НА СТРАНИЦУ «НАУЧНЫЕ ТРУДЫ»

на главную страницу сайта

С. В. ЗАГРАЕВСКИЙ

Зодчество Северо-Восточной Руси

конца XIII – первой трети XIV века

Вступление

ГЛАВА I: ЭПОХА ДМИТРИЯ ДОНСКОГО

ГЛАВА II: ЭПОХА ДАНИИЛА МОСКОВСКОГО И ЕГО СЫНОВЕЙ

ГЛАВА III: ТВЕРСКОЕ ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО

ГЛАВА IV: ЭПОХА «АМБИЦИОЗНОЙ ЭКОНОМИИ»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ, ПРИМЕЧАНИЯ

ГЛАВА II

ЭПОХА ДАНИИЛА МОСКОВСКОГО И ЕГО СЫНОВЕЙ

I

Рассматривая зодчество Московского княжества эпохи Даниила Александровича (1276–1303), Юрия Даниловича (1303–1325) и Ивана Даниловича Калиты (1325–1340), нам прежде всего придется обратиться к результатам археологических исследований Успенского собора в Московском кремле, проведенных В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной в 1960–1970-е годы.

В.И.Федоров утверждал, что раскопки выявили Успенский собор Мышкина и Кривцова 1472–1474 годов, Успенский собор 1326–1327 годов и «храм конца XIII века»¹⁶⁹ (реконструкцию планов этих соборов В.И.Федоровым см. на рис. 22).

Рис. 22. Планы московских храмов, находившихся на месте Успенского собора Фиораванти

(по В.И.Федорову):

– «храм конца XIII века» (в действительности – собор 1326–1327 годов). Сплошная заливка черным цветом;

– «собор 1326–1327 годов» (неверно реконструированный В.И.Федоровым). Тонкий контур;

–  собор 1472–1474 годов. Пунктирный контур;

– собор 1475–1479 годов. Полужирный контур.

Цифрами и штриховкой обозначены раскопы В.И.Федорова.

Буквами «А», «В» и серой заливкой обозначены раскопы В.И.Федорова (в т.ч. не указанные на его плане), с которыми удалось ознакомиться автору этой книги.

В.П.Выголов полагал, что кладка, принятая В.И.Федоровым за остатки собора 1326–1327 годов, на самом деле принадлежит приделу Похвалы Богородицы, пристроенному в 1459 году к собору 1326-1327 годов¹⁷⁰. Исследователь справедливо аргументировал свою позицию невозможностью наличия в соборе 1326–1327 годов плинфяного пола, фрагмент которого был обнаружен В.И.Федоровым¹⁷¹, так как в это время плинфа в Московском княжестве не производилась. Нетипичны для раннего послемонгольского зодчества и сваи-коротыши под фундаментом, обнаруженные В.И.Федоровым в раскопе, относимом к собору 1326–1327 годов¹⁷².

В связи с этим общая картина реконструкции, представленная на рис. 22, сдвигается. Вслед за В.П.Выголовым¹⁷³ мы имеем все основания считать, что фрагменты, отнесенные В.И.Федоровым к «храму конца XIII века» (гипотетической «Дмитриевской церкви»¹⁷⁴), на самом деле принадлежат Успенскому собору 1326–1327 годов. Естественно, речь идет о фрагментах стеновых кладок, так как найденные неподалеку от собора Фиораванти консоли с зооморфным декором, которые Г.К.Вагнер вслед за В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной относил к «Дмитриевской церкви»¹⁷⁵, по пластике и способу обработки не могут датироваться ранее XVII века¹⁷⁶ (рис. 23).

Рис. 23.  Зооморфные консоли XVII века, отнесенные Г.К.Вагнером к XIV веку.

А итоги раскопок стеновых кладок, относимые к «храму конца XIII века», В.И.Федоров подводил следующим образом:

«...Обнаружены следующие фрагменты кладки под центральной частью существующего Успенского собора: 1) основание столба (136х136 см) из белокаменных блоков со своеобразной клинчатой (но не ложковой) обработкой теслом; фундамент его без свай, из мелкого булыжника на желто-сером известково-песчаном растворе... 2) Южнее столба сохранилась часть стены, выполненная в той же технике, но имеющая остатки четвертной выкружки в основании цоколя, обращенной на восток; ширина ее тоже равна 136 см... Размеры столба и стены (в поперечнике) московского храма конца XIII века (т.е. Успенского собора 1326–1327 годов – С.З.) близки к размерам аналогичных элементов Георгиевского собора в Юрьеве-Польском 1230–1234 гг.; с этим памятником совпадают также формы и функциональное назначение его частей. Все это подтверждает мнение (видимо, имеется в виду позиция К.К.Романова и Н.Н.Воронина¹⁷⁷, рис. 24 – С.З.) о том, что за образец для первого каменного храма, стоявшего на месте Успенского собора, был взят собор Юрьева-Польского»¹⁷⁸.

Рис. 24. Планы московских храмов, находившихся на месте Успенского собора Фиораванти (по К.К.Романову): собор 1326–1327 годов (штриховка), 1472–1474 годов (пунктирная штриховка) и 1475–1479 годов (контур).

Вывод о том, что «храм конца XIII века», план которого показан на рис. 22, и есть первый Успенский собор, а огромный храм, реконструируемый В.И.Федоровым в качестве собора 1326–1327 годов, никогда не существовал, подтверждается и методом историко-мотивационного моделирования.

Г.К.Вагнер, предполагая вслед за В.И.Федоровым сопоставимость размеров соборов 1326–1327 и 1472–1474 годов (внутреннее пространство около 1000 кв. м), при этом признавал, что возведение столь огромного здания в течение года (август 1326–август 1327) «поразительно»¹⁷⁹. Добавим, что такое исключительно быстрое строительство еще и обошлось без катастроф – а это тоже нетипично для здания, где превышен «предел надежности» белокаменного крестовокупольного зодчества (напомним, что, согласно исследованиям автора, внутреннее пространство основного объема храма не должно было превышать 200 кв. м, а сторона подкупольного квадрата – 6 м¹⁸⁰).

В домонгольской Руси мы не видели прямой зависимости между кафедральным статусом собора и его размерами – например, в Галиче, Перемышле, Турове, Белгороде и маленьких южнорусских городках Юрьеве и Угровске были епархии¹⁸¹, но больших шестистолпных соборов не было. В целом получается, что из пятнадцати епархий больших соборов не имели шесть. А вот зависимость между размерами города и главного городского собора была прямой (ограниченной только возможностями строителей).

Следовательно, вряд ли переехавший в Москву в начале 1320-х годов митрополит Петр (де-юре он перенес кафедру в 1325 году, де-факто – несколькими годами раньше¹⁸²), не считавший для себя унизительным прослужить несколько лет в деревянной церкви,  настаивал на том, чтобы первый¹⁸³ белокаменный храм, возводимый малоопытными московскими строителями, был сопоставим по размерам с владимирским и ростовским кафедральными соборами. К тому же невысокая надежность последних уже была известна¹⁸⁴.

В.П.Выголов, отмечая, что «стремление гиперболизировать размеры раннемосковских соборов Ивана Калиты, в особенности Успенского, выглядит явно надуманным и мало похожим на реальность»¹⁸⁵, приводил аргументы, связанные с экономическими возможностями Москвы, а также с тем, что в случае больших размеров собора 1326–1327 годов зодчим собора 1472–1474 годов не потребовалось бы брать в качестве образца «великой и высокой церкви» владимирский Успенский собор¹⁸⁶.

Все сказанное заставляет нас принять точку зрения К.К.Романова и Н.Н.Воронина о приблизительном соответствии размеров первого Успенского собора Георгиевскому собору в Юрьеве-Польском¹⁸⁷ и считать позицию этих исследователей (которую разделял и автор этой книги¹⁸⁸) дополнительным подтверждением того, что «храм конца XIII века», раскрытый В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной, и есть Успенский собор 1326–1327 годов.

II

В 2003 году автор этой книги при любезном содействии Т.Д.Пановой имел возможность ознакомиться с двумя раскопами В.И.Федорова и Н.С.Шеляпиной.

Осмотр северо-западного раскопа (на рис. 22 обозначен буквой «А») полностью подтвердил отнесение найденых остатков столпа (фотографию автора см. на рис. 25) к «храму XIII века», т.е. к Успенскому собору 1326–1327 годов. В этом раскопе, который В.И.Федоров по неизвестным причинам не счел нужным отразить на своем плане, находятся и раскрытые фрагменты двух стен, образующих прямой угол. Это северная стена западного притвора и западная стена собора Калиты (фотографию автора см. на рис. 26).

В юго-восточном раскопе (на рис. 22 обозначен буквой «В») В.И.Федоров и Н.С.Шеляпина раскрыли остатки белокаменной облицовки. Вероятно, она относилась к восточной стене южного притвора «храма XIII века», т.е. Успенского собора 1326–1327 годов (фотографию автора см. на рис. 27). В этом же раскопе находятся фрагменты пола из плинфы, принадлежавшего приделу Похвалы Богородицы.

Рис. 25. Основание северо-западного столпа Успенского собора 1326–1327 годов.

Рис. 26. Внутренний угол северной стены западного притвора и западной стены Успенского собора 1326–1327 годов (слева – побеленная поздняя кирпичная кладка).

Рис. 27. Фрагмент восточной стены южного притвора Успенского собора 1326–1327 годов.

Во время исследования этих раскопов автор этой книги проверил ориентацию по сторонам света всех фрагментов собора Калиты, раскрытых В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной. Имеются все данные для того, чтобы утверждать: план «храма XIII века», т.е. Успенского собора 1326–1327 годов, имеет продольную ось ориентации, повернутую примерно на 10 градусов по часовой стрелке относительно храма Фиораванти (что и отразил на своем плане В.И.Федоров).  

Следовательно, мы вправе с достаточной уверенностью полагать, что приведенная на рис. 22 реконструкция местоположения и плана храма, который В.И.Федоров относил к концу XIII века¹⁸⁹, является адекватной реконструкцией местоположения и плана Успенского собора 1326–1327 годов.

А теперь можно еще раз взглянуть на рис. 25, 26 и 27. Видно, что характер «получистой» обработки и размеры белокаменных квадров кладки столпов и стен Успенского собора 1326–1327 годов практически идентичны стеновой кладке Никольской церкви в селе Каменском (рис. 4) – с учетом того, что последняя подвергалась выветриванию на 500 лет дольше. В земле белый камень сохраняется существенно лучше, чем на воздухе, – таковы свойства всех известняков, в естественных условиях лежащих глубоко под землей.

В церкви Иоанна Предтечи на Городище кладка менее аккуратная, швы более широкие, но общий характер ее «получистой» обработки такой же, как в Никольской церкви и Успенском соборе Калиты.

Необходимо также отметить, что в бутовых фундаментах собора Мышкина и Кривцова В.И.Федоровым и Н.С.Шеляпиной была раскрыта гладкотесаная белокаменная деталь во вторичном использовании (фотография автора представлена на рис. 28). Вероятнее всего, это «гусь» от импоста портала. Следы выветривания на этой детали дают нам полное право отнести ее к Успенскому собору 1326–1327 годов.

Такие же импосты мы видим и на порталах Никольской церкви в Каменском.

Рис. 28. Импост портала Успенского собора 1326–1327 годов во вторичном использовании.

III

Перейдем к имеющейся у нас информации о других храмах первой трети XIV века в Московском кремле.

В начале 1990-х годов В.В.Кавельмахеру и Т.Д.Пановой удалось найти в архивах информацию об археологическом открытии, сделанном при земляных работах на Соборной площади Московского кремля в 1913 году¹⁹⁰. Тогда были раскрыты, поверхностно обследованы и сфотографированы остатки белокаменного здания октагональной формы (рис. 29). Исследователи показали, что эти остатки принадлежали первой колокольне Иоанна Лествичника, построенной в 1329 году¹⁹¹.

Рис. 29. Остатки церкви-колокольни Иоанна Лествичника. Фотография 1913 года.

Найденная кладка не могла принадлежать ни фундаменту деревянной звонницы, ни являться литейной ямой под колокола. Этому есть ряд причин:

– во-первых, столь мощные, еще и полубутовые, фундаменты под деревянную звонницу никто бы подводить не стал;

– во-вторых, литейная яма под колокола не могла быть октагональной формы;

– в-третьих, октагон имел угловые лопатки (рис. 29). 

То, что церковь-колокольню 1329 года разобрали в 1505 году, не дожидаясь постройки новой колокольни (Ивана Великого), – при том, что обнаруженный октагон находился в центре Соборной площади и новому строительству не мешал, – объяснить несложно: в связи с огромными нагрузками, возникающими при раскачке больших очапных колоколов¹⁹², октагон 1329 года мог в начале XVI века прийти в аварийное состояние или даже обрушиться. В связи с этими «форс-мажорными обстоятельствами» и было начато неподалеку строительство колокольни Ивана Великого, куда был перенесен престол Лествичника.

А нижняя часть старого октагона могла использоваться еще долго: на этом месте до XVII века существовало «урочище под колоколами»¹⁹³, и деревянная звонница на этом месте, показанная под поз. 25 на известном плане Московского кремля («Кремленаграда») рубежа XVI и XVII веков (рис. 30), могла быть поставлена на остатки церкви 1329 года.

Рис. 30. «Кремленаград». Фрагмент.

Таким образом, мы должны полностью согласиться с В.В.Кавельмахером и Т.Д.Пановой в том, что найденная в 1913 году полубутовая кладка октагональной формы принадлежит именно церкви-колокольне Иоанна Лествичника, построенной в 1329 году.

По поводу кладки стен октагона исследователи писали: «Она грубовата, грани квадров и лицевая поверхность «мятые», подгонка швов не отличается совершенством, «постели» обработаны вяло и не имеют характерного поднутрения, – иначе говоря, кладка велась на густом растворе, а не «под заливку», как в известных памятниках Москвы и Звенигорода конца XIV–первой четверти XV века»¹⁹⁴ (рис. 31).

Рис. 31. Кладка церкви-колокольни Иоанна Лествичника. Фрагмент фотографии 1913 года.

Такая кладка стен здания 1329 года позволила провести абсолютно обоснованные параллели с Никольской церковью в Каменском и церковью Рождества Богородицы в Городне Тверской области – последнюю исследователи датировали также XIV веком¹⁹⁵.

О церкви Рождества Богородицы в Городне у нас будет возможность подробно поговорить в гл. 3, а сейчас перейдем от открытия В.В.Кавельмахера и Т.Д.Пановой к наблюдению, сделанному автором этой книги в отношении фрагментов стеновой кладки, хранящихся в лапидарии Московского кремля¹⁹⁶ и с высокой степенью вероятности относимых к собору Спаса на Бору.

Фрагменты растительного орнамента XIV века, найденные при разборке храма в 1932–1933 годах, стали объектом многих публикаций и научных дискуссий¹⁹⁷ и, по-видимому, отвлекли внимание исследователей от найденных тогда же стеновых блоков постройки 1330 года.

Лицевой размер этих блоков – в среднем 30 х 35 см. На рис. 32 приведен один из них. Видно, что характерная «получистая» обработка поверхностей и граней этих блоков аналогична кладке Успенского собора 1326–1327 годов, Никольской церкви села Каменского и «Городищенской» церкви в Коломне.

Рис. 32. Стеновой блок собора Спаса на Бору.

В брошюре «О раннем послемонгольском зодчестве Северо-Восточной Руси» на основании исследований церкви Иоанна Предтечи на Городище, Никольской церкви в Каменском и церкви Рождества Богородицы в Городне автор высказывал гипотезу о том, что храмы Ивана Калиты были построены в характерном стиле, сочетавшем грубообработанную стеновую кладку с гладкотесаными деталями¹⁹⁸. Ознакомление с раскопами под Успенским собором и фрагментами из лапидария Московского кремля подтвердило эту гипотезу.

IV

Еще одно археологическое открытие, могущее пролить свет на «темное время» – конец XIII – первую треть XIV века – было сделано в 1978–1983 годах В.В.Кавельмахером, проводившим вместе с А.А.Молчановым и С.П.Орловским археологические исследования в Коломенском кремле. Исследователям удалось найти в «третьем» использовании (в материковой закладке фундаментов Успенского собора XVII века) архитектурные фрагменты храма, предшествовавшего собору Дмитрия Донского, построенному около 1380 года. Поскольку в фундаментную кладку собора XVII века шел неочищенный камень, почти каждый из уложенных на глине квадров сохранял напластования строительных растворов.

О первом фрагменте – стеновом блоке, на котором хорошо сохранился орнамент, – В.В.Кавельмахер писал: «Судя по грубо обработанным граням камня, неровным краям и «мятым» поверхностям, кладка выполнялась без притески и подгонки блоков, на густом растворе и широких швах»¹⁹⁹.

Второй фрагмент представлял собой обломок цоколя, несколько напоминавшего готический «сапожок», хотя и грубовато обтесанный²⁰⁰. Фотографии этих фрагментов in situ в «третьем» использовании²⁰¹ см. на рис. 33, 34 и 35.

Рис. 33. Фундаменты Успенского собора в Коломне (раскопки под руководством В.В.Кавельмахера). В нижнем ряду виден фрагмент цоколя в «третьем» использовании.

Рис. 34. Орнаментальный блок из коломенских раскопок под руководством В.В.Кавельмахера.

Рис. 35. Фрагмент цоколя из коломенских раскопок под руководством В.В.Кавельмахера.

В.В.Кавельмахер также отмечал, что в раскопе фундаментов собора Дмитрия Донского, сделанном в 1969 году М.Х.Алешковским и Б.Л.Альтшуллером, была встречена белокаменная оконная перемычка и ряд других блоков, также в «третьем» использовании²⁰².

А вывод из исследования остатков раствора на этих фрагментах был сделан следующий: они, «скорее всего, должны были принадлежать зданию, построенному за несколько десятилетий (если не за столетие) раньше (собора Донского – С.З.) и, вероятно, мастерами не московской, а иной школы»²⁰³.

Утверждение о том, что эти обломки принадлежали зданию, построенному за несколько десятилетий до собора Донского, подтверждается и тем, что на них видны следы выветривания и неоднократных побелок²⁰⁴ – следовательно, они долгое время находились на открытом воздухе.

Далее в том же отчете В.В.Кавельмахер отмечал близость способа обработки найденных фрагментов соответственно к стеновой кладке и архитектурному декору «Городищенской» церкви. Исследователь сделал вывод о едином стиле работы мастеров, строивших каменный храм в Коломенском кремле (предшествовавший храму Дмитрия Донского) и «Городищенскую» церковь.

В итоге В.В.Кавельмахером была предложена следующая датировка этих храмов: не ранее чем за сто лет до собора Дмитрия Донского²⁰⁵ (т.е. не ранее 1280-х годов) и не позднее середины XIV века²⁰⁶.

V

Итак, по данным археологии мы имеем все основания отнести церковь Иоанна Предтечи на Городище и Никольскую церковь в селе Каменском не ко второй, а к первой половине XIV века. К этому периоду нас отсылает и «военно-стратегическая аргументация» (см. п. 3 гл. 1), а косвенно – и анализ зооморфного рельефа на «Городищенской» церкви (см. п. 4 гл. 1).

А поскольку, как мы показали в гл. 1, никаких других убедительных датировок у нас не имеется, мы вправе с полной уверенностью полагать: храмы в Каменском и на Городище были построены не позднее первой половины XIV века.

Примем эту датировку как наиболее строгую и постараемся ее сузить методом историко-мотивационного моделирования. Начнем с «Городищенской» церкви.

Осенью 1300 года Даниил Александрович Московский разгромил Рязань и взял в плен ее князя Константина Романовича²⁰⁷. В течение шести последующих лет (до 1307 года) Рязанское княжество фактически принадлежало Московскому: Константин находился в Москве в заключении, Рязань своего князя не имела и, возможно, даже управлялась московскими наместниками.

Коломна была важнейшим пограничным пунктом Рязани (в домонгольское время «против Владимира», а в послемонгольское – «против Москвы»). По всей видимости, в 1300 году она отошла к Москве вместе со всем Рязанским княжеством.

Но в 1303 году Даниил Александрович умер, а в 1307 году Юрий Данилович совершил серьезную политическую ошибку, казнив князя Константина Рязанского²⁰⁸. Ярослав, сын Константина, сразу же получил ярлык на рязанское княжение непосредственно в Орде, и Юрию Даниловичу пришлось оставить Рязань. Единственным городом Рязанского княжества, который Москва в 1307 году удержала за собой, была Коломна²⁰⁹.

А теперь вспомним вывод В.В.Кавельмахера (см. п. 4 этой главы) об идентичности стиля работы мастеров, строивших храм в Коломенском кремле, предшествовавший собору Дмитрия Донского, и «Городищенскую» церковь.

Вряд ли в «переходный период» (1301–1306) в Коломне велось какое-либо каменное строительство. Значит, если храм в Кремле и «Городищенская» церковь были построены до 1300 года (включительно), то их строила еще Рязань. Если после 1307 года (опять же включительно), то Москва.

Храм, предшествовавший собору Донского, находился в Коломенском кремле, а церковь Иоанна Предтечи – в крепости Городище. Последняя сохранилась достаточно хорошо (валы прослеживаются на значительной части периметра) и находится на расстоянии 2 км от Кремля, на противоположной стороне достаточно широкой и полноводной реки Коломенки.

Исходя из военно-стратегических соображений, мы видим, что никакого смысла строить оба храма вместе (следовательно, укреплять обе крепости) не было ни у Рязани, ни у Москвы. Кремль находится на «рязанской» стороне реки Коломенки, а Городище – на «московской». Значит, одно из этих укреплений оказывалось «лишним» и для того, и для другого княжества.

Конечно, «лишних» укреплений не бывает, но тратить средства на стратегически необоснованное крепостное строительство на «чужой» стороне реки (о военно-стратегической роли рек мы говорили в п. 3 гл. 1) Рязань бы не стала – тем более когда неподалеку был «свой» Кремль. Как «предмостное» укрепление Городище тоже не годилось – расстояние от него до Кремля для этого слишком велико (2 км).

Аналогичные аргументы действуют против каменного строительства московских князей на «чужой» стороне реки Коломенки. Несомненно, Рязань при любой возможности не преминула бы попытаться возвратить потерянную Коломну, и наиболее логичным со стороны Юрия Даниловича было немедленно после ухода из Рязани начать всемерно укреплять именно Городище, а не Кремль, который рязанцы в любой момент могли отобрать.

Да и от внезапных ордынских нападений со стороны «поля» Кремль был плохо защищен – Ока слишком далеко (около 5 км).

Мы вправе сделать вывод, что крепость Городище с 1307 года стала военно-стратегической альтернативой Коломенскому кремлю (на Городище мог находиться и двор Юрия Даниловича²¹⁰). Более низкий стратегический статус этой крепости – например, как укрепленного епископского двора – маловероятен: для этого там слишком мощные валы.

По всей видимости, свое исключительное значение Городище сохраняло до времен Донского, когда Кремль с «рязанской» стороны оказался надежно прикрыт Старо-Голутвиным монастырем.

Таким образом, наиболее предпочтительным вариантом датировки коломенских храмов оказывается следующий: храм в Кремле, предшествовавший собору Донского, и церковь на Городище строились с небольшим временным интервалом, допускающим единый стиль работы мастеров (максимум десять – пятнадцать лет), но первый – не позднее 1300 года, а вторая – не ранее 1307. Храм в Кремле строила Рязань, а церковь Иоанна Предтечи – Москва.

Посвящение престола храма в Коломенском кремле, предшествовавшего собору Донского, мы не знаем. Но вряд ли он был Успенским: такое посвящение более соответствовало кафедральному статусу, а в Коломне во времена ее принадлежности Рязанскому княжеству епархии, конечно, быть не могло.

VI

Постараемся определить еще более точную датировку «Городищенской» церкви. В этом нам поможет неправильность разбивки ее плана (рис. 6), говорящая прежде всего о том, что церковь Иоанна Предтечи – типичный «крепостной» храм («крепостными» мы будем называть храмы, возводимые одновременно со строительством укреплений и долженствовавшие в случае крайней необходимости играть роль «главных башен»).

В начале XXI века, когда большинство исследователей абсолютно справедливо стремится выдвинуть на первый план богослужебную функцию храмов, версия о роли церквей как потенциальных «главных башен» крепостей может показаться пережитком советских времен. Но, во-первых, мы ни в коем случае не собираемся рассматривать потенциальные фортификационные функции «крепостных» каменных храмов как первичные. Во-вторых, как известно, в понимании средневековой церкви служба Богу могла принимать и вполне «военизированные» формы. Наиболее общеизвестный пример – крестовые походы. Вспомним и перевод XV века «Иудейских войн» Иосифа Флавия: «Церковный бо град бысть граду самому акы детинец»²¹¹. Да и в подмосковных монастырях XV–XVII веков крепостные функции отнюдь не мешали богослужебным.

Конечно, ни одного серьезного штурма ни один храм не выдержал – в конце концов, осаждающие могут подвести таран и выбить двери. Или разложить вокруг храма хворост, поджечь его и задушить обороняющихся дымом. Но азы военного искусства говорят о том, что при строительстве крепости нельзя пренебрегать ни одной возможностью укрепления:

– во-первых, теоретически возможны ситуации, когда продержаться несколько лишних часов – значит дождаться подмоги;

– во-вторых, наличие в крепости хотя бы символической цитадели необходимо по дипломатическим соображениям. При взятии городских стен врагом руководитель обороны не может вести переговоры с ворвавшимися толпами неприятельских солдат, поэтому он запирается в цитадели и, пока противник готовится к ее штурму, имеет время договориться о почетной сдаче;

– в-третьих, даже слабая цитадель давала князю или воеводе достаточно надежную защиту при восстаниях городского населения;

– в-четвертых, при взятии врагом пограничных крепостей защита цитадели «до последнего» позволяла обороняющимся нанести противнику немалый дополнительный урон и, следовательно, усложнить его дальнейшее продвижение вглубь страны.

А поскольку в подавляющем большинстве древнерусских крепостей никаких других цитаделей не было, то князья и воеводы были обязаны предусматривать и сопротивление в храмах. И священники ни в коем случае этому не препятствовали – вспомним героическую оборону Николо-Улейминского монастыря под Угличем во времена польско-литовской интервенции в начале XVII века. Монастырское предание, которому нет оснований не доверять, гласит, что после взятия поляками внешних укреплений монахи продолжали сражаться в соборе, и тогда осаждающие сделали подкоп и повредили фундаменты, после чего храм обрушился. Из этого мы можем сделать следующие выводы:

– в соборе были заготовлены значительные запасы воды и пищи – иначе бы осажденные не смогли продержаться те несколько недель, пока поляки вели подкоп. Следовательно, защита «главной башни» планировалась заранее;

– огонь из окон собора был настолько эффективным, что полякам не удалось ни выбить двери, ни обложить храм хворостом, и они были вынуждены тратить время и силы на ведение подкопа.

В связи с этим весьма вероятно, что под барабанами «крепостных» храмов были устроены (или устраивались во время осады) деревянные площадки для лучников, на которые можно было подниматься по приставной лестнице. Во всяком случае, в церквях Каменского, Городни и Можайска (как и во многих других русских «крепостных» храмах XI–XV веков), под куполом был прямоугольный уступ, на который эти площадки могли опираться (см. рис. 8, 40 и 49).

Отметим, что стрелять из окон барабана закомары практически не мешают. Например, в «крепостных» храмах масштабов Никольской и «Городищенской» церквей «мертвая зона» при гипотетической стрельбе из окон барабана составляет менее 15 м. Русские лучники вряд ли были существенно хуже английских, а про последних известно, что их стрелы пробивали рыцарские доспехи на расстоянии 300 шагов, т.е. более 200 м²¹². Значит, в зону эффективного обстрела из окон барабанов попадала вся территория таких крепостей, как Городище, Каменское (см. п. 9 гл. 2) и Городня (см. гл. 3). А в мирное время этот уступ мог использоваться и для устройства строительных лесов, и для осмотра купола, и для остекления окон барабана, и для любых прочих ремонтных работ. Если бы наличие такого уступа было связано только с конструктивным переходом от постамента к барабану, его бы, скорее всего, в эстетических и акустических целях стремились сделать максимально сглаженным, а не прямоугольным.

В свете всего сказанного по поводу «крепостных» храмов представляется наиболее вероятным, что Юрий Данилович начал спешно укреплять Городище немедленно после потери Рязани – в 1307 году, и тогда же (скорее всего, «захватив» при уходе из Рязани значительные финансовые средства), он начал строить «Городищенскую» церковь. Похожая ситуация имела место в домонгольское время: в 1152 году средств, «захваченных» Юрием Долгоруким при уходе из Киева, хватило на пять храмов и две крепости²¹³.

Строительство укреплений обычно ведется с максимальной быстротой, так как в это время крепость беззащитна перед потенциальным врагом. Мы можем с достаточной уверенностью утверждать, что в начале XIV века столь же поспешно возводились и «крепостные» храмы. Только поспешностью, и ничем иным – ни «бедностью», ни «малоквалифицированностью» строителей – можно объяснить непрямые углы и непараллельные стены храмов, так как аккуратно разметить план под силу любому мастеру. Но только в случае, если у него достаточно времени.

В дополнение к соображениям о «крепостном» статусе «Городищенской» церкви мы можем привести и соображения великокняжеского престижа. В Коломенском кремле Рязань в свое время построила каменный храм, и весьма вероятно, что Юрий Данилович приложил все усилия, чтобы в его собственной коломенской крепости тоже была церковь, построенная из камня. Говоря словами Б.Л.Альтшуллера (сказанными в отношении Никольской церкви в Каменском²¹⁴), требовалось «отметить значение» Городища.

Следовательно, мы вправе полагать, что наиболее вероятной датой возведения церкви Иоанна Предтечи является наиболее вероятная дата постройки крепости на Городище – 1307–1308 годы.

И неудивительно, что поспешно выстроенная церковь Иоанна Предтечи, несмотря на потенциально надежную конструктивную схему с угловыми пристенными опорами, уже через двести лет пришла в аварийное состояние (возможно, даже обрушилась) и была перестроена. Если бы в начале XVI века имела место ее «плановая» перестройка (как это произошло, например, со всеми московскими соборами Ивана Калиты²¹⁵), то, скорее всего, четверик и апсиды «Городищенской» церкви были бы переложены полностью.

VII

Посмотрим, подтвердится ли наше видение ситуации с «Городищенской» церковью датировкой Никольской церкви села Каменского.

Первый аргумент, относящий Никольскую церковь не просто к первой половине XIV века, а к его началу – название населенного пункта, в котором она расположена. Это название слишком предметно для того, чтобы быть случайным.

Вообще говоря, и в домонгольской, и в послемонгольской Северо-Восточной Руси с названиями для новых городов и сел были проблемы – шла активная колонизация края, и воображения у князей и их советников не хватало. Вариантов мотивации названий было не так много:

– «старорусская» (Владимир, Юрьев, Галич, Переславль, Нижний Новгород, Звенигород и др.);

– «гидронимическая» (Москва, Тверь, Руза, Можайск, Кострома и др.);

– имена князей (Владимир и Юрьев – в дополнение к «старорусской» мотивации, Ярославль, Дмитров и др.);

– природные особенности (Боровск, Березуевск, Холм, несколько Вышгородов и др.);

– экономические особенности (Волоколамск – в дополнение к «гидронимической» мотивации, Медынь, Тесов, Кольчугино, Бронницы и др.);

– какие-либо «особые приметы» (Верея, Коломна, Зубцов и др.).

Было и множество «безымянных» городов (Городище, Городец, Городок, Городня, Городеск и др.). Немотивированных названий было очень мало.

А поскольку село Каменское в первой духовной грамоте Калиты, датируемой 1325 годом, называлось Каменичьским²¹⁶, там, скорее всего, должны были находиться либо каменоломни, либо каменный храм. Причем задолго до 1325 года, раз название успело сложиться.

Вероятнее всего, в начале XIV века рядом с Каменичьским каменоломни были. Вокруг имеются колоссальные залежи белого камня²¹⁷. Любой неглубокий раскоп в любом из близлежащих оврагов упирается в верхний слой известняка. Камнем «выстлано» дно и Нары, и Теплого ручья, при впадении которого в Нару расположено Каменское. На противоположном берегу Теплого ручья автором раскопано скопление обломков камня, похожее на отвал каменоломни²¹⁸. Заброшенные каменоломни есть в селе Рыжкове (в 3 км ниже по течению Нары)²¹⁹.

Наличие разведанных, но не разработанных залежей белого камня вряд ли могло послужить мотивацией названия Каменского – практически во всем юго-западном Подмосковье камень не надо разведывать, им «выстлано» дно всех ручьев и рек.

Значит, вероятнее всего, что в начале XIV века в Каменском или рядом с ним были именно разработанные каменоломни. Но кроме как на строительство Никольской церкви, из этих каменоломен возить строительные материалы все равно было некуда – белокаменные храмы Москвы (как и практически всей домонгольской Северо-Восточной Руси) строились из гораздо более близких мячковских разработок, а около Коломны, Серпухова и Можайска были свои выходы качественного известняка²²⁰. Да и вряд ли кто-то стал бы далеко возить камень по Наре и Оке – неспокойным границам княжества.

Значит, наличие в начале XIV века в Каменском каменоломен прямо указывает на наличие там в это же время и каменного храма.

Наверное, нам не стоит здесь проводить серьезный анализ таких совсем маловероятных вариантов мотивации названия села Каменского, как наличие в домонгольское время в диком лесном крае между Москвой и Калугой вотчины какого-либо легендарного или реального «боярина Каменича». Или как строительство крепости в Каменском под руководством лирически настроенного воеводы, на которого произвел впечатление звон мелких камешков, перекатываемых речкой.

Возможно, игнорирование исследователями такого очевидного основания датировки Никольской церкви, как наличие до 1325 года каменоломен и, следовательно, каменного храма, имело место «по вине» указания Н.Н.Воронина на то, что около Каменского в Нару впадает речка Каменка²²¹ (что создало видимость «гидронимической» мотивации названия городка).

Но на самом деле вряд ли правомерно называть речкой то, что впадает в Нару около Каменского. Это родниковый ручеек длиной не более 3 км, и его официальное наименование – Теплый ручей²²². Возможно, Н.Н.Воронин располагал неверной информацией относительно названия ручья. Возможно, местные жители стали называть этот ручей Каменкой (в честь села Каменского) только в последнее время, то есть имела место «топонимическая» мотивация гидронима, а не наоборот.

Но даже если предположить маловероятный случай первичности названия речки Каменки (каким-то образом переименованной в Теплый ручей в более позднее время), то все равно это славянское название говорит о том, что рядом с речкой (соответственно, и рядом с Каменским) задолго до 1325 года были каменоломни. А из этого следует, как мы уже показали, и наличие в городке каменного храма.

Таким образом, мы вправе датировать Никольскую церковь в Каменском ранее 1325 года.

VIII

А предложить еще более точную датировку Никольской церкви нам поможет «военно-стратегическая» аргументация.

Как мы видели в п. 3 гл. 1, в отношении церкви в Каменском эта аргументация была не вполне корректно применена Б.Л.Альтшуллером. Но некорректное применение «военно-стратегической» аргументации ни в коем случае не может служить основанием для полного отказа от нее.

Мы ведь ведем речь не о XVI веке (а тем более не о позднейшем времени), когда экономика Московской Руси окрепла настолько, что каменное культовое строительство могло вестись повсеместно и почти независимо от войн, пожаров и моров. В XIII–XV веках строительство немногочисленных каменных храмов требовало колоссального напряжения сил и мобилизации ресурсов всего государства, и нет никакого сомнения, что князья определяли приоритетные направления финансирования и мобилизации рабочей силы, учитывая «военно-стратегическую» аргументацию (которая включает и идеологическое воздействие на подлежащее мобилизации население, и пропагандистское воздействие на потенциальных противников).

Эта «военно-стратегическая» аргументация помогла нам уточнить дату церкви на Городище (см. п. 6 этой главы). Попробуем по возможности корректно применить ее к храму в Каменском.

Для этого нам придется проанализировать военно-стратегическую обстановку на юго-западной окраине Московского княжества в то время, когда границей являлась река Нара – со второй половины XIII века (начала существования княжества) до середины XIV века. И прежде всего необходимо определить, с кем в это время граничила Московская земля на юго-западе.

Прежде всего это Смоленское княжество, владения которого охватывали Москву (а в домонгольское время – и Владимиро-Суздальскую землю) с запада, выходя к среднему течению Нары²²³ (см. карту на рис. 12). В конце 1303 года Юрий Данилович отобрал у смоленских князей Можайск, и после этого граница между княжествами относительно стабилизировалась.

Смоленское княжество перешло в сферу влияния Литвы не ранее второй трети XIV века – иначе бы хан Узбек объявил его мятежным гораздо раньше 1340 года²²⁴. Следовательно, в начале XIV века Можайск и Коломна имели значение крепостей на границах между вассалами Орды (соответственно, Москвы со Смоленском и Москвы с Рязанью). И хотя ханы, по всей видимости, по принципу «разделяй и властвуй» даже поощряли конфликты между «улусами», все равно в определенные моменты Орда могла выступить в роли миротворца.

А вот участок границы южнее Смоленского княжества (от среднего течения Нары до ее впадения в Оку) имел гораздо большее военно-стратегическое значение. Формально это была лишь пограничная линия между Москвой и безобидными верховскими княжествами (Калугой, Мосальском, Воротынском, Одоевом, Мценском, Новосилем и пр.). Но фактически в начале XIV века за Нарой заканчивалась Орда и начиналась Литва.

В домонгольское время верховские княжества располагались на северо-восточной окраине Черниговской земли. Когда Чернигов де-факто перешел от Орды (захватившей его в 1239 году) к Литве, мы точно не знаем, и для того, чтобы это хотя бы приблизительно понять, необходимо вспомнить деятельность Даниила Романовича Галицкого.

С середины сороковых годов XIII века этот князь постепенно выводил южнорусские земли из-под контроля Орды, включая их в сферу влияния Польши и Венгрии. Еще в начале 1240-х годов князь ездил в Орду, а в конце этого десятилетия он уже принял католицизм. В 1253 или 1254 году Даниил Романович был коронован римским папой²²⁵.

А про Чернигов нам известно, что в 1261 году там княжил зять Василька, Даниилова брата и союзника²²⁶. Скорее всего, Чернигов вышел из сферы влияния Орды уже в это время.

Было ли во второй половине XIII века Черниговское княжество вассалом Польши, Венгрии или (что наиболее вероятно) Литвы – для нас непринципиально. Важно то, что Чернигов и его вассалы – верховские княжества – Орде уже не принадлежали.

Усиление Литовского княжества началось в середине XIII века, а возможно, и раньше. В 1245 году литовские войска напали на Торжок и Бежецк, но были разбиты Александром Невским²²⁷. В 1259 году Литва вторглась в Северо-Западную Русь и была отбита у Невельского озера под Псковом²²⁸.

А в 1280-е годы литовцы нападали на Москву и Тверь²²⁹. И, скорее всего, эти (как и последующие) нападения Литва производила с юго-запада, через обломки Черниговского княжества – верховские города. Ведь сопротивления от Калуги или Новосиля, в отличие от Смоленска и Рязани, ожидать не приходилось.

IX

Расстояние между Серпуховом и Можайском – около 100 км по прямой. Серпухов лежал южнее прямого пути с юго-запада на Москву и Тверь, Можайск – севернее.

В средние века крепости по возможности возводились таким образом, чтобы в любую точку между ними гарнизоны могли успеть в течение дневного перехода – так «страховались» от попыток врага обойти укрепленные пункты. Следовательно, расстояние между крепостями должно было составлять не более двух дневных переходов, т.е. около 50–60 км по прямой (например, именно так строил свои многочисленные крепости Юрий Долгорукий). Конечно, расстояние могло быть и меньшим – «лишних» укреплений, как известно, не бывает. Но увеличение расстояния свыше 50–60 км означало риск беспрепятственного прорыва врага вглубь княжества.

Значит, более чем стокилометровый участок московско-литовской границы (т.е. границы между двумя фактическими империями – Ордой и Литвой) от Серпухова до Можайска обязательно должен был прикрываться какой-либо дополнительной крепостью. Например, на южной границе Московского княжества – вдоль Оки – участок между Серпуховом и Коломной (тоже около 100 км) был точно посередине прикрыт Каширой, располагавшейся в XIV веке на «московском» берегу²³⁰.

А на важнейшем участке юго-западной границы от Можайска до Серпухова единственным населенным пунктом являлось именно Каменское (не считая соседнего Рыжкова). Расстояние от Каменского до Серпухова и до Можайска практически одинаково – около 50 км. Следующая крепость в направлении Москвы – Перемышль – лежит на расстоянии около 40 км от Каменского и около 50 км от Серпухова, т.е. мы видим типичный «тактический треугольник», позволявший наиболее эффективно обороняться, наносить контрудары либо маневрировать резервами.

Еще один такой «треугольник» – Можайск-Руза-Звенигород – прикрывал западную границу. От ближайших к столице точек этих «треугольников» – Перемышля и Звенигорода – до Москвы около 50 км, т.е. также оптимальное расстояние. Такое же расстояние между Перемышлем и Звенигородом. От Каменского до Звенигорода тоже примерно 50 км.

Таким образом, в конце XIII – первой половине XIV века на юго-западе Московского княжества мы видим цельную оборонительную систему, необходимым звеном которой являлось Каменское.

Когда в середине XIV века московско-литовская граница отодвинулась дальше на юго-запад и пограничной рекой стала Протва, в этой оборонительной системе роли форпостов стали играть Боровск и Верея, и значение Каменского, как мы показали в п. 3 гл. 1, сошло на нет.

Но, говоря о первой половине XIV века, мы можем с уверенностью утверждать: несмотря на то, что в Каменском не сохранились валы, поселение было надлежащим образом укреплено (как справедливо полагал Б.Л.Альтшуллер²³¹).

В советское время Каменское оказалось «центральной усадьбой совхоза». Подсыпка оврагов, выходящих к Наре и Теплому ручью (в целях расширения огородов и устройства гаражей), существенно изменила рельеф местности. Территорию крепости пересекла большая автодорога, а с «напольной» стороны (как раз на месте наиболее вероятного нахождения валов) были выстроены многоквартирные кирпичные дома, школа и больница. Поэтому ничего удивительного в полном исчезновении валов нет: например, валы не сохранились в Кидекше, Вышгороде на Яхроме и Городне (о которой мы подробно поговорим в гл. 3), при том, что в этих крепостях никаких масштабных строительных работ в новое время не велось.

Возможно, в будущем удастся организовать в Каменском археологические исследования с целью поиска остатков валов, а сейчас лишь заметим, что, в отличие от соседнего Рыжкова (типичного селища), Каменское – типичное городище мысового типа, и валов над обрывами к Наре и Теплому ручью там могло вообще не быть (как и в большинстве подобных городищ²³²). Тем не менее, контуры крепости прослеживаются достаточно четко (в виде почти равностороннего треугольника со стороной 250–300 м).

Значит, мы можем говорить о древнерусском селе Каменском, лишь имея в виду «село» в широком смысле любого населенного пункта. Например, в духовных грамотах XIV века так говорилось о Дмитрове и Боровске, а о Можайске – вообще как о волости²³³. Фактически же Каменское являлось городом.

Впрочем, о Каменском как о городе, опять же, можно говорить лишь в широком смысле любого укрепленного населенного пункта, так как большого посада там, скорее всего, не было – слишком необжитым был край вокруг. Наиболее вероятно, что Каменское играло прежде всего роль крепости, в которой были гарнизон и «обслуга», а основное «посадское» население могло жить, например, в соседнем Рыжкове. Однако, исключать возможность нахождения небольшого посада с «напольной» стороны крепости (или за Теплым ручьем) мы не вправе.

Возможно, крепость в Каменском существовала и в домонгольское время – как «передовое укрепление» Владимиро-Суздальской земли непосредственно на границе с Черниговским княжеством. Но статус Каменского в этом случае мог ограничиваться лишь укрепленным военным лагерем, иначе бы суздальские летописи вряд ли пропустили бы «городок на Наре».

X

Итак, в начале XIV века юго-западную границу Московского княжества прикрывали три крепости: Можайск, Каменское и Серпухов.

За Можайском находились владения Смоленска – такого же вассала Орды, как и Москва. За Серпуховом (как и за Коломной) начиналась территория Рязанского княжества – также вассала Орды. Если посмотреть на другие границы Московского княжества (южную, северо-западную, северо-восточную и пр.), то и за ними мы видим владения либо ордынских вассалов (Твери, Рязани, Великого Новгорода, Ярославля, Нижнего Новгорода и др.), либо самой Орды.

И только за Каменским находились верховские княжества, которые либо входили в сферу влияния Литвы, либо являлись «нейтральной зоной», за которой, опять же, начиналась Литва.

Следовательно, мы можем утверждать, что в первой половине XIV века Каменское было единственной пограничной крепостью Московского княжества, одновременно являвшейся пограничной и для Орды.

Этот исключительный статус Каменского делает возведение в нем каменного храма абсолютно закономерным. Причем наиболее вероятно, что этот храм, в отличие от церкви Иоанна Предтечи на Городище, был построен на средства Орды (как минимум, на средства, предназначавшиеся для выплаты Орде «выхода» – дани). Отсюда и бо’льшие размеры Никольской церкви по сравнению с «Городищенской», и относительно аккуратная подгонка белокаменных блоков, и высокая (хотя все равно не идеальная) точность разметки плана, и качественная постройка здания, дошедшего до наших дней без существенных потерь.

Отметим, что для испрашивания средств у Орды русскими князьями могла быть акцентирована именно фортификационная роль храма. Но, в принципе, Орда вполне могла профинансировать и пограничную культовую постройку, чтобы произвести достойное впечатление на Литву (как известно, ордынские ханы вполне уважительно относились к религиозным верованиям покоренных народов, в том числе и к русскому православию). Поэтому вероятнее всего, что соотношение «культовой» и «фортификационной» составляющих мотивации постройки церкви в Каменском было таким же, как у всех других «крепостных» храмов.

Обратим внимание на любопытную ситуацию: если верна наша гипотеза о выделении средств на строительство Никольской церкви из ордынского «выхода», то церковь в Каменском оказывается первым и последним послемонгольским храмом (от Батыева нашествия до Ивана III), построенным совместно всеми княжествами Северо-Восточной Руси. Иначе говоря, храмом общерусского значения.

В свете всего сказанного посмотрим на даты.

С 1295 по 1304 годы обстановка на Руси была относительно мирной²³⁴, но великий князь Андрей Александрович жил во Владимире, и вряд ли он стал бы испрашивать у Орды средства на укрепление столь дальнего рубежа, как Каменское: со стороны Литвы Владимир был прикрыт такими сильными княжествами, как Тверь и Москва.

В 1304 году Андрей Александрович умер, и между Москвой и Тверью немедленно начались вооруженные конфликты. В 1308 году войска Михаила Ярославича Тверского подошли к Москве, но были отбиты, и между княжествами установился мир, продержавшийся до 1315 года²³⁵. С 1315 по 1327 годы Москва и Тверь опять вели борьбу за великое княжение, в ходе которой погибли и Михаил Ярославич, и Юрий Данилович.

Как мы видели в п. 7 этой главы, церковь в Каменском не могла быть построена позднее 1325 года. Значит, Тверь и Москва могли достичь согласия в вопросе постройки «общерусского» храма (ярлык на великое княжение был у Твери, а храм строился на территории Москвы) лишь в промежутке между 1308 и 1315 годами.

Попробуем еще немного уточнить эту датировку. В 1312 умер хан Тохта и воцарился Узбек. В Орде переход власти всегда вызывал серьезные внутриполитические проблемы, и вряд ли ханов в это время могло заботить укрепление дальних границ. Значит, датировка Никольской церкви может быть сужена до 1308–1312 годов.

А поскольку, в отличие от «Городищенской», в Никольской церкви столь явных следов поспешного строительства не наблюдается (да и достижение соглашения о ее постройке между Москвой, Тверью и Ордой могло занять немало времени), в качестве датировки храма в Каменском мы можем условно принять 1309–1312 годы.

XI

Отметим, что в это время в самой Москве еще не было ни одного каменного храма – Успенский собор 1326–1327 годов был первым²³⁶, и результаты археологических исследований, как мы видели в п. 2 этой главы, не дезавуируют это однозначное утверждение летописи.

До тех пор, пока датировка Успенского собора Отроча монастыря под Тверью 1260–1270-ми годами не доказана с удовлетворительной степенью достоверности (см. п. 1 гл. 3), мы вынуждены считать, что ситуация, имевшая в начале XIV века место в Москве – возведение каменных храмов на окраине княжества прежде, чем в столице – является беспрецедентной в истории русской архитектуры.

Но ведь беспрецедентным было и использование в начале 1320-х годов деревянной церкви в качестве кафедрального собора русской митрополии, включавшей Софию Киевскую, Софию Новгородскую, Спасо-Преображенский собор в Чернигове и Успенский собор во Владимире. Как мы видели в п. 2 этой главы, митрополит Петр де-юре перенес кафедру в Москву в 1325 году, де-факто – несколькими годами раньше, а Успенский собор был заложен только в августе 1326 года, причем Петру так и не довелось дожить до окончания его строительства.

Мы вправе сделать вывод, что и в государственной, и в церковной политике Северо-Восточной Руси в начале XIV века в тяжелейших экономических и политических условиях монгольского ига преобладала исключительно «прагматическая» мотивация. Московским князьям и их союзникам – церковным иерархам – было необходимо прежде всего усилить свое политическое и идеологическое влияние в завоеванных городах, произвести впечатление на соседей, укрепить пограничные крепости несгораемыми «главными башнями», а «свои» – москвичи – могли и подождать.

Активная наступательная стратегия Даниила Московского, его сыновей и внуков предусматривала борьбу с противниками прежде всего на дальних рубежах. И, действительно, в течение почти 90 лет – от Дюденя до Тохтамыша (с 1293 по 1382 годы) – противник ни разу не штурмовал стены Москвы. Михаил Тверской в 1308 и Ольгерд в 1370 году были отбиты на подступах к городу.

Но если даже считать с 1308 по 1370 год, то все равно получается 62 года – весьма значительный срок и для XIV века, и для нескольких последующих столетий.

Прагматичный подход московских князей и церковных иерархов к храмозданию подтверждается и тем, что после того, как в Москве в 1326–1333 годах был построен «державный минимум» храмов (Успенский собор с Петроверигским приделом – кафедральный, собор Спаса на Бору – домовый, церковь Иоанна Лествичника – колокольня и церковь Михаила Архангела – усыпальница), Иван Калита и митрополит Феогност прекратили каменное культовое строительство.

Каменные храмы практически не строились во времена княжения и Семена Ивановича Гордого (1340–1353), и Ивана Ивановича Красного (1353–1359) – только в 1350 году был возведен придел к собору Спаса на Бору²³⁷.

ГЛАВА III: ТВЕРСКОЕ ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

© С.В.Заграевский