальный декор «аркатура-поребрик-резной вал».

Для того, чтобы обосновать это положение, необходимо показать, что появление зооантропоморфного декора вышло за рамки простого украшения стен храмов и столкнулось с одним из многовековых «камней преткновения» церковной догматики – Второй Священной заповедью: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им...» (Исх. 20:4).

История иконоборчества получила более чем достаточное освещение в литературе, в том числе и в богословских исследованиях автора⁷². Здесь отметим лишь то, что после победы иконопочитания, «узаконенной» Седьмым Вселенским собором 787 года, в постановлении этого собора⁷³ осталась «лакуна» – скульптурные изображения. Не зря в Византии VIII века движение называлось «иконоборческим» – весь его пафос был направлен против икон, а устойчивых традиций скульптурного декора храмов на Востоке никогда не было. Следовательно, общие анафематствования «иконоборческих» соборов, основанные на Второй Священной заповеди, для скульптуры так никогда и не были отменены. Во всяком случае, на «вселенском» уровне.

Это создало в отношении скульптуры амбивалентную догматическую ситуацию, дававшую (и до сих пор дающую) православной церкви возможность и разрешать, и запрещать зооантропоморфный скульптурный декор по своему усмотрению.

Византийская церковная традиция, в отличие от западноевропейской, стабильно склонялась к запрету зооантропоморфного декора на храмах. После иконоборческих восстаний в Византии исчезла круглая скульптура⁷⁵. Внутри храмов (возможно, и на фасадах) оставались резные иконы, но относить их к зооантропоморфному декору вряд ли возможно – последнее понятие гораздо шире. И в любом случае можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство резных византийских украшений не принадлежит к тому романскому стилю, который мы видим на храмах и Западной Европы, и Суздальской земли.

История Русской православной церкви знает периоды и расцвета храмовой скульптуры, и запрещения «идолов». Например, Большой Московский собор 1666 года постановил, что в храмах резными могут быть только распятия⁷⁶. В 1722 году Синод запретил «иметь в церквах иконы резные или истесанные, издолбленные, изваянные» и повелел «привесов к образам и всякой кузни не привешивать». В 1832 году имел место полный запрет Синода на храмовую скульптуру⁷⁷ (впрочем, так и не начавший повсеместно выполняться).

Все вышесказанное и определило сложность и уникальность ситуации со скульптурным декором в Суздальском крае в XII веке.

С советских времен в искусствознании и истории архитектуры закрепилась традиция интерпретации образов церковного искусства и зодчества в соответствии со стилевым генезисом, художественным вкусом, экономикой, политикой и множеством прочих факторов, кроме одного: прямого и непосредственного влияния самой церкви в лице местных иереев, епископов и вышестоящих иерархов.

А ведь в XII веке церковь уже вела отсчет второй тысячи лет своего существования. Если считать от V века, когда она превратилась в замкнутую иерархическую систему с устоявшейся догматической базой и жестко регламентированными обрядами, то получается около семисот лет – тоже немалый срок. И если в III–IV веках служба могла происходить в любых зданиях (в том числе и катакомбах), то в XII веке архитектурно-стилевые особенности храмов уже были и для православной, и для католической церкви не менее важной частью «обрядовых и канонических истин»⁷⁸, чем, например, форма и цвет священнических облачений.

Несамостоятельность русской митрополии в домонгольские времена диктовала особенно жесткий подход церкви к тонкостям архитектурного стиля, так как любые мало-мальски серьезные новшества приходилось согласовывать с константинопольским патриархом. А последний не мог не понимать, что кирпичная техника постройки (как минимум, «opus mixtum»), крестовокупольная форма и минимальный орнаментный декор храмов осуществляли «зримую связь» русского православия с Византией, и уступка в любом из этих вопросов означала еще один шаг русской церкви к автокефальности, весьма нежелательной для амбиций (да и экономических интересов) патриарха.

Юрий Долгорукий, потратив много лет на разведку каменоломен, начал строить свои храмы в условиях крайне напряженных взаимоотношений с киевским митрополитом и ростовским епископом. Для того, чтобы по возможности полно охарактеризовать эти взаимоотношения, сложившиеся в середине XII века, нам придется вспомнить иерархическую структуру церковной организации в Суздальской земле.

Во времена и Юрия, и Андрея, и Всеволода в городах Владимире и Суздале епархий не было, и церковное руководство в Суздальской земле осуществлялось ростовским епископом⁷⁹. Епархия во Владимире появилась только при Юрии Всеволодовиче – в 1214 году⁸⁰.

В городах, не являвшихся центрами епархий, были «владычные наместники», подчинявшиеся епископу⁸¹. На открытие нового храма требовалось епископское благословение⁸², оно требовалось и на утверждение священника, хотя кандидатуру мог выдвигать ктитор – в данном случае князь⁸³. Ктитор мог инициировать и смещение неугодных ему священников, но, опять же, требовалось согласие епископа.

Ростовским епископом в начале 1150-х годов был Нестор. Когда и кем он был поставлен на кафедру, мы точно не знаем. Е.Е.Голубинский в своих исследованиях по истории церкви не выдвигал на эту тему никаких гипотез⁸⁴.

М.Д.Приселков полагал, что хиротония Нестора имела место в 1137 году⁸⁵, т.е. еще до избрания митрополитом Клима Смолятича (1147 год). Аргументация исследователя сводилась к следующему: Нестор не мог быть поставлен на кафедру позднее 1139 года, так как в этом году великим князем киевским стал Всеволод Ольгович, с которым у Долгорукого была вражда. А поскольку в 1137 году от переяславской епархии отделилась смоленская, то исследователю виделось вероятным, что тогда же отделилась и ростовская епархия (также от переяславской). Н.Н.Воронин принял эту точку зрения и датировал хиротонию Нестора 1137 годом⁸⁶.

Но аргументацию М.Д.Приселкова нельзя считать достаточно обоснованной.

Во-первых, вражда Всеволода и Юрия вряд ли была настолько острой, чтобы препятствовать церковной политике, осуществляемой митрополитом-греком Михаилом.

Во-вторых, видится неправомерным дополнение имеющихся летописных сведений предположениями, что в это время могло произойти и нечто подобное, ускользнувшее от внимания летописца. Если летописец написал про отделение смоленской епархии, вряд ли он забыл бы про ростовскую. Или речь про отделение епархий вообще бы не шла.

В-третьих, исследователь исходил из априорного предположения о том, что Нестор был союзником Долгорукого. Но с этим предположением нельзя согласиться: Юрий, заняв в 1155 году великокняжеский стол, избавился от своего главного противника, митрополита Климента⁸⁷, и немедленно – уже в 1156 году – инициировал смещение Нестора новым митрополитом Константином⁸⁸. Только что присланный из Византии грек Константин, естественно, без настояния великого князя не принял бы столь скоропалительного решения о смещении ростовского епископа.

Выдвинем собственное видение даты хиротонии Нестора: он был поставлен Климентом в конце 1140-х годов, и ростовская епархия была учреждена митрополитом тогда же – чтобы иметь в Суздальской земле «своего человека», облеченного не наместнической, а архиерейской властью. И не случайно для местонахождения кафедры был выбран Ростов, располагавшийся в отдалении от центра княжеских владений Долгорукого (вероятно, формально выбор Ростова обусловила традиция времен Леонтия).

Это дает нам ответ и на вопрос, почему ростовский епископ отсутствовал на соборе 1147 года, поставившем Климента на русскую митрополию⁸⁹. М.Д.Приселков полагал, что Нестор «не отозвался на княжеское приглашение»⁹⁰, а Н.Н.Воронин – что отсутствием на соборе Нестор «проявил равнодушие в деле Клима Смолятича»⁹¹. Но, конечно, обстановка фактической гражданской войны не позволила бы ростовскому епископу «проявить равнодушие» и игнорировать столь важное мероприятие. На самом деле ответ на этот вопрос гораздо более прост и логичен: ростовской епархии тогда еще не существовало.

На основании всего сказанного по поводу хиротонии Нестора мы вправе полагать, что он был ставленником и союзником митрополита Климента. Можно представить себе сложность роли, которую пришлось играть ростовскому епископу в конце 1140-х–начале 1150-х годов, но, по всей видимости, по политическим соображениям Юрий и Климент намеренно не обостряли ситуацию. В конце концов, у митрополита в руках был сильнейший «козырь» – отлучение противника от церкви, но такого накала их борьба не достигла.

Тем не менее, в 1152 году Долгорукий оказался в весьма непростой ситуации. Потратив огромные усилия и средства на разведку каменоломен и строительство белокаменных храмов, он рисковал не получить благословение ни киевского митрополита, ни константинопольского патриарха, что означало бы отказ ростовского епископа освящать уже построенные храмы и, следовательно, катастрофу для княжеской политики.

В связи с этим полное отсутствие на храмах Юрия каких-либо попыток создания зооантропоморфного декора имеет абсолютно логичное объяснение: так выглядел компромисс между князем и церковью. Ведь даже «невизантийский» материал – белый камень – не мог не вызывать нареканий церковных иерархов.

Поэтому мы вправе утверждать, что итоговый компромисс – согласие митрополита (соответственно, и благословение епископа) на постройку в Суздальской земле в 1152 году белокаменных храмов с «универсальным» романским орнаментальным декором – был серьезной победой Долгорукого. Даже несмотря на то, что князю пришлось пойти на уступки в области декора.

А теперь мы можем вспомнить факт, исключительно важный для нашего исследования: как мы показали в п. 6, мастера по скульптурному декору были направлены Барбароссой еще к Юрию Долгорукому в бытность последнего великим князем Киевским (1155–1157).

Следовательно, за недолгое время своего великого княжения Долгорукий успел добиться благословения церкви на введение зооантропоморфного скульптурного декора. Учитывая то, что в это время Юрий сместил Климента и Нестора, пригласив на киевскую митрополию грека Константина, такая ситуация видится абсолютно логичной. Возможно, благословение зооантропоморфных скульптур на храмах даже было одним из условий, поставленных великим князем на переговорах с Византией о приходе митрополита.

Значит, и появление в Суздальской земле зооантропоморфного скульптурного декора – прежде всего заслуга не Боголюбского, а Долгорукого.

Таким образом, все характерные черты того, что мы называем «русской романикой», появились в Суздале (а затем и в Тверском, и в Московском великих княжествах) исключительно благодаря Юрию Долгорукому. И зодчество Андрея Боголюбского было столь же закономерным, поступательным развитием воистину новаторского зодчества Юрия, как зодчество Всеволода Большое Гнездо – зодчества Андрея.

И хотелось бы, чтобы понимание этого важнейшего историко-архитектурного факта внесло свою лепту в «исторический портрет» Юрия Долгорукого, заслуживающего несравненно более теплых слов, чем те, которыми его характеризуют современные стереотипы.

ГЛАВА 3: о гипотетическом «промежуточном» строительстве собора рождества богородицы

в суздале в 1148 году и первоначальном виде суздальского храма 1222–1225 годов

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Предисловие

ГЛАВА 1: Организация добычи и обработки белого камня в Древней Руси

глава 2: Начало «русской романики»: Юрий Долгорукий или Андрей Боголюбский?

ГЛАВА 3: о гипотетическом «промежуточном» строительстве собора рождества богородицы

в суздале в 1148 году и первоначальном виде суздальского храма 1222–1225 годов

ГЛАВА 4: Вопросы датировки и статуса церкви Бориса и Глеба в Кидекше

ГЛАВА 5: вопросы архитектурной истории и реконструкции владимирского

Успенского собора андрея боголюбского