Сергей Заграевский. Новая христианская философия. Глава 9. Грех и праведность.

Мы поняли, что догматы «Троицы» и «Богочеловека», отдаляющие Христа от людей, объективно являются не добром, а злом. И апостол Иоанн, и апостол Павел, и сам Иисус из Назарета неоднократно подчеркивали то, что Спаситель единосущен нам, людям, и каждому из нас дарована возможность быть таким же, как Христос.

Но возможность теоретическая – еще не практическая. Окончательно убедиться в единосущности нас и Христа мешает один принципиальный момент: как учат православная и католическая церкви, Иисус был «непорочно зачат» и вел безукоризненно праведный образ жизни, а мы в грехе зачаты, в грехе рождены, в грехе и пребываем.

Эти аргументы нельзя игнорировать, хотя мы и видим здесь очередное противоречие позиции ортодоксальных церквей и Священного Писания.

Церкви не ставят под сомнение праведность святых, не так ли? А давайте вспомним слова апостола Павла: «Итак, братия святые, участники в небесном звании, уразумейте Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа» (Евр. 4:1). И обращение «святые» используется Павлом во всех посланиях к христианам.

О «непорочном зачатии» мы поговорим в следующей главе, а сейчас посмотрим: может ли любой из нас стать рядом с Христом не только по происхождению, но и по праведности? Что такое праведность и что она означает для человека? Соответственно, что такое грех? Ошибался апостол Павел, называя всех христиан «братьями святыми», или нет?

Отметим, что это важнейший вопрос практического аспекта нравственного императива, и мы не впустую потеряем время, рассмотрев его достаточно подробно.

II

Основной проблемой взаимопонимания иудаизма и христианства всегда была видимость противоречий в Ветхом и Новом Заветах. Ортодоксальные иудеи в начале нашей эры обвиняли христиан в отрицании Закона Моисеева. В средние века победивший христианский церковный официоз из-за этих же противоречий возвел антисемитизм в ранг государственной политики...

Глобально, в богословском плане, Иисус из Назарета полностью опирался на ветхозаветное понятие Мессии, то есть никаких принципиальных расхождений с Ветхим Заветом здесь быть не могло. Что касается мелких противоречий, то их много и внутри Евангелий, а тем более между Ветхим и Новым Заветами.

Но в нравственном плане, действительно, может показаться, что христианство и Закон Моисеев, прежде всего Декалог (десять заповедей – Исх. 20:2–17), – вещи абсолютно несовместные.

Посмотрим: иконопись и вторая Священная заповедь: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения...» Мы уже видели в V главе, что они не соотносятся никоим образом, и то, что христианская церковь догадалась использовать в своих целях огромную силу изобразительного искусства, – не повод закрывать глаза на вопиющее противоречие между иконами и запретом второй заповеди изображать что бы то ни было.

Четвертая Священная заповедь: «Помни день субботний и свято чти его». В современном Израиле ортодоксы его чтут до такой степени, что команду на включение света или микроволновой печи в субботу дает компьютер, ведь даже щелкнуть выключателем – грех. Но в христианском мире до таких крайностей не доходят, и начало этому положил Иисус Христос, сказав фарисеям: «Сын Человеческий есть властелин и субботы» (Мф. 12:8).

Не будем увлекаться перечислением видимых противоречий между заветами Моисея и Христа. Главная «странность» в том, что сам Христос, утверждая, что он пришел не нарушить Закон, а исполнить (Мф. 5:17; Лк. 16:17 и др.), на самом деле не признавал множество требований Закона Моисеева. Иисус и освободил учеников от постов (Мф. 9:14), и не следил за умыванием ими рук (Мф. 15:2), и мать не очень почитал (Мф. 12:47), и так далее. А в «Нагорной проповеди» он пересматривает и многие нравственные положения Закона (Мф., главы 5–7).

Несомненно, что Иисус, как Мессия, имел право на отмену или изменение любой заповеди («Все предано мне Отцом моим» – Мф. 11:27). И по апостолу Павлу, страдания Иисуса на кресте искупили именно наши «ветхозаветные» грехи. И все же в сугубо человеческом плане непонятно, почему Христос еще в «земной» жизни шел на конфликты с фарисеями по таким локальным вопросам, как, например, соблюдение субботы?

Может быть, Иисус из Назарета просто не обращал внимания на такие «мелочи»? Но за «делание дела в субботу» по Закону Моисееву формально полагалась смертная казнь (Исх. 31:15), так что это не мелочь, и просто так Иисус вряд ли стал нарушать эту заповедь.

Ситуация значительно глубже и лежит не в психологической, а в нравственной плоскости.

Обратим внимание на еще одну «неувязку». Христос, глубочайший знаток Ветхого Завета, почти дословно цитировавший и Псалтирь, и ветхозаветных пророков, когда его спросили, какая в Законе «наибольшая заповедь», вдруг интерпретировал Декалог достаточно вольно:

«Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22:37–40).

На самом деле в Ветхом Завете первая заповедь звучит: «Я Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицем моим» (Исх. 20:2), а вторая (вообще-то она десятая и последняя): «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его… ничего, что у ближнего твоего» (Исх. 20:17).

Цитирование по Лев. 19:18 не вполне правомерно, так как там говорится: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего; но люби ближнего своего, как самого себя», что существенно сужает контекст. Поэтому в Мф. 22:37–40 речь может идти лишь о неточном цитировании книги Исхода. Как его объяснить?

Объяснить это «неточное цитирование» можно следующим образом: это не цитирование, а продуманная и глубокая интерпретация Ветхого Завета Иисусом из Назарета.

Христос не мог не понимать, что многочисленные угрозы за ослушание, которые Бог устами Моисея и пророков обрушивает на народ Израилев, столь же малодейственны, как, например, в наше время Уголовный кодекс вкупе со всевозможными «силовыми ведомствами». Без последних, конечно, пока что тоже нельзя, но ведь известно, что основная причина преступления – желание его совершить, и страх перед наказанием (в том числе в виде и ада, и «Страшного суда») удерживает от преступных действий далеко не всегда. В средние века, например, преступников колесовали и варили в кипятке, но их все равно было не меньше, чем в наше относительно гуманное время.

Следовательно, позиция Иисуса абсолютно логична и обоснована. Что такое «возлюби ближнего своего, как самого себя»? Здесь кратко выражена суть христианского учения: не делай другому того, чего бы ты не хотел, чтобы делали тебе. «Итак, во всем, как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7:12). И интерпретация первой заповеди – возлюбить Бога – означает не только в него верить, но и выполнять его заветы «не по службе, а по душе».

А остальные заповеди Закона Моисеева?

Некоторые заповеди напрямую следуют из двух перечисленных в Мф. 22:37–40 (например, «не убий» и «не укради»). А некоторые…

Нужны ли некоторые заповеди, считал Христос, если они стоят вне здравого смысла и лишь мешают вере в Бога и пониманию предназначения человека?

Например, та же суббота. Христос ведь ее «отменил» не просто так, а апеллируя к здравому смыслу.

«И спросили Иисуса, чтобы обвинить Его: можно ли исцелять в субботы? Он же сказал им: кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы! Итак, можно в субботы делать добро» (Мф. 12:10–12).

Еще один подобный пример: апостол Павел объявил иудейское обрезание необязательным для христиан (1 Кор. 15:1; Гал. 5:2).

В связи с такой позицией Иисуса и Павла видится вполне допустимым и почитание икон. Хотя оно и является нарушением второй Заповеди, но никому не вредит, а наоборот, многим приносит пользу. Если человеку на начальном этапе восприятия христианства требуется сначала посмотреть на изображения – ничего страшного в этом нет. Мы все в детстве предпочитали книжки с картинками, а многие и во взрослом возрасте «читают» исключительно красочные журналы.

Все равно современный человек рано или поздно понимает, что Бог – не старик с белой бородой, сидящий на облаке, а Иисус Христос – вовсе не обязательно исхудалый брюнет. Но «художественная условность» имеет полное право на существование, в том числе и в иконописи как в неотъемлемой части изобразительного искусства.

То же самое и с любыми другими художественными произведениями. Поскольку в V главе, посвященной методологии «Кесарю кесарево», мы поняли, что искусство является не менее значимым выражением нравственного императива, чем христианская религия, то от него отказываться абсолютно неправомерно.

Впрочем, церковь, как мы видели, и не отказывалась, только, по-моему, излишне выстраивать на эту тему горы декларативной казуистики в стиле нижеприведенной цитаты из книги Григория Круга «Мысли об иконе»:

«Образ, чтимый церковью, должен быть сообразен Первообразу. Он не может заменить Первообраз или препятствовать восхождению молитвенного сознания к нему, но должен быть причастен этому нескончаемому бытию, должен свидетельствовать о Божественной Славе, Трисолнечном Свете Божества. Икона является святым завершением неокончательно поврежденных человеческих усилий создать образ-изображение»…

III

Теперь, когда мы многое поняли в нравственной части учения Иисуса из Назарета, предлагаю поговорить на весьма актуальную тему: что такое грех? Слово это используется всеми, к месту и не к месту – так что же это такое?

Понятно и логично, что в Ветхом Завете грех понимается как нарушение Закона Моисеева, и не только одной из десяти Священных заповедей, а любого из нескольких сотен положений, обязательных для выполнения.

Но Закон из-за излишней детализации и конкретики устарел еще в эпоху Иисуса из Назарета. Таким образом, неоднократные заявления Христа о том, что он пришел не нарушить Закон, а исполнить (Мф. 5:17; Лк. 16:17 и др.), означали упрощение и «модернизацию» Закона в соответствии со здравым смыслом. Причем «модернизация» оказалась настолько успешной, что Закон в интерпретации Христа к нашему времени уже просуществовал куда дольше, чем ветхозаветный Закон – от Моисея до начала христианской эры.

В чем состоял нравственный закон Иисуса Христа – мы уже поняли. А грех – это нарушение закона, беззаконие (1 Ин. 3:4).

Соответственно, Иисус Христос понимал грех исключительно как отсутствие любви к Богу «всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» и отсутствие любви к ближнему «как к самому себе».

И это все. Коротко и ясно.

«Ибо заповеди «не прелюбодействуй», «не убивай», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «не пожелай чужого», и все другие заключаются в сем слове: «люби ближнего твоего, как самого себя». Любовь не делает ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона» (Рим. 13:9–10).

Так говорил на эту тему апостол Павел. Тоже коротко и ясно.

Значит, любое усложнение понятия греха – это попытка возврата к устаревшему ветхозаветному Закону и к восприятию Бога не как объекта любви, а как мстительного деспота.

Но средневековая церковь пошла именно по этому пути, и стало складываться нечто вроде еще одного Закона, только разработанного не Христом или Моисеем, а многими поколениями «отцов церкви». Появился и догмат «Троицы», давший церкви – «хранительнице» Святого Духа – право самостоятельно определять, что есть грех, и тут же его отнюдь не бесплатно прощать. Так и получилось, что в средние века сложность и гибкость понятия греха стала одним из инструментов церковно-государственной власти.

Да и в наше время все ортодоксальные церкви толкуют грех чрезвычайно широко и неоднозначно, несмотря на то, что им (и то не им, а экуменической Церкви) дано право отпускать грехи (Мф. 18:17; Ин. 20:23), а не определять, что такое грех.

Посмотрим хотя бы на «православные» списки грехов. Есть «семь смертных грехов», есть грехи «нарушения», есть грехи «опущения», есть «простительные», есть «вольные», есть «тяжкие»...

Это только общее деление, а конкретизация занимает много страниц. Например, епископ Игнатий (Брянчанинов) среди сотен прочих называл и такие грехи, как «перехождение с места на место с целью избегнуть тягот и лишений», «омрачение, дебелость ума и сердца», «отсечение надежды на Бога», «тайноядение», «нехранение чувств, в особенности осязания, в чем дерзость, погубляющая все добродетели», «желание получать подарки», «искание беструдного спасения», «медление в помыслах гнева и отмщения»…

Вряд ли кто-то, кроме специалистов, способен во всем этом разобраться. Но для обладания властью это и «хорошо»! Церковь знает еще со средних веков, что верующих желательно держать в непрерывном подсознательном страхе по примерно таким «проблемам»: «А вдруг я сегодня с утра забыл помолиться?.. А вдруг я в Псалме № 115 перепутал слова?.. А можно ли в «Великий пост» есть яйца?.. А пить молоко?.. А сегодня я загляделся на фотографию манекенщицы и испытал соблазнительные помыслы, так что мне за это будет?..» И так далее. Подобных «поводов для беспокойства» может оказаться бесчисленное множество.

И на такое постоянное психологическое угнетение может оказаться обречен всякий, кто вместо четкого и ясного понимания греха по Иисусу Христу пытается понять средневековые схоластические (и зачастую недобросовестные) наслоения.

Давайте для примера посмотрим на «семь смертных грехов». Они, согласно учениям «отцов церкви», произошли от «корня всякого зла – гордости», а конкретно это тщеславие, зависть, гнев, уныние, скупость, чревоугодие и расточительность.

Сразу напрашивается вопрос: а где говорится про обманы, кражи и убийства? В Декалоге? То есть «семь смертных грехов» отдельно, а «не убий» отдельно? Ситуация странная и неоправданная.

Движемся дальше. Христос говорил: «Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, то обрати к нему и другую» (Мф. 5:39). А если я не подставил другую щеку, когда меня бьют, а избил давшего мне пощечину до полусмерти, то как называется этот грех? В Декалоге этого нет, значит, это один из «семи смертных грехов», например, гнев? А если я при этом не гневался, а хладнокровно применил результаты многолетних тренировок по рукопашному бою? Грех это или я могу вытереть ноги о поверженного врага и идти дальше с чувством выполненного долга?

А что считать расточительностью? А что чревоугодием? А что тщеславием? А что гордостью? А что завистью? А «здоровая капиталистическая конкуренция» в последнее понятие входит или нет?..

С позиций учения Иисуса Христа любое из этих понятий неоднозначно и является грехом только тогда, когда создает окружающим проблемы и неудобства, причиняет боль и страдания. А все остальное, в том числе и «семь смертных грехов» – не более чем красивые слова.

Но, как известно, чем меньше люди понимают, тем официальным церквям (да и множеству сект) удобнее ими управлять в своих целях. В том числе и при помощи создания у людей «комплекса грешной твари».

Действительно, в той или иной степени мы все тщеславны, завистливы, гневны, склонны к унынию, чревоугодливы, скупы… Хотел продолжить – расточительны, начал обдумывать возможность одновременного наличия у одного и того же человека скупости и расточительности, но вовремя понял, что попаду в тот самый капкан, который нам подставляют средневековые схоласты.

На самом деле все гораздо проще. Любить Бога и людей – это праведность. Обратное – грех. Так учил Христос, и только с этой точки зрения грех может стать доступным для нашего понимания.

А понимание греха – это первый шаг на пути к отказу от него.

IV

Мне могут задать «провокационный» вопрос – а что все-таки делать с самозащитой? Можно, конечно, вслед за Иисусом из Назарета продекларировать: «Если бьют по одной щеке, подставь другую», а вот если до этого дойдет, то подставит автор другую щеку или нет?

Вопрос этот и на самом деле непростой, и гораздо более общий, чем конкретное поведение в конкретной ситуации. Его ведь можно сформулировать так: что делать, если, как говорится, «жизнь заставляет согрешить»? А такие случаи встречаются буквально на каждом шагу.

Вспомним один характерный эпизод из Евангелия от Луки.

К Христу подошел некий «правитель» и спросил, что нужно для того, чтобы «наследовать жизнь вечную». Христос напомнил ему о необходимости соблюдения Закона, а в качестве дополнительного условия поставил следующее:

«Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, следуй за мною.

Он же («правитель» – С.З.), услышав сие, опечалился, потому что был очень богат.

Иисус, видя, как он опечалился, сказал: как трудно имеющим богатство войти в Царство Божие! Ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие.

Слышавшие сие сказали: кто же может спастись?

Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:22–27).

Почти так же этот эпизод воспроизведен и в Мф. 19:16–26.

Понятно, что все сказанное по поводу богатства необходимо прежде всего понимать в духовном плане. Если ты возводишь деньги в культ, то волей-неволей начинаешь служить «социальному» злу – со всеми вытекающими последствиями.

Христос не зря говорил:

«Не можете служить Богу и маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?..

Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что нам пить?» или: «во что одеться?» Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

Ищите же прежде Царства Божия и правды его, и это все приложится вам» (Мф.6:24–33).

Но не будем забывать, что мы сейчас рассматриваем не теоретические, а практические аспекты нравственного императива.

А земная жизнь диктует свои законы, достаточно жесткие и неприглядные. Во-первых, каждому в той или иной степени приходится заботиться и о пище, и об одежде. Во-вторых, реалии сегодняшнего дня не позволяют ни раздавать нищим все, что имеешь, ни подставлять другую щеку, когда бьют.

Теоретически, конечно, это сделать можно, но практически это может оказаться последним поступком в жизни. А Христос, естественно, не желал нам смерти от голода или побоев – это было бы неменьшим противоречием в отношении его собственного учения.

Но кто же тогда может спастись, то есть жить абсолютно праведно? Никто? Значит, апостол Павел ошибался, называя всех христиан святыми?

V

Ортодоксальные церкви предлагают «потусторонний» вариант решения этой проблемы: согрешил – искупи грехи добрыми делами. После смерти (потом и на «Страшном суде») все грехи и добрые дела пересчитают, сопоставят и решат, кто праведник, а кто нет.

Мы уже говорили в третьей главе, что «Страшный суд» никак не увязывается с учением Христа о бесконечном прощении наших грехов (в этом и заключался «основной парадокс христианства»), и решили эту проблему, толкуя рай, ад, «Страшный суд» и «второе пришествие» исключительно символически.

Но даже если отвлечься от вопросов пакибытия, то и по «прижизненному» искуплению грехов церковь занимает примерно такую же позицию. Говоря упрощенно: согрешил «по мелочи» – молись неделю. Согрешил серьезно – молись месяц. Согрешил очень серьезно – иди на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру…

Вроде бы все это логично. Более того, такой подход может быть полезен в тех случаях, когда человек искренне считает свой поступок грехом и прилагает все силы, чтобы его искупить и больше не совершать.

Подчеркиваю – искренне. Но тогда чтение молитв (как и любая другая так называемая «епитимья») будет иметь прежде всего символический характер.

Но для кого-то символы важны, а для кого-то и нет. А вдруг прагматичный и многоопытный современный человек захочет самостоятельно сопоставить свои грехи и добрые дела, дабы «прикинуть», может он себя считать праведником или нет?

Тогда и выясняется, что канонический подход церкви к искуплению грехов скорее вреден, чем полезен. Почему – несложно показать.

При таком подходе у современного человека наверняка возникнет желание представить себе нечто вроде «шкалы хороших и плохих дел». В «плюс» пойдут помощь ближним, воспитание детей, пожертвования на храм, милостыня… В «минус» – преступления, интриги, доносы…

И давайте попробуем порассуждать вместе с обычным человеком, «вооруженным» такой шкалой и желающим достичь положительного «баланса»:

– «Вчера я незаслуженно накричал на жену (ударил ребенка, напился и т.п.). Но сегодня я помог соседу починить машину (или подал милостыню нищей старушке), так что вроде бы грех искупил».

Все нормально? А ведь следующий шаг рассуждений может быть уже откровенно абсурдным:

– «Сегодня я помог соседу починить машину. Так не заслужил ли я этим право завтра накричать на жену? Или на того же соседа? Послезавтра мы помиримся, я ему опять помогу починить машину, и все будет, опять же, нормально»…

К сожалению, похожим образом не только рассуждает (хотя бы подсознательно), но и живет множество людей.

Получается, что и у такого «добропорядочного» человека, и у окружающих его людей жизнь становится невыносимой. А «среднестатистический баланс по шкале хороших и плохих дел» говорит, что у него все нормально.

«Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И, с головой от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

…Кладя в тарелку грошик медный,

Три, да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить

На тот же грош кого-нибудь,

И пса голодного от двери,

Икнув, ногою отпихнуть»…

Можно ли что-нибудь добавить к написанному Александром Блоком?

VI

Можно, потому что до сих пор мы говорили о сугубо бытовых вещах. «Шкала хороших и плохих дел» может иметь и куда более трагические последствия.

«Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести… Смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и завтра сама же собой умрет… С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысяча добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; сотни семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц – и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем, чтобы с ее помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика!»

Раскольников подслушал этот разговор в трактире и принял окончательное решение убить мерзкую старуху-процентщицу. Мы знаем, что из этого вышло – этому посвящен весь роман «Преступление и наказание». И вывод Достоевского однозначен – преступление нельзя оправдать ничем, никакой «арифметикой».

Поэтому не будем даже говорить о способности людей сопоставлять те или иные грехи и добрые дела – в любом случае придем к абсурду.

Но если даже вслед за ортодоксальными церквями допустить, что на сопоставление всех наших мыслей и поступков способны Бог или Христос, такая позиция все равно ведет к катастрофическим последствиям.

Дело в том, что примитивный способ искупления грехов добрыми делами (так называемое «непрерывное покаяние») может быть воспринят как позволение грешить сколько угодно. Только не забудь потом исповедаться, помолиться, раздать нищим милостыню, и все будет хорошо.

Но так можно и двух старух-процентщиц убить, и трех, и сто, и не только старух-процентщиц…

К сожалению, церковь своим каноническим пониманием искупления (согрешил – прочти пять раз «Отче наш») сама наводит современного человека на мысль позаниматься подобной «арифметикой». И мы вынуждены констатировать: ориентация исключительно на искупление грехов добрыми делами дает людям моральное право грешить.

Искупить грех – не главное. Главное – искреннее нежелание его совершать. Тогда, даже вынужденно совершив грех, человек его добровольно не повторит.

Поэтому учение Христа и направлено на то, чтобы у человека не возникало желания совершать грехи. Отсюда такой акцент на любовь к людям и к Богу. А сколько надо сделать добрых дел, чтобы «перекрыть» злые – это уже, действительно, арифметика, а не любовь.

А что касается канонической позиции ортодоксальных церквей…

Да, священнику на исповеди проще сказать человеку: «Согрешил – прочти пять раз «Отче наш», чем добиваться его искреннего покаяния.

Да, не все священнослужители способны на глубокое психологическое раскрытие христианского мировоззрения.

Да, священников мало, а кающихся много.

Но создавать у человека иллюзию искупления грехов формальным прочтением нескольких молитв – вот это, действительно, неправильно и вредно. Если у священника недостаточно времени на глубокую и вдумчивую беседу с каждым кающимся – лучше отложить исповедь и заменить ее общей проповедью.

Ни в православии, ни в католицизме это, к сожалению, пока что не принято.

VII

Получается, что дать подлинное очищение от грехов (фактически это равнозначно принятию христианской системы ценностей) может только искреннее покаяние. Христос говорил, что он «пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13).

Но это очень и очень непросто. Конечно, теоретически это возможно. И церковный канон это допускает. И в художественной литературе это часто встречается. А вот в жизни…

Меня всегда интересовали люди типа Хрущева, Черчилля, маршала Жукова, генерала Эйзенхауэра и им подобных. Может ли такой человек под конец жизни, на пенсии, раскаяться хотя бы в некоторых своих грехах, которых в масштабной государственной карьере приходилось совершать множество? И, например, в качестве «публичного покаяния» написать полностью правдивые мемуары? Даже если не о себе, то хотя бы с объективным анализом своей жизни среди современников?

Больше и больше убеждаюсь, что не может, и не оттого, что ему это запретили или велели писать неправду. Читаешь свободно изданные воспоминания (например, мемуары генерала Судоплатова, главного диверсанта сталинско-бериевской госбезопасности), и понимаешь: если бы эти люди что-то из своих многочисленных преступлений считали грехами, они бы сошли с ума или умерли от ужаса еще до выхода в отставку.

Успешная социальная карьера отучает людей как говорить правду, так и каяться в своих грехах, и в «пенсионном» возрасте ждать от них этого не приходится. Они давно забыли, как это делается, и вопросы Царства Божьего их не волнуют ни в юности, ни в старости. То же самое с их оценками друзей и соратников – корпоративная спаянность даже перед лицом смерти оказывается сильнее правды.

Конечно, исключения есть, но их мало. Искреннее покаяние не может быть уделом неискренних людей. В этих случаях, как правило, нравственный императив оказывается бессилен перед лицом зла, которому человек «верой и правдой» служил всю жизнь.

Но, к счастью, генерал Судоплатов, на совести которого сотни, если не тысячи жизней – случай редкий. У подавляющего большинства людей другая проблема. Они и рады были бы искренне покаяться, но даже не могут вспомнить, в чем – их грехи сводятся к конфликтам на бытовой почве и к мелким интригам на работе.

Что им делать? Неужели вспоминать все мелочи? Так ведь можно дойти до абсурда, вплоть до фразы на исповеди: «Сегодня на работе начальник сделал мне замечание, а я посмотрел на него с раздражением и не испытал по отношению к нему христианской любви». Но ведь это, хотя и абсурд с точки зрения здравого смысла, но с точки зрения христианства – на самом деле грех!

А если человек, не дай Бог, погиб трагически и внезапно, не успев исповедоваться даже перед самим собой?

Не будем увлекаться перечислением множества ситуаций, в которые ставит людей жестокая и непредсказуемая жизнь. Когда к Иисусу привели женщину, уличенную в прелюбодеянии, которую надлежало побить камнями, он сказал: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8:11). Как известно, безгрешных не оказалось.

«Ибо мы уже доказали, что как Иудеи, так и Еллины, все под грехом. Как написано: нет праведного ни одного» (Рим. 3:9–10).

Так кто, в конце концов, имеет право считать себя тем истинным, праведным христианином, к которым апостол Павел обращался как к «святым братьям»? Только что мы видели, как тот же Павел говорил: «Нет праведного ни одного».

Неужели получается неразрешимое противоречие?

VIII

Придется повторить последние строчки из процитированного разговора Иисуса с «правителем»: «Слышавшие сие сказали: кто же может спастись? Но Он сказал: невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:27).

Давайте постараемся понять, что Христос имел в виду, говоря эту фразу, в средние века вызвавшую огромное количество богословских споров о так называемой «Божьей благодати».

Обычно в последнее понятие вкладывалась возможность прощения Богом наших грехов, хотя в Библии понятие благодати крайне многозначно – это и сила, действующая в человеке (1 Кор. 15:10), и евангельская проповедь (Ин. 1:16), и дар Божий (Рим. 3:24), и еще несколько десятков различных контекстов и значений.

Неудивительно, что именно универсальное понятие Божьей благодати, к которому можно было привлечь множество разноконтекстных ссылок на Священное Писание, было избрано в начале V века Аврелием Августином для обоснования того, что ничего не зависит от внутренней воли человека, ибо последний склонен к греху от рождения.

Согласно Августину, снизошла на человека Божья благодать – и неважно, сколько он грешил, все равно будет спасен и попадет в Царство Небесное. Так угодно Богу, и не нам пытаться понять мотивацию его действий.

Напомню, как Августин на эту тему дискутировал с Пелагием. Последний не только признавал свободу воли людей, но и придерживался мнения, что человек от рождения безгрешен. Августин отстоял свое учение о «первородном грехе», после которого человек уже не может не грешить и может надеяться только на Божью благодать.

Учение Августина о благодати теснейшим образом связывается и с его учением об «абсолютном предопределении». Дело в том, что неминуемо возникает вопрос: если человечеству дана Божья благодать, то почему же множество людей совершает зло? Ответ Августина был таким: Бог одних предопределил к добру, других – к злу (говоря нашими терминами, Августин отрицал свободу воли на высшем ситуационном уровне – нравственном).

Таким образом, благодать и свобода воли оказались в богословии напрямую связанными, и все последующие ученые склонялись либо к августинианской, либо к пелагианской точке зрения. К примеру, первой придерживался Фома Аквинский, второй – Дунс Скот.

Лютеранство и кальвинизм, как ни странно, смотрят на соотношение благодати и свободы воли вполне «августиниански». Кальвин вообще отрицал свободу воли и отнес спасение людей исключительно на неведомый «Божий промысел». Лютер подходил к этому несколько мягче и считал, что возможность обрести благодать дает искренняя вера.

Впрочем, вера уже во времена Реформации была понятием настолько многоплановым, что учение Лютера и Кальвина некоторыми их современниками было истолковано как позволение грешить сколько угодно.

Например, так называемые «либертины-спиритуалы» считали: «Поскольку Бог спасает или осуждает по своей прихоти, то на него вообще не стоит обращать внимание. Уж лучше с такой же свободой, которую позволяет себе Бог, постараться устроить как можно более приятную и радостную жизнь в этом абсурдном мире», – писал сам Кальвин про их позицию.

Впрочем, Жан Кальвин не только писал, но и действовал. Вряд ли с его стороны было этичным предание главы «либертинов» Квентина Тьери в руки французского католического суда – фактически он сам спровоцировал появление этой секты своим учением о благодати. Но как бы то ни было, по доносу Кальвина в 1547 году Квентин Тьери был сожжен на костре. Как известно, на совести Кальвина казнь и ученого-антитринитария Мигеля Сервета.

Не все в Реформации было так «прогрессивно», как нам сейчас может показаться, и неудивительно, почему ни Лютер, ни Кальвин не отказались от ключевых средневековых догматов «Троицы» и «Богочеловека»: в XVI веке общество еще не было к этому готово.

Но речь сейчас идет о Божьей благодати. Пока что мы могли на основании учений Августина и Кальвина сделать весьма абсурдный вывод: греши – не греши, кайся – не кайся, исповедуйся – не исповедуйся, надежда все равно исключительно на непредсказуемое прощение Богом наших грехов.

Но отсюда, как мы только что видели, с необходимостью следует «абсолютное предопределение» и отсутствие свободы воли людей (как минимум, на высшем ситуационном уровне – нравственном). Мы эту ситуацию уже рассматривали в IV главе, когда решали вопрос теодицеи, и видели: при таком подходе Бог оказывается непосредственным виновником всего зла, которое совершается в мире, а человек неминуемо превращается в «человеческий материал» некого высшего механизма.

В связи с этим, естественно, точку зрения Августина мы принять не можем.

Православие выделило два вида Божьей благодати: «предваряющую» (всеобщую и непредсказуемую, как у Августина) и «особенную» (оправдывающую конкретного человека по его делам). «Благодать действует в свободе и свобода в благодати; они взаимновходны» (епископ Феофан Прокопович).

Если «прорваться» сквозь традиционно затемненный стиль церковно-православного богословия, то можно понять следующее: определенная свобода воли, то есть выбор «грешить – не грешить», у нас есть. Соответственно, мы имеем потенциальную возможность получить «особенную благодать», то есть понять, что согрешили, и искупить грехи покаянием, добрыми делами и тому подобными поступками. Но на нас влияет и «предваряющая» благодать, то есть если ее не будет – никакое покаяние не спасет.

Значит, в православном учении о благодати мы видим лишь несколько смягченную форму августиновского «предопределения».

Поэтому давайте все-таки попробуем определить возможность прощения Богом наших грехов более просто и справедливо, чем это делает официальное православие.

IX

Я предлагаю не углубляться в логические построения, а дать определение Божьей благодати в соответствии с нравственным императивом и учением Иисуса из Назарета.

Как ни парадоксально, Августин, Лютер, Кальвин и православные богословы, увлекшись общефилософскими вопросами соотношения благодати и свободы воли, забыли о том, что существует общедоступное учение Иисуса Христа.

А будет ли грешить человек, искренне принявший это учение?

Если будет, то лишь вынужденно и, как говорится, в крайних случаях. Предсказать все такие случаи невозможно – христианин живет среди людей, далеко не каждый из которых разделяет его убеждения.

И если человек идет по улице и видит, например, шайку хулиганствующих подростков, оскорбляющих женщину – неужели он должен, «вооружившись» христианским учением, пройти мимо? А если, не дай Бог, бандиты напали на самого человека – неужели он должен, сложив руки, покориться своей участи? Вряд ли.

Значит, пока есть «социальное» зло, есть и грехи, которые даже христианин не может не совершать. Такие вынужденные грехи не противоречат нравственному императиву и грехами сочтены быть не могут.

Таким образом, Божью благодать можно определить как данный нам нравственный императив, а нашу праведность – как искреннюю верность нравственному императиву и действие во всех ситуациях сообразно с ним.

Переходя от теории к практике, мы можем сказать: христианская система ценностей добра и любви, наиболее полно и общедоступно выражающая нравственный императив, должна быть безоговорочно принята в духовном плане, но практически может применяться каждым христианином не как единый и негибкий шаблон, а в соответствии с конкретной ситуацией.

Поэтому практический аспект христианской нравственной системы можно сформулировать следующим образом: если есть хоть малейшая возможность сделать добро и избежать зла, то ее надо использовать.

И чем глубже христианство укореняется в каждом конкретном человеке, тем шире он воспринимает пределы этой возможности.

Значит, раздавай нищим все, что можешь в данный момент, но знай и разумный предел, исходя из состояния собственных финансов, иначе завтра тебе будет нечего им раздавать. Будет у тебя завтра больше денег – тогда и раздавай больше.

А бьют по одной щеке – подставляй другую, пока не поймешь, что возможности подставлять и тем самым морально обезоруживать противника больше не осталось.

Не могу не вспомнить знаменитую фразу Льва Толстого. Когда в Ясной Поляне он хлопнул у себя на лбу комара, ему некий собеседник попенял, что, дескать, Вы проповедуете непротивление злу насилием, а сами комара убили… На это Толстой сказал: «Нельзя же жить так подробно».

В свете всего сказанного можно дать ответ и на вопрос о том, подставлю ли лично я левую щеку при ударе по правой (точнее, буду ли придерживаться позиции непротивления злу насилием при любом «силовом» конфликте).

Если будет хоть какая-то возможность, я сделаю все, чтобы «силового» конфликта не произошло. Более того, если будет шанс сохранить жизнь и человеческое достоинство – подставлю другую щеку, то есть не буду предпринимать никаких ответных действий.

Но если этого шанса не будет – да, придется отвечать ударом на удар. И пусть я знаю, что это грех – бывают ситуации, когда грех не ответить. Защитить женщину или ребенка – неужели это грех? И так далее, всех возможных случаев не перечислишь, и руководствоваться здесь можно только христианским здравым смыслом.

Главное, что вероятность насилия, да и вообще «социального» зла, при таком подходе многократно снижается. Полностью исключить такую вероятность и прожить жизнь без конфликтов не удавалось ни Иисусу Христу (Мф. 21:12; Ин. 8:12–59; 10:24–39), ни апостолу Павлу (Деян. 16:22; 21:27–32; 23:3), ни кому бы то ни было.

Но чем больше людей по-настоящему воспримут христианское учение, тем ниже будет эта вероятность.

А от того, когда она достигнет нуля, напрямую зависит, когда на Земле наступит Царство Божье. Мы уже об этом говорили в V главе, поэтому лишь вспомним еще раз слова Христа: «Не придет Царство Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20–21).

Глава X: «Непорочное зачатие»

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Вступление

Глава I: нравственный императив: теория

Глава II: нравственный императив: практика

Глава III: «основной парадокс христианства»

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Глава V: методология «Кесарю кесарево»

Глава VI: «Троица»

Глава VII: «БогоЧеловек»

Глава VIII: Христианство и современность

Глава IX: грех и праведность

Глава X: «Непорочное зачатие»

Глава XI: Бог не убийца

Глава XII: Tеодицея: зло «природное»

заключение

НА СТРАНИЦУ «ФИЛОСОФИЯ, БОГОСЛОВИЕ»

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА