Сергей Заграевский. Новая христианская философия. Глава 2. Нравственный императив: практика

Прежде всего необходимо сформулировать принципиальное положение: равноценной альтернативы религии как основному практическому проявлению нравственного императива на сегодняшний день нет, и исследование философских вопросов в нравственном аспекте рано или поздно приводит нас к богословию.

Вообще говоря, понятие нравственного императива более широко, чем любая религия, даже масштаба христианства, ислама или буддизма. Теоретически он вообще не нуждается ни в каком оформлении религиозными или моральными установками. Более того – даже такой термин, как гуманизм, охватывает более широкую область практических аспектов нравственного императива, чем религия. Но поскольку мы хотим перевести наше исследование из теоретической плоскости в практическую, мы без религиозного контекста не обойдемся.

Религия обычно определяется как «ре-лигио» – «восстановление связи» человека с Богом, но это определение следует из церковного догмата «первородного греха» (человечество после греха Адама и Евы потеряло связь с Богом и теперь пытается ее восстановить). О необоснованности этого догмата мы подробно поговорим в IV и X главах, а сейчас лишь скажем, что гораздо более универсальным является определение религии как осознания связи человека с Богом (приставка «ре» может означать не только «вновь», но и первые буквы слова «рефлексия»).

Эта связь в разных конфессиях (да и каждым человеком) осознается по-разному, и представление о Боге у каждого имеет свои особенности. Но сейчас наиболее важным для нас является нравственный аспект религиозного сознания.

Кант считал религию познанием наших обязанностей в виде божественных заповедей, причем не в виде произвольных, случайных для себя предписаний некой посторонней силы, а как существенных законов любой свободной воли.

Добавим к этому еще одно слово – «мировоззрение», и поймем, что мы вправе говорить о религии как о нравственном базисе личности.

То же самое мы определили и для нравственного императива. Произведя элементарную «подстановку», можно сказать следующее: исходя из нравственных предпосылок, переход из общефилософского контекста в религиозный в теории возможен и закономерен.

А на практике мы приобретаем главное – убедительность и общедоступность.

Последнее утверждение может навлечь на меня обвинения в «популизме», и на необходимости привести наше исследование к общедоступной форме необходимо остановиться.

Дело в том, что против «абстрактного» гуманизма есть серьезный аргумент, высказанный Борисом Режабеком в рецензии на мою книгу «Иисус из Назарета, жизнь и учение».

В книге были такие слова: «ХХ век никакими геноцидами так и не смог развенчать идеалы гуманизма. Не будем путать гуманизм с демократией: «демократические ценности» пока что показывают свою работоспособность далеко не везде. Главное достижение гуманизма можно выразить так: жизнь и личность каждого человека священны, и каждый человек имеет право на собственное мнение».

На это Б.Г.Режабек заметил следующее: «В этой формуле – источник всех патологий «гуманизма». Благородная по декларируемому замыслу попытка защитить от силовых воздействий инакомыслящих, инородцев и слабых, но творческих членов общества, автоматически распространяет понятие «человек» и на тех, кто сознательно, или повинуясь природным влечениям, исключает себя из рода человеческого, выбирая путь вечной погибели. А либеральное сознание гладит их по головке, пока не откусят лично ему, либералу, палец или что-нибудь еще».

С этой проблемой мы уже сталкивались в предыдущей главе и видели, что, в соответствии с законами гуманизма, агрессивные «нравственные» позиции жителей библейского Содома и миллиардов их последователей имеют, как это ни парадоксально, право на существование.

Поэтому приведенная цитата из рецензии – не антигуманизм. Это осознание того, что в современном мире, далеком от совершенства, любой гуманист оказывается окруженным «жителями Содома». И неудивительно, что объектом реализации «целеполагания» последних становится прежде всего чуждый и непонятный им гуманист.

Такое «житейское» противоречие неразрешимо на том или ином историческом отрезке, так как «жителей Содома», как правило, больше, чем философов-гуманистов. Да и по отдельности среднестатистический бандит физически сильнее среднестатистического философа.

Поэтому выход из этой ситуации для гуманистов и гуманистической философии один – облекать свое учение в общедоступную форму, способную проникнуть в сердца миллионов – если не современных «жителей Содома», то их потомков. «И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме» (Мф. 5:15).

Это, как минимум, исторический шанс. Насколько он реален, нам еще предстоит говорить. Но более убедительного и общедоступного выражения нравственного императива, чем религиозное, человечество за несколько тысяч лет существования цивилизации не придумало, и вряд ли придумает в ближайшее время.

Поэтому мы в этой книге отказались от «наукообразного» языка.

Поэтому мы принципиально не употребляем тех специальных философских терминов, которые можно адекватно заменить общеупотребительными выражениями.

Поэтому мы и переходим от нравственного императива к религии, то есть от философии к богословию.

III

Религиозное мировоззрение людей, принадлежащих к европейской цивилизации, в течение последних двух тысяч лет неразрывно связано с христианством. На Востоке есть свои аналоги, но мы начнем рассмотрение практических проявлений нравственного императива с Европы – это будет более наглядно и эффективно.

Даже почти к каждому из десяти процитированных в предыдущей главе положений «мэйнстрима» А.А.Пинского мы можем подобрать цитату из Нового Завета, переводя систему понятий из абстрактного гуманизма в христианскую духовность, глубоко укорененную в подсознании миллионов людей.

Конечно же, попытки заменить христианство чем-либо «новым» предпринимались, и неоднократно. Вспомним лозунг Французской революции «свобода, равенство, братство» или коммунистическое «от каждого по способности, каждому по потребности». На поверку все это оказывалось очередной спекуляцией.

Учение Иисуса Христа было и осталось той базовой системой, вокруг которой строило свои учения подавляющее большинство европейских философов. Разрыв с христианством начал декларироваться многими из них (наиболее известны в этом плане Шопенгауэр, Фейербах и Маркс) лишь с первой половины XIX века, то есть по сравнению с двумя тысячами лет существования христианства – совсем недавно.

К чему приводит разрыв с христианством, мы знаем. Марксистская социальная утопия в СССР – не единственный пример. Сартр и Барт с их «смертью субъекта» и «постструктурализмом» в итоге пришли к сотрудничеству с коммунистической партией, а Хайдеггер, как известно, в 1933–1945 годах был членом гитлеровской НСДАП…

Нравственный императив, «очищенный» от христианства, на современном этапе развития человечества оказывается благодатной почвой для политических злоупотреблений. И анархисты, и «военные хунты», как правило, тоже используют в своих целях понятия добра и справедливости.

В этом плане показательна историческая судьба учений философов так называемого «Русского религиозного Ренессанса». Им удалось превратить неосознанное (либо само собой разумеющееся) использование христианского понимания нравственного императива европейскими философами в осознанные и структурированные формы. В этом и состоит огромное значение философии Н.Ф.Федорова, В.С.Соловьева, С.Л.Франка, Н.О.Лосского, Н.А.Бердяева, Л.П.Карсавина...

Но их учения, тесно связанные с российским православием, ждала трагическая участь: они оказались современниками и фактическими оппонентами Ленина и Плеханова.

Философы «Русского Ренессанса» не создавали партий и не проповедовали победу социализма в одной, отдельно взятой стране, но они опирались на куда более старинные и укоренившиеся традиции – на учение Иисуса Христа. И получилось то, что можно назвать горькой нелепостью: в начале ХХ века при идеологическом столкновении учения Христа с учением второстепенного немецкого философа первое проиграло, и понадобилось несколько «потерянных поколений», чтобы история опять все расставила на свои места.

Вроде бы христианство и марксизм – учения несопоставимые ни по значимости, ни по масштабу, и все же огромное большинство «православного» российского народа в 1917 году пошло за марксистами и стало с увлечением громить храмы.

То, что имела место спекулятивная подмена христианства другим подсознательным проявлением нравственного императива – идеями социальной справедливости – факт, но мало что объясняющий. Ведь подобными идеями пронизано и христианство! Что же произошло тогда, в начале ХХ века?

Над этим историческим уроком нам еще работать и работать. Сейчас, после многих десятилетий запрета на подобные исследования, предстоит еще и еще раз просматривать формирование христианского вероучения и пытаться понять, почему россияне в 1917 году восприняли марксизм как избавление не только от царя, но и от православия.

И не одни россияне – в начале тридцатых годов ХХ века в аналогичной ситуации оказалась Германия, и это привело к не менее трагичным последствиям. Не только для уничтоженных шести миллионов евреев, но и для самого немецкого народа.

А современная ситуация ставит нравственные проблемы с небывалой остротой. Дело в том, что никогда еще в своей истории человечество не могло (хотя бы теоретически) быть уничтожено одним удачливым ядерным террористом.

Да, атомное оружие имеет огромное количество уровней защиты. Да, полномасштабную ядерную войну спровоцировать непросто. И все же вспомним аварию на Чернобыльской АЭС: безо всякого злого умысла, от одного неудачного стечения обстоятельств, помноженного на безответственность, обезлюдели целые районы, а количество генетических сбоев в последующих поколениях непредсказуемо.

Причем в Чернобыле не произошло ни катастрофического взрыва, ни полного выброса ядерного топлива, и ветер понес радиоактивное облако в сторону малозаселенных областей. А если бы взрыв был вызван террористическим актом, спланированным столь же тщательно, как разрушение нью-йоркских небоскребов 11 сентября 2001 года? Нет никакого сомнения, что в Чернобыле террористы учли бы и необходимость стопроцентного выброса топлива, и «нужное» направление ветра…

Потенциальную опасность ядерного самоуничтожения, с шестидесятых годов ХХ века нависшую над человечеством, нельзя недооценивать.

Пора излечиться от «болезни геоцентризма» (возведения человечества в ранг единственной и априорно бессмертной цивилизации), которой «страдало» множество философов, позволявших себе игнорировать, а то и отрицать христианские нравственные установки.

Вспомним Евгения Баратынского:

Пускай, приняв неправильный полет

И вспять стези не обретая,

Звезда небес в бездонность утечет;

Пусть заменит ее другая;

Не явствует земле ущерб одной,

Не поражает ухо мира

Падения ее далекий вой,

Равно как в высотах эфира

Ее сестры новорожденный свет

И небесам восторженный привет!

К сожалению, так же точно на других планетах не заметят и гибели Земли.

Все идеи о восхождении человечества к тем или иным научно-техническим высотам должны непрерывно поверяться «нравственным камертоном», иначе в любой момент может наступить самоуничтожение нашей цивилизации. И произойдет это с такой же «экзистенциальной» обыденностью, как в романе «Чума» Альбера Камю.

Вульгарный материализм, в руках маркиза де Сада казавшийся забавной литературной игрушкой, в руках Ленина оказался идеологической бомбой, приведшей полмира к военным диктатурам. Крайности исламского фундаментализма приводят к взрывам бомб не только идеологических, но и тротиловых. А какой философской системой окажется вооружен потенциальный ядерный террорист?..

Поэтому не стоит играть с огнем и пытаться заменить христианство чем-то «новым». Отталкиваясь от смертельно опасной доктрины «ядерного сдерживания», скажем: есть инструмент «нравственного сдерживания», проверенный временем, и в нашей книге мы будем работать прежде всего с ним.

Таким образом, в рамках христианской философии мы будем заниматься христианским богословием.

Конечно, мы не должны впадать в крайности типа высказываний: «Философия должна быть служанкой богословия, но не рабой» (Лев Карсавин). Использование понятий «служанка» и «раба», которые обычно различаются лишь формой оплаты труда, для определения взаимоотношений философии и богословия, мягко говоря, некорректно.

Скажем иначе: христианская религия – стержень любой европейской философии, ее нравственный (в конечном счете, личностный) базис, а богословие – наука, изучающая этот базис.

В свете такого подхода вопрос, какая из наук – философия или богословие – более важна, столь же абстрактен, как вопрос, какой цвет важнее – белый или красный. С одной стороны, красный цвет с точки зрения физики является составной частью белого, с другой стороны, формально белого цвета вообще не существует, так как он составлен из семи цветов радуги.

Так что не будем углубляться в спор о том, что важнее – философия или богословие. Признаем за обеими науками право на равноправное существование и обратимся к их предметам изучения – нравственному императиву и христианской религии.

Прежде всего мы обязаны проанализировать само право европейской философии базироваться на христианском понимании нравственного императива.

Попросту говоря – правда ли то, что мы знаем про Христа? Подлинны ли Евангелия – исторические свидетельства о нем? Подлинен ли Новый Завет? Может быть, марксистам, объявившим Христа легендой, надо сказать спасибо за то, что они «исправили вековое заблуждение человечества»?

Впрочем, пальма первенства марксистов в этом вопросе сомнительна: историчность Иисуса Христа не признавал еще Вольтер, а в начале XIX века идеи последнего развивали Артур Древс и Давид Штраус, но сути это не меняет.

А для того, чтобы показать состоятельность христианства как духовной базы европейского восприятия нравственного императива, нам придется проанализировать подлинность Нового Завета и содержащейся в нем информации.

Начать придется с историко-биографического обзора – в нем мы расставим акценты на ряде принципиальных моментов, которые нам понадобятся и для определения подлинности Нового Завета, и для последующих богословских исследований. И прежде всего мы остановимся на хронологии I века, связанной с христианством.

Официально считается, что Иисус Христос родился на рубеже 1 года до н.э. и 1 года н.э. Во всяком случае, летосчисление ведется именно так, и 25 декабря 2000 или 7 января 2001 года вроде бы должно было исполниться 2000 лет со дня рождения Иисуса.

Но вспомним общеизвестный факт: Иисус родился при иудейском царе Ироде Великом, который, услышав от волхвов про рождение Иисуса и усмотрев в этом угрозу для своей царской власти, приказал убить всех младенцев в окрестностях Вифлеема (Мф. 2:16).

Ирод Великий умер весной 750 года от основания Рима, а монах Дионисий Малый (VI век) свое летосчисление от «Рождества Христова» начал с 25 декабря 753 года (условно было принято 1 января 754 года) от основания Рима. Переводя на летосчисление Дионисия, которым мы пользуемся до сих пор, год смерти Ирода – 4 до н.э. Напомню правило перевода: 1 год н.э. – 754 от основания Рима, 1 год до н.э. – 753, 2 год до н.э. – 752 и т.д.

Соответственно, Христос родился не позже весны 4 года до Рождества Христова. Получается календарный парадокс – двухтысячелетний юбилей Иисуса имел место гораздо раньше 2000 года. А о том, как абсурдно звучит фраза «Христос родился минимум за 4 года до Рождества Христова», я и не говорю.

Итак, в 2000 году мы на самом деле праздновали только круглую дату весьма странного летосчисления, введенного в 525 году монахом Дионисием Малым. Давайте постараемся понять, что к чему – вряд ли Дионисий, составитель первого собрания «Апостольских и Соборных правил», фактически один из творцов «Священного предания», мог просто ошибиться с годом рождения Христа.

Для этого сначала попробуем выяснить, когда Иисус был распят, так как про его распятие известно гораздо больше, чем про его рождение.

Все евангелисты – и Матфей, и Марк, и Лука, и Иоанн – сходятся на том, что он был распят в пятницу (Мф. 27:62; Мк. 15:42; Лк. 23:54; Ин. 19:14), в один из дней еврейской Пасхи.

Первый день Пасхи – 14 числа месяца «нисан» (первого месяца по иудейскому календарю), так как в Ветхом Завете говорится: «В первый месяц, в четырнадцатый день месяца Пасха Господня» (Лев. 23:5).

Все евангелисты, кроме Иоанна, свидетельствуют о том, что знаменитая Тайная Вечеря, последний ужин Иисуса накануне распятия, была именно в первый день Пасхи: «Настал же день опресноков, в который надлежало заколоть пасхального агнца» (Лк. 22:7). О том же самом говорят и Марк, и Матфей (Мк. 14:12; Мф. 26:17). Значит, Тайная Вечеря имела место 14 нисана, а Христос был распят на следующий день, то есть 15-го.

Слова евангелиста Иоанна о дне распятия: «Тогда была пятница перед Пасхою» (Ин. 19:14) противоречат множеству свидетельств других евангелистов о пасхальном характере Тайной Вечери, поэтому здесь, скорее всего, имеет место филологическая неточность – Иоанн мог говорить о пятнице как об одном из дней Пасхи.

На эту тему, наверное, можно было бы спорить, но на неточность евангелиста Иоанна еще в середине II века обратил внимание его ученик Поликарп Смирнский, и вел на эту тему диспут с римским епископом. Заметим, что Поликарп не стал отстаивать точку зрения своего учителя Иоанна, а принял датировку Матфея, Марка и Луки, с которыми не был лично знаком. Это в значительной мере подтверждает его объективность.

В итоге благодаря Поликарпу датировка Тайной Вечери четырнадцатым днем нисана, а распятия пятнадцатым, уже в IV веке стала общепринятой, и на ее основе до сих пор рассчитываются даты христианской Пасхи.

Оставалось соотнести иудейский календарь с римским (общеевропейским) и посмотреть, в каком году 15 нисана приходилось на пятницу. Дионисий это и сделал, поставив ограничения в виде доподлинно известного факта, что Иисус был распят при прокураторе Иудеи Понтии Пилате (об этом писали даже Тацит и Иосиф Флавий), а Пилат был прокуратором с 26 по 36 год н.э.

В эти годы были только две пятницы 15 нисана – в 30 и 34 годах. Оставалось выбрать одну из них.

Итак, 30 или 34 год?

В раннехристианские времена бытовала легенда о том, что Пилат за казнь Иисуса был вызван в Рим к императору, давал объяснения и был смещен. В частности, такого мнения придерживались Юстин Философ и Тертуллиан.

Мы знаем, что из себя представлял император Тиберий, и, конечно, он никогда бы не сместил прокуратора за чью-то казнь, тем более какого-то проповедника. К тому же римские императоры крайне враждебно относились к появлению новых религий и культов.

Но, как известно, средние века было принято представлять кровавых правителей «суровыми, но справедливыми», и неудивительно, что у Дионисия Малого возникло желание выбрать дату распятия, более близкую к увольнению «добрым» императором «злого» прокуратора.

А дальше, по всей видимости, включилась известная традиция под названием «возраст Христа».

Обратим внимание на важнейшее свидетельство евангелиста Луки: «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее… был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне» (Лк. 3:1–2).

С этого момента Иоанн Креститель начал крестить народ. Через некоторое время (какое конкретно – Лука не уточнил) крестился и Иисус, что ознаменовало начало его служения – проповеднической деятельности.

Затем Лука говорит: «Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати…» (Лк. 3:23). Значит, не раньше 15-го года правления императора Тиберия Иисусу было около 30 лет.

Предыдущий император, Август, умер в 14 году. Получается, что Иисусу было около тридцати лет не раньше 28 года.

Служение Христа наиболее полно описал евангелист Иоанн. Иисус начал свою проповедническую деятельность за несколько дней до Пасхи (Ин. 2:12). Потом упоминаются еще три праздника Пасхи (Ин. 5:1; 6:4; 11:55). Таким образом, с первой Пасхи до последней (в которую Иисус был распят) прошло три года. Отсюда и знаменитый «возраст Христа» – тридцать лет до крещения (по Евангелию от Луки) плюс три года после (по Евангелию от Иоанна). Тридцать три года.

Итак, перед Дионисием Малым (соответственно, и перед нами) встала проблема: если выбрать в качестве даты распятия 30 год, то служение Христа никак не укладывалось в три года, даже если бы он крестился в том же 28 году, когда начал свою деятельность Иоанн Креститель. А если выбрать 34 год, то выходило с большим «запасом», так как Иисус мог принять крещение и позже 28 года. Например, Иоанн начал крестить в 28 году, а Христос крестился только в 31-м.

Дионисий и выбрал 34 год. По его расчетам, все получилось «нормально» – родись Иисус на стыке 1 года до н.э. и 1 года н.э., ему бы в 34 году было полных тридцать три года.

А про то, что Христос родился при Ироде Великом, Дионисий мог и забыть. Может быть, он не знал дату смерти царя Ирода. А может быть (что наиболее вероятно), он предпочел ориентироваться на свидетельство о 15-м годе правления Тиберия и на дату смещения Понтия Пилата.

Но мы ни о чем забывать не будем, и нам придется рассуждать дальше.

VII

Как мы знаем, Иисус родился при Ироде Великом, то есть не позже 4 года до н.э. Можем ли мы определить «нижнюю границу» даты его рождения?

Мало, очень мало евангельской информации о Рождестве Христовом. Некоторые исследователи даже пытаются опираться на свидетельство о «Вифлеемской звезде» (Мф. 2:2), привлекая крайне разноречивые данные о кометах, метеоритных потоках и «парадах планет». Но подобные астрономические явления происходят практически каждый год.

Но есть еще одно важнейшее свидетельство евангелиста Луки: «В тот год вышло от императора Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею» (Лк. 3:1–2).

Переписи в Римской империи были необходимы для эффективного сбора налогов и проводились периодически, раз в пять лет. Любая перепись имела законное основание в виде императорского указа.

Значит, свидетельство о повелении Августа провести перепись нам помочь не может – плюс-минус пять лет, разброс слишком велик.

Зато нам поможет тот исторический факт, что Квириний (по некоторым римским источникам – Квинтилий) стал прокуратором Сирии в 6 году до н.э. Это сужает диапазон возможного года рождения Христа до двух лет: 6–4 год до н.э.

А год распятия?

Принимая 34 год, мы никак не укладываемся в «возраст Христа» – если бы Иисус родился в 4 году до н.э., ему в 34 году н.э. исполнилось бы 37 лет (для тех, кто будет проверять эти расчеты, напомню: «нулевого» года не было, после 1 года до н.э. сразу следовал 1 год н.э., поэтому, если мы «переходим» начало эры, то от расчета надо отнимать один год).

Вроде бы надо принимать в качестве года распятия 30 год, но что делать со свидетельством Луки про начало служения Иисуса в 28 году – в пятнадцатый год правления Тиберия? «В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее… был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне» (Лк. 3:1–2).

Служение Иисуса не укладывается в два года. К тому же и «возраст Христа» тогда получится тридцать два, и если ему в 28 году исполнилось тридцать, то родился он в 3 году до н.э. Но только что мы выяснили, что позже 4 года до н.э. он родиться не мог.

В этой ситуации нам поможет информация, которую можно почерпнуть из книги «Жизнь двенадцати цезарей» Светония. Тиберий стал соправителем Августа еще при жизни последнего, не в 14, а в 13 году! Более того, Тиберий курировал управление провинциями, то есть для Иудеи его правление началось именно в 13 году, и пятнадцатым годом правления был не 28, а 27 год. В Римской империи еще не было установившейся традиции передачи императорской власти по наследству, и этим «соправительством» подчеркивалась преемственность правления Тиберия.

Вот мы и «нашли» тот год, которого нам так не хватало. Считаем:

В 27 году Иисусу было около тридцати лет. Принимаем без всякого «около» – было тридцать.

Его распяли через три года, то есть в 30 году. Значит, в момент распятия ему было 33 года – «возраст Христа».

Вычитаем из 30 года тридцать три, учитываем «нулевой» год и получаем 4 год до н.э., рождение при Ироде Великом. Все сходится.

Значит, мы можем с достаточной уверенностью сказать: Иисус Христос родился в 4 году до н.э. и был распят в 30 году н.э.

На самом деле можно сказать еще точнее. Еще в начале XIX века по астрономическим таблицам было посчитано, что 15 нисана 30 года соответствует 7 апреля. Значит, Иисус мог родиться и во второй половине 5 года до н.э., и в начале 4 года до н.э. В любом случае смерть 7 апреля 30 года, как пишут в некрологах, «последовала на 34-м году жизни», хотя слова «смерть» и «некролог» к Христу вряд ли применимы.

Так что мы имеем возможность соблюсти еще одну традицию и оставить общепринятые даты Рождества: католического – 25 декабря, православного – 7 января. Поскольку Российский Энциклопедический словарь 1997 года «узаконил» 4 год до н.э. как наиболее вероятную дату рождения Иисуса (и более современные энциклопедии это повторяют), то примем «православный» вариант.

Итак, наиболее справедливыми и компромиссными как в историческом, так и в богословском плане являются даты жизни Иисуса: 7 января 4 года до н.э.–7 апреля 30 года н.э.

Точную дату распятия, 07.04.30 года, можно считать историческим фактом, доказанным на основании источников, сопоставимым по достоверности с летописными хрониками (о правомерности такого сопоставления мы поговорим в конце этой главы).

Таким образом, если Иисус родился в начале 4 года до н.э., то 1 год ему исполнился в начале 3 года до н.э., 2 года – во 2 году до н.э., 3 года – в 1 году до н.э., 4 года – в 1 году н.э., 5 лет – во 2 году и так далее. Как мы видим, для того, чтобы узнать возраст Христа в любом году нашей эры, надо прибавлять 3 года. В начале 30 года ему исполнилось 33, а в начале 1997 года – 2000 лет.

Впрочем, большинство людей все равно воспринимает как само собой разумеющееся и то, что Христос родился за несколько лет до Рождества Христова, и то, что юбилей празднуется на рубеже 2000 и 2001 годов. Как не задуматься об огромной силе традиций…

VIII

Для того, чтобы понять, на какие ветхозаветные традиции опирался Христос в своей деятельности, вспомним, что основой иудейской религии была вера в помощь Бога не конкретному человеку, а народу в целом.

Но в течение многих столетий поколения древних евреев жили под властью завоевателей и умирали, не дождавшись от Бога помощи в борьбе против оккупантов. В VI веке до н.э. Иудея была завоевана персами. Потом евреям ненадолго удалось восстановить государственную автономию и к 516 году до н.э. даже отстроить иерусалимский храм. В IV веке до н.э. Иудею завоевал Александр Македонский, потом правили египетские Птолемеи, после них – сирийские Селевкиды, во II веке до н.э. было народное восстание под руководством Маккавеев и короткий период независимости (140–63 до н.э.), затем римская оккупация, восстановление автономии при Ироде Великом и ее лишение.

Во времена Иисуса Христа началась непрерывная череда восстаний против римского владычества (часто полагают, что Варавва, отпущенный Пилатом на свободу вместо Иисуса, был одним из лидеров «сопротивления»). В 70 году н.э. после очередного восстания римский полководец Тит разрушил Иерусалим вместе с храмом и окончательно уничтожил Иудею.

Неудивительно, что упадок и гибель государства создали у еврейского народа определенный духовный вакуум, который могла заполнить только надежда на будущее избавление от непрерывного рабства и унижений. Это привело к весьма специфическому результату – ожиданию Мессии (от древнееврейского «Машиях» – «Помазанник», в контексте Ветхого Завета – Спаситель; последнее слово звучит по-древнегречески как «Христос»).

Пророчествам о приходе Спасителя частично посвящены книги Исаии, Иеремии, Иезекииля, Даниила и двенадцати «малых» пророков, написанные в VIII–VI веках до н.э. Впрочем, пророческие традиции в Иудее всегда были очень сильны – и в «Псалтири» Давида есть множество пророчеств, и в «Пятикнижии» Моисей периодически выступает в роли предсказателя судьбы своего народа.

Пророчества о приходе Мессии были весьма предметными, даже назывались ориентировочные сроки. Последние оставляли простор для толкований, но Мессия, бесспорно, должен был:

– быть евреем (Быт. 22:18; Чис. 24:17);

– зваться Иисусом (Зах. 3:1);

– происходить из рода Давидова (Ис. 11:1; Зах. 13:1);

– быть Сыном Божьим, зачатым Девой от Бога (Пс. 2:7; Ис. 7:14);

– называться Сыном Человеческим (Дан. 7:13–14);

– родиться в Вифлееме (Мих. 5:2);

– принять поклонение волхвов (Ис. 60:3);

– побывать в Египте (Ос. 11:1);

– иметь отношение к городу Назарету (Суд. 13:5; Ис. 11:1–2);

– прийти к людям (Вар. 3:37);

– совершать чудеса и исцелять (Ис. 29:18; 61:1–2)

– рассказывать притчи (Ис. 77:2);

– въехать в Иерусалим на осле (Зах. 9:9);

– быть проданным за тридцать сребреников (Зах. 11:12);

– подвергнуться пыткам и быть казненным (Ис. 53:5; Иер. 11:19; Дан. 9:26; Пс. 21:17–19);

– воскреснуть и править миром (Пс. 2:8);

– принести миру Новый Завет (Иер. 31:31–33);

– судить все народы (Ис. 42:1–4);

– спасти народ Израиля (Ис. 25:8).

Мы видим практически готовую схему, которой должен был соответствовать Мессия. И если бы Иисус не соответствовал хотя бы одному из вышеперечисленных «требований», его мессианство было бы поставлено под сомнение. И мы, называя Иисуса Христом, тем самым признаем его Мессией, признавая и все ветхозаветные пророчества.

IX

Иисус пошел по стопам своего «земного» отца, Иосифа, и до начала своей проповеднической деятельности работал плотником (Мк. 6:3). Несмотря на «пролетарскую» профессию, он вел свое происхождение от царя Давида, что было в Иудее достаточно частым явлением – страна была небольшой, Давид имел множество сыновей (2 Цар. 3:2–6), и за тысячу лет его род разветвился очень сильно.

Родился Иисус в Вифлееме, но вырос и прожил много лет в Назарете (Мф. 2:23), небольшом городе в Галилее, области на севере Израиля. Точнее, римской провинции Иудеи.

Фамилий в восточной части Римской империи не было, поэтому внутри родного города люди обычно звались по имени или роду занятий. Была и уважительная форма обращения – по имени отца или основателя рода. Иисуса, таким образом, «за глаза» могли звать «плотник» или «сын плотника», «в глаза» – «сын Иосифов» (по-еврейски – «бен Иосиф»), а в особо торжественных случаях – «сын Давидов».

При переезде в другую местность к имени обычно прибавлялось название родного города. Отсюда и то имя, которое было написано на табличке, прибитой к кресту – Иисус Назорей (Ин. 19:19).

Вообще говоря, слово «Назорей» имеет дополнительное значение – «человек, посвятивший себя Господу» (Суд. 13:5), и созвучие «Назарет-Назорей» использовалось учениками Иисуса для того, чтобы подчеркнуть его мессианскую сущность.

Но на самом деле по обычным иудейским правилам Христос именовался Иисус Назарянин (Лк. 4:34). В более современных переводах – Назаретянин или даже Назаретский. Все это означает одно и то же – происхождение из города Назарета. Поэтому, чтобы не зависеть от переводчиков, я предлагаю самый бесспорный вариант – Иисус из Назарета.

Сам он себя чаще всего называл по ветхозаветной традиции – Сын Человеческий (Мф. 10:23; 16:28; Лк. 9:56; 19:10 и др.)

Понятно, почему Иисус начал свое служение (проповедническую деятельность) относительно поздно, тридцати лет от роду. Для того, чтобы досконально изучить Ветхий Завет, в те времена требовалось гораздо больше времени, чем сейчас – толкования были, в основном, устными и крайне запутанными. А Иисусу мало было знать из Ветхого Завета только Закон Моисеев – от него требовались четкие ссылки на огромное количество пророков и пророчеств, он ведь объявил себя Мессией, Спасителем еврейского народа.

Горький исторический парадокс – его народ за ним этого так и не признал. Несмотря на ветхозаветные пророчества о том, что Мессия сначала будет казнен (Ис. 53:5; Иер. 11:19 и др.), и только потом воскреснет и будет править миром, в начале нашей эры у подавляющего большинства евреев сложился стереотип Мессии как некоего архангела, поражающего огненным мечом ненавистных римских оккупантов.

А Иисус из Назарета был «всего лишь» бывшим плотником, погибшим позорной смертью. Подчеркиваю – смертью, позорной для иудеев гораздо более, чем для римлян, ибо «проклят пред Богом всякий повешенный на дереве» (Втор. 21:23).

И когда Христос 7 апреля 30 года был распят, у дела, за которое он пошел на крест, было не так много шансов на историческое торжество. Поэтому вовсе не вызывают недоумения его просьбы Богу в ночь перед арестом, в Гефсиманском саду, «пронести мимо эту чашу» (Мф. 26:42; Лк. 22:42).

И трагический смысл его возгласа на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46) не оставляет никаких сомнений – это почти дословная цитата из Псалтири (Пс. 21:2), в которой далее говорится: «Далеки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! Я вопию днем – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения» (Пс. 21:3).

Основания сомневаться в будущем у Иисуса, действительно, были. Учеников было мало, и ни талантом организатора, ни «харизматичностью» никто из них не блистал.

Первый ученик Петр, кроме малообразованности (он был профессиональным рыбаком), имел еще и слабый характер. Помните, как он три раза отрекся от Христа, когда Спасителя арестовали? (Мф. 26:69–75; Мк. 14:66–72; Лк. 22:56–61; Ин. 18:15–27).

Иоанн, сын Зеведеев, он же Богослов, любимый ученик, оказался весьма силен в литературе и философии, но организаторские данные вряд ли имел.

Иаков, брат Христа, ни авторитетом Иисуса, ни его знаниями не обладал. Его часто путают с апостолом Иаковом, старшим из сыновей Зеведеевых, но на самом деле он включился в «движение» уже только после распятия своего старшего брата и занял в общине почетное место исключительно как «брат Господень» (Гал. 1:19; Деян. 12:17).

Тем не менее, после смерти Иисуса Петр и Иаков стали его преемниками. Фактически христианство оказалось иудейской сектой, одной из множества существовавших в Иерусалиме в то время.

Основатель этой секты, Иисус из Назарета, не имел шансов остаться в памяти своего народа ни Христом, ни даже одним из «малых» ветхозаветных пророков типа Захарии – ведь он сам ничего письменного после себя не оставил.

К тому же именно тогда формировался жесткий канон иудаизма, сплотивший еврейскую нацию перед лицом смертельной опасности, не меньшей, чем во времена Освенцима. Новые религиозные течения и секты нацию разобщали, беспощадно преследовались Синедрионом (Ин. 11:48), да и подсознательно отвергались патриотично настроенной частью общества.

Тем не менее, Иаков и Петр полагали, что проповедовать надо только в Иудее и только среди иудеев. О неудаче их деятельности говорит то, что, когда в Иерусалиме в 62 году началось очередное восстание против римлян, христиане, проповедники ненасилия, оказались «изменниками и соглашателями», и толпой восставших Иаков был убит.

X

Но в начале тридцатых годов I века на исторической сцене появился апостол Павел.

Как известно, одним из двенадцати апостолов Павел не является. Он не был лично знаком с Иисусом, первоначально являлся активным противником христианства, участвовал в побивании камнями Стефана (Деян. 7:58), но некоторое время спустя он воспринял христианские идеи, полностью посвятил себя Христу и объявил себя апостолом.

Именно Павлу удалось в течение десяти-двадцати лет создать мощнейшую церковную организацию и распространить христианство практически на всю территорию Римской империи.

Он замечателен еще и тем, что, кроме христианской церкви, создал христианское богословие. К началу 60-х годов I века христианство уже было стройной религиозной и организационной системой.

Несмотря на декларативное отрицание неукоснительного соблюдения Закона Моисеева, образ Иисуса Христа в богословии апостола Павла мало отличается от ветхозаветного Мессии (Рим. 14:26; 15:8–12; 1 Кор. 16:22; Евр. гл. 1; 8:8–9). Разница лишь в том, что, по Павлу, Христос пришел спасти не только евреев, но и все человечество (Рим. 3:29; 1 Кор. 12:13; Гал. 3:14).

Павел был идеалистом, но при этом прагматиком (понятия, как мы видим, вполне совместимые уже в то время), и понимал, что любое усложнение образа Иисуса Христа только повредит молодой церкви. Его вполне устраивал подход к Иисусу как к Спасителю, Мессии, Помазаннику Божьему, занявшему в небесной иерархии место выше самых высоких архангелов, «одесную Бога» (Кол. 3:1; Евр. 1:3).

Согласно учению Павла, первый приход Иисуса Христа подтвердил то, что Ветхий Завет исполнился, Христос-Мессия искупил своими страданиями наши «ветхозаветные» грехи (Рим. 3:24; 5:9; Евр. 1:3), и уже не Закон Моисеев правит нашим духовным миром, а вера в Иисуса Христа (Рим. гл. 5–7), то есть в то, что наш Спаситель – Иисус (Рим. 6:8; 10:9; 2 Кор. 3:14–16). И выполнять надо прежде всего заветы Христа – любить друг друга и делать окружающим добро (Рим. 13:9–10).

Далее, как в полном соответствии с Евангелиями учил апостол Павел, Христос, вознесясь на небо, дал нам время на то, чтобы в него уверовать и начать жить по его заветам (2 Фесс. 2:2–11), а потом он придет во второй раз и будет править миром (1 Кор. 15:24–25).

Отметим, что Павлу удалось убедить христиан в том, что следующий приход Спасителя может произойти не сегодня, не завтра и, возможно, не при жизни этого или следующего поколения (1 Фесс. 5:1–3; 2 Фесс. 2:2–11).

Но в связи с этим апостолу Павлу пришлось преодолевать сопротивление не только римских и иудейских властей, но и «старших» (2 Кор. 11:5) собратьев по христианству, прежде всего Петра и Иакова. Идею Павла о том, что христианское учение о добре и любви вместе с иудейским понятием единого и невидимого Бога будет иметь широчайший резонанс именно в духовно разложившемся языческом мире, никто из них не воспринимал.

Вот что сам Павел говорит на эту тему в своем послании к Галатам:

«Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие Иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием.

Но когда я увидел, что они не прямо поступают по истине Евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи Иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски? Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники; однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона (Моисеева – С.З.), а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса… ибо делами закона не оправдается никакая плоть» (Гал. 2:11–16).

Как мы видим, позиция Павла в этом коротком эпизоде изложена вполне последовательно и логично. Его конфликт с Петром был скорее идеологическим, чем политическим или имущественным, и после долгих дебатов Павел ушел проповедовать в Малую Азию.

Логичность и последовательность позиции апостола Павла, несомненно, сыграли свою роль в том, что этому гениальному организатору к концу жизни удалось создать церковные общины во множестве крупных городов Римской империи. Более того, существует церковная легенда, что Павел убедил Петра в своей правоте, и последний стал главой общины в Риме.

Последнее, впрочем, весьма сомнительно, хотя римские папы из-за слов Христа: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою» (Мф. 16:18) объявили себя преемниками Петра, а не Павла, и в официальных списках пап на первом месте всегда стоит апостол Петр. В VIII главе у нас еще будет возможность более внимательно проанализировать Мф. 16:18.

По преданию, апостолу Павлу в Риме во время еврейских погромов императора Нерона (64–65 годы) отрубили голову. Это похоже на правду, потому что распять его не имели права – он был хотя и евреем, но римским гражданином. Город Тарс в провинции Киликии, где родился Павел, давал этот «спасительный» статус.

Вокруг последовательности написания Евангелий и вопросов их авторства споры не утихают по сей день.

Больше всего «не повезло» Евангелию от Матфея. Его в XIX–ХХ веках из-за большого количества ссылок на Ветхий Завет, доказывающих тождество Иисуса и Мессии, стали считать чуть ли не плодом коллективного творчества начала II века, то есть последним по времени написания. Если и признают за автора некого Матфея, то никак не связывают его с апостолом Матфеем и утверждают, что первым Евангелием было короткое Евангелие от Марка, а профессиональные историки-богословы Матфей и Лука написали на его базе свои Евангелия, расцвеченные подробностями и ссылками на Ветхий Завет.

На самом же деле все гораздо проще. За апостолом Матфеем, по профессии мытарем (сборщиком римских налогов и пошлин), ни в коем случае нельзя не признавать способности к глубокому анализу Ветхого Завета: мытари были грамотнейшими и образованнейшими людьми, ведь их подбирали не правители Иудеи, а римляне, которые прекрасно умели решать «кадровые вопросы». Каста мытарей была закрытой и привилегированной, воспитанной в духе преданности римскому императору и римскому праву.

Скорее всего, из всех учеников Иисуса на момент его смерти апостол Матфей был самым образованным, и только он был способен «по горячим следам» записать его проповеди и притчи.

Возможно, отсюда и определенный «экономический» и «верноподданнический» уклон притчей Иисуса в передаче Матфея, и некоторая «антисемитская» направленность первого Евангелия – например, дружный крик иерусалимской толпы: «кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27:25). Впрочем, последнее можно толковать по-разному, да и сомнительно, чтобы толпа кричала такую сложную и членораздельную фразу.

Но в любом случае мытари не любили народ, а народ не любил мытарей – аналогичная ситуация с большинством налоговых инспекторов наблюдается и в наше время. Отметим, что после распятия Иисуса Матфей сразу оказался изгоем среди апостолов и быстро исчез с исторической сцены.

С авторством Марка (ученика апостола Петра – 2 Пет. 5:13) и Луки (ученика апостола Павла – Деян. гл. 27) все достаточно ясно. Это середина первого века. Судя по тому, что «Деяния святых апостолов», продолжение Евангелия от Луки, написаны в Риме незадолго до еврейских погромов («гонений») императора Нерона (64 год), эти Евангелия можно датировать не позднее начала шестидесятых годов.

Соответственно, Евангелие от Матфея, на которое во многом опираются и Марк, и Лука, могло быть написано в любое время с 30 по 60 год.

Апокалипсис, наиболее читаемая и широко толкуемая часть Библии, был написан после нероновых гонений, в середине шестидесятых годов. Это мало кто оспаривает, так как в нем есть ссылки на действовавшие в то время церковные общины, но зато сейчас часто пишут, что Апокалипсис был первой книгой Нового Завета. Мы видели, что три первых Евангелия были написаны раньше. Но множеству поколений так сильно хотелось, чтобы первой книгой было именно «Откровение» (на его основе до сих пор просчитывается вероятный конец света), что желаемое вытеснило действительное.

Евангелие от Иоанна принадлежит уже другой эпохе – концу I века.

Иоанн Богослов, любимый ученик Иисуса (Ин. 19:26), был сыном рыбака, имел слабое базовое иудейское образование, но затем, видимо, получил возможность тесно соприкоснуться с греческой философией, будучи в шестидесятых годах в ссылке на острове Патмос, а затем живя в Эфесе. Он начал писать свои труды, будучи уже пожилым человеком, увидевшим и гибель многих соратников, и преобразование маленькой общины в общеевропейскую церковную организацию. Соответственно, четвертое Евангелие по стилю существенно отличается от остальных.

Домыслы о том, что у четвертого Евангелия и у Апокалипсиса разные авторы, оба Иоанны, не более чем домыслы. Апокалипсис, как мы говорили, датируется серединой шестидесятых годов, а Евангелие Иоанн Богослов написал не менее чем двадцать–тридцать лет спустя. Достаточный срок для эволюции и стиля, и мировоззрения.

На этом мы можем завершить наш краткий историко-биографический обзор времен создания Нового Завета и перейти к исследованию подлинности последнего.

XII

Необходимым и достаточным условием для признания того, что Христос был исторической личностью, является подлинность книг Нового Завета, которую мы, чтобы с полным правом базировать нашу философскую систему на христианстве, обязаны доказать.

Перед нами стоит весьма непростая задача, так как в оригинале ни одно Евангелие, ни одно Соборное послание до нас не дошло. Самые ранние полные тексты новозаветных книг, которыми располагает современная наука, относятся к IV–V векам.

Впрочем, в качестве одного из доказательств подлинности Евангелий можно, как это ни парадоксально, привести многочисленные противоречия в них. Таких противоречий множество, приведем лишь некоторые:

– различные родословия Иисуса Христа у Матфея и Луки (Мф. 1:1–17; Лк. 3:23–38);

– имена двенадцати апостолов (Мф. 10:2–4; Мк. 3:16–19; Лк. 6:14–16);

– имя мытаря, пошедшего за Иисусом (Мф. 9:9; Мк. 2:14; Лк. 5:27);

– судьба предателя Иуды (Мф. 27:5–6; Деян. 1:16–18);

– уже упоминавшаяся нами пятница перед Пасхой (Мф. 26:17; Мк. 14:12; Лк. 22:7; Ин. 19:14);

– подробности «судебного процесса» над Иисусом (Мф. 27:1–26; Мк. 15:1–15; Лк. 22:66–71; 23:1–25; Ин. 18:19–40; 19:1–16);

– последние слова Иисуса на кресте (Мф. 27:46; Лк. 23:46; Ин. 19:26–30).

Дело в том, Евангелия писались разными людьми много лет спустя после распятия Иисуса, и наличие противоречий как раз показывает правдивость евангелистов. Конечно, в условиях неполной информированности. Но если бы Новый Завет был чьей-либо выдумкой, все было бы очень гладко, и любое противоречие было бы аргументировано.

Да и маловероятно, что в течение нескольких десятилетий I века появилось столько литературных гениев – авторов книг Нового Завета, дружно выдумавших такого сложнейшего героя, как Иисус, договорившихся между собой по ключевым богословским вопросам, но при этом описавших его каждый по-своему, со многими хронологическими и смысловыми противоречиями.

И все же приведем цитату из романа Умберто Эко «Маятник Фуко».

«Посмотрим: Матфей, Лука, Марк и Иоанн – компания бездельников, собравшихся на тусовку, они устраивают соревнование, выдумывают главного героя, коротенько проговаривают сюжет – и вперед. Остальное зависит от способностей каждого. Потом четыре варианта разбираются на семинаре. Матфей довольно реалистичен, но пережимает линию мессианства, Марк – неплохо, но нестройно, Лука пишет лучше всех, невозможно не признать этого, у Иоанна перекос в философскую сторону... В общем, к семинару присоединяются и другие, берут почитать курсовые работы, когда ребята понимают, к чему все это привело, уже слишком поздно, Павел уже съездил в Дамаск, Плиний начал свое расследование по поручению обеспокоенного императора, легион сочинителей апокрифов делают вид, что они тоже достаточно много знают... Петр слишком много берет себе в голову и серьезно относится к себе, Иоанн угрожает, что расскажет все, как было на самом деле, Петр и Павел подстраивают его арест, Иоанна заковывают в цепи на острове Патмос, и у бедняжки начинаются галлюцинации, кузнечик садится на спинку кровати, уберите саранчу, заглушите эти трубы, откуда столько крови... Его начинают честить: пьянчуга, склеротик... Что, если на самом деле все было именно так?»

Конец цитаты.

Вряд ли, конечно, позиция героя романа, делающего вышеприведенные умозаключения, пользуется сочувствием автора. Скорее здесь имеет место декартово «радикальное усомнение».

В соответствии с методологией Декарта, «усомнимся» и мы, и предположим, что Иисус Христос выдуман. Но возникает вопрос: если выдуман, то кем?

Вариантов не так много, и я предлагаю рассмотреть каждый из них.

XIII

Допустим, что Иисуса Христа в середине I века выдумал человек, не имевший никакого отношения к христианской церкви и нигде в Новом Завете не упоминавшийся.

Но, во-первых, гипотетический «выдумщик» должен был бы иметь столь обширные связи в Иудее и пользоваться столь непререкаемым авторитетом, что его выдумка была подхвачена большим количеством «легковерных», и в течение кратчайшего времени (десять–двадцать лет) на ее основе была создана сильная и разветвленная церковная организация. А при этом сам «фальсификатор», проделав колоссальную организационную и пропагандистскую работу, умудрился остаться в тени и не играть никакой роли в жизни фактически созданной им церкви. Это очень странно.

Во-вторых, никто не сомневается в историчности Иринея, епископа Лионского (ок. 130–202), аналитика Священного Писания и составителя Нового Завета. Ириней, как известно, был учеником Поликарпа Смирнского (ок. 80–ок. 169), а тот, в свою очередь, был учеником апостола Иоанна. Мы видим цепочку свидетелей, которая протягивается от Иринея Лионского до Иисуса из Назарета.

Следовательно, никто «посторонний» не мог выдумать Иисуса.

Тогда допустим, что Христа вместе со всей «цепочкой свидетелей» выдумал Ириней Лионский.

Но он был не первым лионским епископом, его предшественник был казнен при императоре Марке Аврелии, то есть христианская церковь была создана задолго до Иринея. Следовательно, Ириней Лионский выдумать Иисуса, Поликарпа, Иоанна и прочих не мог.

По той же самой причине Христа не мог выдумать и Поликарп Смирнский – во II веке церковь уже существовала.

Не мог выдумать Христа в 80–90-х годах I века и апостол Иоанн Богослов. В 111 году император Траян уже отвечал на запрос писателя Плиния Младшего, наместника Вифинии, что делать с широко распространившимся в провинции христианством. Вряд ли христианство из Иудеи за столь короткое время успело бы широко распространиться в Вифинии (северо-запад Малой Азии).

Странно и то, что Иоанн в своей гипотетической «фальсификации Нового Завета» отвел столь значительное место апостолу Павлу. Если бы церковь на основе своей «выдумки» организовал сам Иоанн, то и роль бы себе в Новом Завете он, несомненно, отвел бы соответствующую. Или, как минимум, изобразил бы себя посредником между Христом и Павлом. А так получилось, что если бы Иоанн выдумал Христа и на базе этой выдумки создал христианскую церковь, то он сам подорвал бы свой авторитет.

Следовательно, если Христос был выдуман, то не Иоанном Богословом во второй половине I века.

Тогда допустим, что Иисуса Христа и весь Новый Завет в тридцатые–сороковые годы I века выдумал апостол Павел, который затем на базе своей фальсификации в течение ближайших десяти–двадцати лет создал христианскую церковь и христианское богословие.

Возможен и другой вариант: Христа выдумал кто-либо из друзей Павла и пригласил последнего к участию в фальсификации, а потом Павел «отодвинул» своего друга и изобразил в Новом Завете себя в главной роли.

Но Павел пишет, что он много общался с людьми, лично знавшими Христа (Петром, Иаковом и прочими апостолами). Описывает Павел и явление ему Христа по пути в Дамаск (Деян. 9:3–6).

Значит, если имела место фальсификация, то «апостол язычников» был в курсе всех ее тонкостей и сам активно в ней участвовал. А помогал ему кто-то или нет – непринципиально. Мы даже вправе предположить, что в курсе «выдумки» был Иоанн Богослов, удовлетворившийся той ролью, которую ему «отвел» Павел, и продолживший «игру» после смерти последнего.

Значит, мы можем рассматривать только вариант, при котором Христос является плодом фальсификации со стороны самого апостола Павла.

Хронология гипотетической «выдумки» Павла практически совпадает с его миссионерской деятельностью, и здесь возражать трудно. Есть более весомые аргументы в пользу того, что Павел не мог выдумать Христа и написать от имени Матфея, Марка, Луки и Иоанна четыре Евангелия.

Во-первых, если выдумывать основоположника учения, то имеет смысл относить его «жизнь» в глубину веков, иначе вероятность раскрытия фальсификации резко возрастает – неужели жители Иудеи не возмутились бы, зная, что никакого Иисуса-проповедника десять лет назад не было? Павел скорее мог бы использовать для своих целей пророка Исаию – его основные идеи во многом близки христианству, существует даже легенда о его мученической смерти.

Во-вторых, вряд ли Павел придумал историю с побиванием камнями Стефана (Деян. 7:58), представлявшую организатора христианской церкви в весьма невыгодном свете. То же самое относится и к конфликту Павла с Петром и прочими «старшими» апостолами.

В-третьих, если бы Павел выдумал Иисуса из Назарета как своего современника, то наверняка заявил бы о личном знакомстве с ним, а не рассказывал сложные и малоубедительные истории о явлении ему Христа во время путешествия в Дамаск. Было двенадцать апостолов, было семьдесят других учеников (Лк. 10:1) – неужели Павел не вписал бы себя в их число, пусть даже не в первых рядах?

Следовательно, апостол Павел не мог выдумать Христа.

Остается «гипотеза» героя романа Умберто Эко: фальсификаторы – Матфей, Марк, Лука и Иоанн, а потом им поверил Павел и активно включился в «движение».

Но, во-первых, согласиться с этой «гипотезой» мешает апостол Петр. В его историчности усомниться невозможно, так как про конфликт с Петра с Павлом говорится в Соборных посланиях последнего.

В Евангелиях Петр представлен как первый ученик Христа, значит, если бы Матфей и прочие евангелисты выдумали Иисуса из Назарета, Петр не мог не быть их сообщником.

Но если Петр был в курсе фальсификации Евангелий (или даже сам был ее организатором), так неужели он допустил бы выставление себя в столь невыгодном свете? Я имею в виду историю с тремя отречениями (Мф. 26:69–75; Мк. 14:66–72; Лк. 22:56–61; Ин. 18:15–27).

Во-вторых, как мы помним, «сомневающийся» персонаж Эко предполагал, что четверо евангелистов кратко обсудили сюжет и писали Евангелия отдельно друг от друга. Действительно, это более-менее объясняет общий сюжет (жизнь и деятельность Иисуса Христа) и противоречия в Евангелиях. Но в последних присутствуют не только противоречия, но и огромное количество практически параллельных мест. Значит, евангелисты должны были бы редактировать «сфабрикованные» Евангелия вместе. Но тогда они не могли бы оставить столько противоречий.

Следовательно, никто не мог фальсифицировать Евангелия в целом.

Мелкие дополнения, подмены и переводческие подтасовки на протяжении двух тысяч лет существования христианства производились неоднократно, и с подобными фактами мы в течение нашего исследования столкнемся не раз. Но в целом Евангелия подлинны и, соответственно, Иисус из Назарета – историческая личность.

Значит, мы имеем полное право базировать нашу философскую систему на христианстве.

Глава III: «основной парадокс христианства»

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Вступление

Глава I: нравственный императив: теория

Глава II: нравственный императив: практика

Глава III: «основной парадокс христианства»

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Глава V: методология «Кесарю кесарево»

Глава VI: «Троица»

Глава VII: «БогоЧеловек»