Сергей Заграевский. Новая христианская философия. Глава 8. Христианство и современность.

– «Почему Вы так бескомпромиссно отказываетесь от ортодоксальных догматов «Троицы» и «Богочеловека»? В наше время уже мало кто всерьез говорит о внушении тех или иных догматов непосредственно Богом или Святым Духом. Ясно, что в раннем средневековье имела место острейшая политическая борьба, в ходе которой эти догматы сформировались. Да и церковь признает наличие этой борьбы – она подробно рассмотрена во всех православных богословских книгах, как научных, так и популярных.

Но один Бог или три «единосущных» – какая, по большому счету, разница? «Троица» уже настолько слилась с православной традицией, что воспринимается большинством людей как ее органичная и абсолютно неотъемлемая часть. В конце концов, не только священнослужители Флоренский и Мень, а и вполне «светские» философы – Соловьев, Розанов, Бердяев – безоговорочно признавали догмат «Троицы», а, например, Карсавин свое учение о личности полностью построил на этом догмате.

А что касается единосущности Иисуса и нас, то в конце ХIХ века Владимиром Соловьевым был разработано учение о «богочеловечестве», говорящее о потенциальной возможности людей стать такими же, как «Богочеловек». Философами «Русского религиозного Ренессанса» было также расширено применение понятия «обожение», в средние века использовавшееся только в отношении святых. Значит, в принципе, каждый из нас может стать почти таким же, как любая «ипостась Троицы».

Так зачем ломать копья в борьбе против «Троицы»? Слава Богу, сейчас православие в России пользуется почетом и уважением, так пусть будет таким, какое оно есть»…

В этот вопрос вместо слова «православие» можно было бы подставить «католицизм» или «протестантизм», а вместо России – любую страну, принадлежащую к европейской цивилизации. Да и вообще, этот вопрос настолько серьезен, что для ответа на него нам понадобится целая глава.

Но прежде всего замечу, что я ни в коем случае не собираюсь «ломать копья в борьбе» ни против «Троицы», ни против православной или католической церкви, ни против кого-либо еще. Более того, я сторонник объединения на равноправной основе всех христианских (а в дальней перспективе – не только христианских) церквей.

А ради чего я показал, что догматы «Троицы» и «Богочеловека» устарели и нуждаются в коренном пересмотре, – объясню.

II

Приведем весьма обширную и очень показательную цитату из сочинения Льва Карсавина «О личности» (все курсивы принадлежат Л.П.Карсавину):

«Ипостась есть истинная личность (но не личина!). Но ипостась – Божья личность; и если мы спокойно называем Божьи Ипостаси Божьими Личностями и даже Божьими Лицами, нам не по себе, когда начинают называть ипостасью человеческую или тварную личность. – Нечестиво и неправильно. А с этим, несомненно, связано, что в Богочеловеке два естества или две усии (и потому – две энергии, две воли, две «души»), но только одна личность – Ипостась Логоса, которая, конечно, не является чем-то третьим между Богом и человеком и не отличается от Бога, но есть сам Бог.

Значит, в человечестве Своем Богочеловек личен лишь потому, что Он в Божьей Ипостаси (enypostasis), причаствует Божьей Ипостаси и Богу, обладает Божьею Ипостасью и Богом, как самим Собою. Но, так как Богочеловек есть совершенный человек, невозможно допустить, чтобы в нем не было чего-нибудь присущего человеку, а в человеке было что-нибудь сверх присущего Ему. Следовательно, строго говоря, нет и не может быть человеческой или тварной ипостаси или Личности; если мы говорим о человеческой личности, так только в смысле обладаемой и причаствуемой человеком Божьей Ипостаси или Личности. И как же иначе, раз истинная личность – Божья Ипостась, а две личности не могут сразу обе быть истинными?

Так в Боге мы находим единство, высшее, чем индивидуальная личность, ибо Он – триипостасен, и притом единство, которое дулжно назвать личным, ибо ипостасное бытие не вне Его усии и ей не противостоит, будучи образом существования ее, а Он сам – личный Бог. Этим устраняется, как заблуждение, признание индивидуальной личности за единственное конкретно-личное бытие, т.е. отрицается всякий номинализм, и, напротив, утверждается реальность симфонически-личного бытия. А тем самым – и «строение» самой индивидуальной личности, как многоединства. Но, признавая Бога единственною истинною личностью, мы должны понять человеческую и вообще тварную личность, как причаствуемую человеком Божью Ипостась или обладаемое человеком имя Божие. Отсюда проистекает необходимость по-особому понять человека, именно – понять его как тварный безличный субстрат, неопределимостью и непостижимостью своею подобный Богу и вполне самодвижный. Смысл же человеческого и тварного бытия раскроется тогда, как его «лицетворение» или «обожение» (theosis)».

Конец цитаты.

III

Заметим, что в процитированном отрывке имеет место попытка сделать догмат «Богочеловека» более логичным, признав в Христе только одну «истинную личность» – божественную.

Но в связи с этим сразу же вспоминается монофизитство.

Еще один существенный момент. По Карсавину, человек является «тварным безличным субстратом, неопределенностью и непостижимостью своей подобным Богу», а смысл его бытия – «лицетворение» или «обожение».

Несмотря на использование термина православного официоза «тварный», унизительного для современного человека (неужели Л.П.Карсавин не мог написать «сотворенный»?), это очень похоже на учение Оригена о «предсуществовании душ» и божественной сущности людей, заклейменное как ересь на пятом Вселенском Соборе.

И в итоге, как бы мы ни старались «ужиться» с церковным официозом, все равно любая попытка увязать средневековые догматы с современным здравым смыслом приведет к тому, что новое – это хорошо забытое старое. Точнее, старые ереси. И церковные ортодоксы не скажут нам спасибо, и не примут нашу точку зрения, и не разработают на ее базе новый догмат.

При таком подходе могут получиться лишь невообразимые интеллектуальные наслоения, и процитированный текст Льва Карсавина – далеко не самый сложный и нечитабельный из множества написанных на эту тему.

И до здравого смысла мы так никогда не доберемся – еще Христос говорил, что «не вливают вино молодое в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают» (Мф. 9:17).

Значит, мы обязаны искать духовную опору исключительно в тех истоках христианского учения, когда еще не было ни православия, ни католицизма, ни так называемых ересей, а только Иисус Христос, апостолы и Новый Завет.

А поскольку, как мы показали, тогда не было догматов ни «Троицы», ни «Богочеловека», – нам придется обходиться без них. Помочь они нам ничем не могут, могут только помешать. Только что мы видели, в какой капкан из-за них попал Лев Карсавин, так давайте все-таки учиться на чужих ошибках, а свои, как говорится, наделать успеем.

Без ошибок еще никто не обходился, но ведь ошибался и Христос! Чего стоит его главная ошибка, что проповедовать надо было только в Израиле! (Мф. 10:5–6). Мы уже говорили, что если бы не апостол Павел, дело Христа вполне могло бы погибнуть.

А сомнения Иисуса (Мф. 26:37–39)? Как их увязать с догматом «Троицы» и «единосущностью Сына Отцу»? Неужели «вторая ипостась» молила в ночь перед арестом «первую ипостась» «пронести мимо эту чашу»? Какое-то странное общение, недостойное божественных всезнающих существ… А что в это время делала «третья ипостась»?..

Не будем смеяться над средневековыми заблуждениями, просто жаль, что они все еще безраздельно господствуют во всех крупнейших христианских церквях. Интересно, кто и когда все-таки первым решится отказаться от канонических догматов «Троицы» и «Богочеловека» – православие, католицизм или протестантизм?

А «Троица» могла бы остаться такой же исторической достопримечательностью и локальной философской категорией, как, например, «София – Божья премудрость». Последняя, как мы видели в VI главе, также не имела убедительных оснований в каноническом Священном Писании, и церковь отказалась от культа «Софии» еще в начале второго тысячелетия. Ничего страшного при этом не произошло, и христианство не погибло.

Заметим, что в ХХ веке о «Софии» вспоминали не только философы «Русского религиозного Ренессанса». Посвященные Софии храмы в Константинополе, Киеве и Новгороде сохранились до наших дней и являются столь же непревзойденными архитектурными шедеврами, как Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре.

Но догматы, не имеющие убедительного обоснования в Священном Писании, базой христианской религии быть не могут.

IV

Если бы отсутствие убедительного обоснования в Библии было единственным аргументом против догматов «Троицы» и «Богочеловека», меня можно было бы обвинить в догматическом консерватизме.

Но у неприятия этих догматов есть и другие аспекты, кроме богословского.

Исторический аспект мы рассматривали в двух предыдущих главах и видели, как эти догматы формировались в раннем средневековье и к каким кровопролитиям привели. И это неудивительно: ориентация на решение политических задач, а не на нравственный императив, неминуемо ведет к эскалации «социального» зла.

И сейчас мы рассмотрим социальный аспект неприятия догматов «Троицы» и «Богочеловека».

Все крупнейшие христианские церкви считают проявлением божественного естества «Богочеловека» то, что Христос владычествует над мертвыми и живыми (Рим. 14:9), имеет власть суда (Рим. 14:10), является «адресатом» молитв (1 Кор. 1:2), источником благодати (Рим. 1:7), источником спасения (Рим. 10:9), основателем церкви (1 Кор. 5:4)…

Но здесь, во-первых, опять переставлены причина и следствие – если Иисус все перечисленное получил, вознесясь на небо и севши справа от Бога, это о его происхождении и сущности ничего не говорит.

Во-вторых, все это у апостола Павла относится к мессианской роли Христа, а Мессия, как мы знаем, является «Помазанником Божьим», то есть человеком, наделенный Богом некими особыми полномочиями, правами и способностями.

Это мы уже рассматривали. В данном случае важно другое.

Средневековая церковь, переставив причину и следствие, придала «Помазаннику» в соответствии с догматом «Троицы» изначальную божественную сущность (отличную от божественной сущности людей), что вполне устраивало земных царей всех времен и народов, тоже «помазываемых» на царство и именовавших себя «Помазанниками Божьими».

По-видимому, царям, королям и императорам было мало воображать себя наравне с Мессией, хотели быть еще и наравне с Богом. Прямо-таки напрашивается аналогия с римским императором Калигулой, ко всем статуям языческих богов велевшим приставить свою голову.

Культ императоров ушел в прошлое (надеюсь, безвозвратно), но он вызвал к жизни «обратную связь», действующую и по сей день: множество людей воспринимает Иисуса Христа не как нашего заступника перед Богом, а как карающего государя.

Не случайно ведь в народе оказался столь популярен культ «Пресвятой Богородицы –заступницы» – она за нас ходатайствует перед Христом, Спасителем! Усилиями средневековой церкви народ перестал ожидать добра от Иисуса, но массовое сознание все равно нуждалось в «божественном добре», отсюда и огромное количество икон, посвященных Марии, и пышное празднование этапов ее жизни, и обращенные к ней молитвы. И получилось, что «добрая мать» урезонивает «злого сына», стремящегося всех нас отправить в ад…

И не учение Иисуса виновато в этих парадоксальных народных традициях. Они абсолютно логично вытекают из стремления средневековой церкви увязать в единое целое понятия Бога, Христа и царя.

Конечно, в XXI веке вряд ли справедливо обвинять католицизм и православие в том, что в средние века эти церкви признавали всемогущих императоров богами. Непонятно другое – кого церкви боятся сейчас?

Игнорируя простое и общедоступное учение Иисуса и апостолов, крупнейшие христианские церкви до сих пор не хотят признать, что божественное происхождение Христа аналогично нашему. И, тем не менее, до самого последнего времени божественность присваивалась земным «Помазанникам Божьим» – королям, царям и императорам.

Напрашивается крайне неутешительный и, надеюсь, несправедливый вывод: церкви ждут новых диктаторов, чтобы торжественно объявить их богами, а их подданных оставить в ранге «грешных тварей».

Подобный вывод, возникающий по вине средневековых догматов «Троицы» и «Богочеловека», вреден и для христианской религии, и для любой церкви.

Но, к сожалению, пока что на примере политики Русской православной церкви в отношении государственной власти мы видим правильность такого вывода. Сближение церкви и государства ведет к бесплодным попыткам «освящения» тех, кто этого не заслуживает. Пусть не в форме «помазания на царство», но суть от этого не меняется.

Нельзя одновременно служить и Богу, и президенту. «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24).

Отметим еще один аспект неприятия догмата «Троицы» – нравственный. Он состоит в том, что Христос как «несотворенная и единосущная вторая ипостась Троицы» для современного человека интуитивно непонятен и, следовательно, воспринимается в отрыве от каких-либо нравственных установок, обычно лежащих в подсознательной плоскости.

А сила христианства, как мы неоднократно показывали, именно в том, что оно является наиболее полным и адекватным практическим выражением нравственного императива. Более того – нравственных альтернатив христианству у миллиардов современных людей просто нет, и отрыв христианства от нравственности означает для них потерю всяких духовных ориентиров и ведет к торжеству «социального» зла.

Богословски гибель Иисуса толкуется как искупление наших грехов, но как человек он погиб за свое учение, показал нам пример, какой сильной может быть тяга к добру и любви, раз за нее можно пойти и на мучительную казнь.

А если Христос – не человек, а «Бог-Сын» или «Богочеловек», то в чем же пример?

Мнение церковных богословов о том, что мучения на кресте «Бога-Сына» должны были бы оказаться гораздо более сильными, чем мучения «обычного» человека, полностью укладывается в канву традиционного унижения людей ортодоксальными церквями. На самом деле, конечно, страдания любого человека, преданного мучительной смерти, бесконечны и непостижимы.

А получается, что подавляющее большинство современных людей может подумать (да и думает) следующее: «На то Христос и «Бог-Сын», чтобы проповедовать добро и любовь, и за это пойти на крест. Богу-то повисеть на кресте и воскреснуть – никаких проблем, а вот что нам, простым смертным, делать? Уж лучше мы как-нибудь обойдемся без добра и любви»…

И этот человек заходит в церковь, прослушивает непонятный набор песнопений и уходит, ничего не поняв и не почувствовав.

А если бы образ Христа мог стать понятным каждому! А если бы почаще звучали проповеди добра и любви, в том числе и во многих часах эфирного времени, предоставляемого церкви телекомпаниями! А если бы, например, патриарх периодически обращался к православным россиянам с призывами искоренить коррупцию, алкоголизм, наркоманию и прочие пороки общества, соблюдать те или иные моральные нормы (вплоть до чистоты на улицах), а к правительству России – прекратить очередную «локальную» войну и ускорить процесс ядерного разоружения!

Может быть, тогда в нашей жизни что-то стало бы реально улучшаться? Христианская духовность – огромная сила, и обидно видеть, как она скрывается под средневековыми обрядами…

Значит, необходимо максимальное упрощение, а не усложнение христианской догматики.

А пределы этого упрощения диктуются Священным Писанием – документом, на сегодняшний день (впрочем, как и в течение двух предыдущих тысячелетий) наиболее полно выражающим нравственный императив. Использование любых прочих догматических построений многократно увеличивает вероятность «социального» зла.

VI

У неприятия догматов «Троицы» и «Богочеловека» есть и космологический аспект.

Дело в том, что и православная, и католическая догматики формировались во времена господства птоломеевой геоцентрической системы мира, утверждавшей не просто исключительность, а единственность земной цивилизации.

Но сегодня, располагая несравненно большим объемом знаний о Вселенной, мы обязаны допустить, что и разумная, и духовная формы жизни присутствуют где-либо еще. Более того – что отнюдь не все формы жизни гуманоидны (анатомически аналогичны человеку).

Говоря о нравственном императиве, исходящем от Бога, мы с достаточной долей уверенности можем предположить его действие в условиях любых разумных форм жизни. Но церковный догмат «вочеловечения Бога-Сына» в условиях инопланетных цивилизаций принимает весьма странный характер.

Конечно, можно допустить, что «Бог-Сын» в выборе своей физической оболочки и способа казни учитывал специфику той или иной цивилизации и «вочеловечивался» в каждой по очереди. Но это и звучит несерьезно, и приводит к богословскому абсурду. Ведь, по самым ортодоксальным понятиям, искупительными для человечества стали именно крестные муки Иисуса. А если эти муки стали лишь одним эпизодом из долгого «обхода» различных цивилизаций, то теряется и исключительность, и значимость подвига Христа.

Гораздо более логичным и убедительным выглядит предположение о том, что на других планетах добру и любви учат какие-либо «местные» проповедники, и каждая цивилизация идет к познанию Бога и торжеству нравственного императива своими собственными путями.

Для нас такое предположение особенно важно потому, что и на Земле мы видим несколько крупнейших (так называемых «мировых») религий, ищущих свои пути к добру и любви.

Мы, если хотим называть себя истинными христианами, не вправе считать Будду или Мухаммеда ниже или выше Христа. Просто у буддистов свой духовный путь, у мусульман – свой, у христиан – свой, но цель (при добросовестном толковании соответствующих учений) у всех одна и та же – улучшение жизни на Земле и торжество нравственного императива.

Все вышесказанное относится и к различным христианским конфессиям.

Построение Царства Божьего – наша общая задача, и религиозной розни не место среди людей, объединенных нравственным императивом.

VII

Теперь, рассмотрев исторический, социальный, нравственный и космологический аспекты неприятия догматов «Троицы» и «Богочеловека», мы можем перейти к экуменизму.

Дело в том, что отказ от этих средневековых догматов (как и от всех средневековых церковных обрядов) мог бы стать основой объединения всех конфессий и создания «единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви».

А чтобы показать объективную необходимость экуменистического объединения церквей, необходимо понять, почему наличие в наименовании религиозной организации слова «церковь» (в частности, «Русская православная») отнюдь не является синонимом соответствия ее целей и деятельности учению Иисуса Христа.

Для этого еще раз вспомним дьявольские искушения, на сей раз все три.

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от дьявола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал.

И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами.

Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.

Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: ангелам своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, и не преткнешься о камень ногою Твоею.

Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.

Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.

Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и и Ему одному служи.

Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф. 4:1–10).

Современные церковные богословы крайне редко вспоминают эти искушения, да и в средние века их обычно обходили молчанием. Почему?

Не только потому, что этот эпизод является серьезным аргументом против догмата «Троицы»: дьявол вряд ли стал бы искушать всезнающего и всемогущего «Бога-Сына», «существовавшего прежде всех времен», «несотворенного и единосущного Богу-Отцу».

И не только потому, что имеет место противоречие в переводе: вплоть до конца XIX века в русском переводе Евангелия от Луки было написано не «Отойди от меня, сатана», а «Иди за мной, сатана» (как и в греческом оригинале). По всей видимости, Христос предлагал сатане одуматься и начинать вместе с ним служить Богу. Почему православные церковные богословы решили «упростить» диалог Иисуса с дьяволом – неизвестно.

Но все равно это тонкости, не меняющие общей сути. Главное – церковь не любит вспоминать дьявольские искушения из-за их символического смысла. Посмотрим:

В первом искушении (сделать камни хлебами) Иисус Христос отказался от земных благ.

Во втором (броситься с крыши храма) – от внешних эффектов.

В третьем (управлять земными царствами) – от государственной власти.

И получился прецедент, крайне неприятный для большинства священнослужителей. Им, конечно, надо было бы равняться на Иисуса и отказаться от материальных благ, показной роскоши и власти, но так хотелось и богато жить, и носить расшитые золотом одежды, и управлять государствами…

Что им было делать? Переписать два Евангелия, выбросив огромные куски текста про искушения? Нереально.

А спасительная для церкви идея была найдена еще в IV веке, и ею оказалась третья ипостась «Троицы»: если Святой Дух является таким же богом, как «Бог-Сын», значит, он делает все, что считает нужным.

Где в Евангелиях, например, сказано, что Святой Дух обязан отказываться от земных благ и царств?

А «Священное предание»? Как хотелось церкви, чтобы постановления Соборов, пап и патриархов «котировались» наравне с Библией! Естественно, уже в V веке появилось «духовное» толкование «Троицы» – Ветхий Завет (Бог-Отец), Новый Завет («Бог-Сын») и «Священное предание» (Святой Дух).

Впрочем, бесплодные попытки убедить церковь идти по «неудобному» пути Христа предпринимались неоднократно, и в связи с этим будет полезно вспомнить такое религиозное течение, как донатизм.

Относилось оно еще к временам диоклетиановых гонений начала IV века, было названо по имени карфагенского епископа Доната и состояло в том, что для любого священника необходима личная непогрешимость, иначе «святые таинства», совершенные им, теряют свою силу.

Естественно, подавляющее большинство священников это не устраивало, донатистов церковь ненавидела, и окончательно заклеймить донатизм как ересь удалось Августину на Карфагенском Соборе 411 года. Собор постановил, что Божья благодать действует независимо от святости служителя церкви.

Конечно, не сделай это Августин – сделал бы кто-то другой, и мы ни в коем случае не собираемся возлагать на Аврелия Августина за огромное количество злоупотреблений священнослужителей, как в средние века, так и в наше время. И за тайный разврат, и за финансовые махинации, и за политические интриги, и за многое другое, вплоть до беспошлинной торговли водкой и сигаретами Русской православной церковью при патриархе Алексее Ридигере.

Против донатизма часто выдвигается следующий «поэтичный» аргумент: труба может быть ржавой, а вода, текущая сквозь нее, чистой. Но на эту «поэтичную прагматику» можно сказать: не надо быть водопроводчиком, чтобы знать, что из ржавой трубы может течь только ржавая вода.

А если отвлечься от поэзии, то, естественно, никакими догматами не заставишь человека быть святым. Мы реально смотрим на мир и прекрасно это понимаем. И все же, если бы над церковными иерархами довлело донатистское представление о необходимой личной святости служителей церкви, от многих неприглядных поступков это бы их удерживало.

В несовершенном современном социуме миряне, а тем более коммерсанты живут по одним правилам, а священники все-таки должны жить по другим и, по возможности, подавать окружающим тот пример, который подал Иисус Христос: бескорыстная преданность своему делу и готовность пожертвовать ради него всем. Даже жизнью.

Но это в теории. На практике же все оказалось иначе.

VIII

Как мы знаем, в IV веке церковь стала государственной. В средние века Запад пошел по пути так называемого «папоцезаризма», а Восток – по пути «цезаропапизма». В первом случае священнослужители стремились получить государственную власть, во втором – государство стремилось подчинить себе церковь.

Не будем проводить новый исторический обзор – взаимоотношения римских пап, константинопольских и московских патриархов с соответствующими государствами общеизвестны. Скажем лишь, что и «папоцезаризм», и «цезаропапизм» не только являются типичными проявлениями «социального» зла, но и гибельны для церкви. И это можно доказать.

Прежде всего вспомним, что в V главе, работая по методологии «Кесарю кесарево», мы видели: понятие «государственная церковь» столь же абсурдно по своей сути, как и «добрый правитель». Церковь (хотя бы в идеале) служит Богу, а любое государство, как мы знаем, – дьяволу. «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24).

А сейчас мы поясним гибельность стремления любой церкви к статусу «государственной» на нашем основном «социальном» примере – волчьей стае.

В IV главе мы говорили о «счастливой охоте», являющейся базой «социального» зла. Но посмотрим: а так ли безоблачны отношения внутри волчьей стаи? Ведь ситуация «Акела промахнулся» воспроизводится на всех иерархических уровнях социума, где соседи только и смотрят, чтобы загрызть ближнего и занять его место в иерархии (или берлогу, или нору, или квартиру).

Так и получается, что даже нахождение внутри стаи на правах ее равноправного члена отнюдь не гарантирует волку ни жизнь, ни спокойствие, ни счастье. Более того – снижает вероятность наличия и того, и другого, и третьего.

Дело в том, что, например, лось – потенциальная жертва – может сообразить, что не надо заходить в места, где рыщет волчья стая, а надо пастись и растить лосят в труднодоступных болотах.

Но волку, находящемуся внутри стаи, покой только снится. Сквозь кровь и пыль, как в стихотворении Блока. И вероятность гибели волка не меньше, а то и больше, чем упомянутого лося. Биологи это подтвердят – у хищников нет врагов в природе, поэтому, если бы они не гибли во внутривидовой борьбе, то расплодились бы в огромных количествах.

Вернемся к человеческому обществу. То, что современный социум не любит проводников нравственного императива и абсолютно объективно стремится их распять, понятно (мы об этом много говорили в V главе). Но церкви, отказывающейся служить Богу и действующей по правилам государства, рано или поздно приходится не менее тяжело: ввязавшись в социальные отношения, она становится объектом интриг «соседей по социуму».

И в истории мы видим множество прискорбных примеров, когда в рамках борьбы «социального» зла с нравственным императивом церковь вместе с государством распинает пророков, а потом государство, уже по законам «внутрисоциумной» борьбы, «распинает» церковь.

В последнем случае, естественно, основным объектом зависти «соседей по социуму» является богатство (в форме и денег, и имущества), и начинаются банальные тяжбы. За «Патримонию Святого Петра», за доходы, за храмы, за монастырские угодья… За что только в течение двух тысяч лет своего существования церковь не вела тяжб! Что она только не приобретала, что у нее только не отбирали!

А в начале двадцатых годов ХХ века у православной церкви по «законам военного коммунизма» большевики отобрали все. И храмы, и имущество, и… верующих.

Большинство прихожан в лучшем случае равнодушно взирало, как чекисты топчут ногами ризы, а в худшем – принимало активное участие в «экспроприации экспроприаторов». И это, к сожалению, неудивительно – в глазах революционно настроенных народных масс церковь оказалась таким же «кровососом трудового народа», как и помещики, и буржуазия, и генералы, и царская семья.

Вряд ли стоит жалеть об «экспроприированных» иконах, ризах, кадилах и потирах – тысячи расстрелянных и погибших в лагерях священников являются куда более достойным предметом жалости. Но характерно, что патриарх Тихон (Василий Белавин) был в 1922 году арестован большевиками не из-за идеологической борьбы против марксизма-ленинизма, а из-за сопротивления массовому разграблению церквей.

Поэтому, как говорится, паки и паки помянем мученика Тихона, но все же пожалеем прежде всего о том, что политика Русской православной церкви на протяжении всего времени ее существования заключалась в следовании государственному «фарватеру».

До логического абсурда этот процесс довел еще Петр I, упразднив на Руси патриаршество и учредив Священный Синод под председательством обер-прокурора (мирянина). А большевики лишь воспользовались «плодами» многовековой политики слияния церкви и государства.

И мы констатируем: в начале ХХ века не было никакой духовной победы марксизма над христианством. Имела место политическая победа партии большевиков над другими политическими партиями и неокрепшей российской демократией. А судьбу проигравших разделила и Русская православная церковь, полностью слившаяся с государством и переставшая восприниматься народом как духовная сила.

Большевики в двадцатые–тридцатые годы не только отделили церковь от государства, но и практически разгромили ее. В 1939 году на территории России оставалось всего около ста действующих храмов, а на свободе – четыре архиерея.

Но в 1943 году Сталин, поняв необходимость сплачивающей национальной идеи, разрешил открывать храмы, семинарии, восстановил патриаршество, хотя и под контролем госбезопасности.

И опять начался процесс тесного срастания церкви и государства, принявший после гибели советской власти гипертрофированные формы. Коммунистов от тесного сотрудничества с церковью хотя бы удерживала марксистская идеология, а когда последняя ушла в небытие, правительство Российской Федерации вновь обратило свои взоры на религию как на идеологическую основу государства.

Конечно, пусть лучше государство хотя бы внешне опирается на христианство, чем на марксизм или любую другую социальную утопию. Но на какое христианство? С догматами «Троицы» и «Богочеловека», абсолютно непонятными подавляющему большинству верующих? С безнадежно устаревшими стереотипными понятиями рая и ада, ставящими под сомнение само право христианства на выражение нравственного императива? С множеством средневековых обрядов? С жесткой иерархической структурой?..

В философских книгах пламенные обличения неуместны, поэтому лишь процитируем интервью протоиерея Александра Меня, данное Сергею Бычкову в 1983 году. Мень наблюдал ситуацию в Русской православной церкви «изнутри», так что в его информированности сомневаться не приходится.

Вопрос: «В чем основные недостатки молодых священников?»

Ответ: «Первые христиане называли себя учениками. Молодые батюшки же стремятся как можно скорее стать учителями. Они не стремятся к духовному и интеллектуальному росту. Останавливаются в самодовольстве или ремесленничестве. Бытовизм быстро заедает, и пастырская совесть заглушается самодовольством. Глохнут к проблемам обычных людей, особенно нецерковных. Смотрят на все с узкоограниченной точки зрения. Этому способствует наш всеобщий акцент на культе, который превратился в «работу», берущую массу сил и времени. На прочее не остается времени порой даже у тех, кто хотел бы служить «в духе и истине». У священника должны быть интересы, соприкасающиеся с «профессией», а одна «профессия» может привести к страшной рутине».

Вопрос: «В чем, кратко, по-вашему, основная трагичность сегодняшней Русской православной церкви?»

Ответ: «В сегодняшнем положении в трагическое столкновение приходят два факта. Живой подспудный интерес к духовной проблематике у людей, обилие духовных запросов, поиски истины и большой творческий потенциал России, – но все это не получает должной пищи от нас, церковников. Виной тому сложившийся тип церковности, который отличается:

а) обрядоверием,

б) обскурантизмом (неприятием достижений культуры – С.З.),

в) конформизмом,

г) неспособностью ответить на запросы народа,

д) самодовольством замкнутой касты, которая с презрением смотрит на все «мирское»,

е) ностальгизмом – т.е. уверенностью, что «раньше было лучше». Отсюда ориентир на архаические формы набожности,

ж) отрывом от Евангелия и Писания вообще.

Это трагическое противоречие приводит к:

а) духовному упадку тех, кто приходит в Церковь,

б) обращению людей к суррогатам веры (оккультизму, йоге, парапсихологии и пр.)

Все это отягчается псевдоаскетической идеологией ленивых умом людей, которые, потрясая «Добротолюбием», живут куда более «широко», чем иной безрелигиозный интеллигент».

Конец цитаты.

Добавим: через десять–пятнадцать лет после этого интервью Русская православная церковь получила от государства беспрецедентные таможенные льготы и стала крупнейшим поставщиком в Россию алкогольных напитков и сигарет…

«Написано, – дом Мой домом молитвы наречется; а вы сделали его вертепом разбойников» (Мф. 21:13).

XII

В Священном Писании про церковь говорится много. Но про какую?

Апостол Павел пишет «находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе» о Боге, который «воздействовал во Христе, воскресив Его из мертвых и посадив одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства и власти, и силы и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем, и все покорил под ноги Его, и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть тело Его, полнота наполняющего все во всем» (Еф. 1:20–23).

Итак, церковь – глобальное сообщество людей, принимающих христианскую систему ценностей и верующих в Бога, воскресившего Иисуса-Мессию. Именно так, символически, толкуются слова Павла про «тело Христово», и с этим не спорят ни православная, ни католическая, ни лютеранская церкви.

И все прочие места из Священного Писания, посвященные Церкви (Мф. 16:18–19; 18:17; Рим. 8:14–17; Деян. 2:47 и др.), говорят именно о глобальном сообществе верующих. О той «единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви», о которой сказано и в «Никео-Константинопольском символе веры».

Ни о какой другой церкви в Писании речи не идет. Семь церквей, о которых пишет апостол Иоанн Богослов (Откр. 1:11), – всего лишь епархии церковной общины в Малой Азии, которые ни на «православие» («исключительную правильность»), ни на «католичество» («всемирность») не претендовали. То же самое относится и к епархиям, которые называет «церквями» апостол Павел (1 Кор. 7:17; 2 Кор. 1:1; Гал. 1:2 и др.)

В Писании также ничего не говорится и по поводу того, что любой епископ является «местоблюстителем Христовым», – этот догмат был выработан на рубеже I и II веков и впервые встречается у Игнатия Богоносца, сторонника жесткой церковной иерархии и «монархического» епископата. Да и не дай Бог никому из епископов оказаться «местоблюстителем» Христа на Голгофе…

Общеизвестна фраза Иисуса, сказанная апостолу Петру: «На сем камне Я создам Церковь мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного; а что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16:18–19).

Сразу заметим, что «вязать и решить» – традиционный старославянский перевод, в наше время устаревший настолько, что теряется символический смысл фразы. Гораздо вернее бы звучало «связывать и развязывать», или «связывать и освобождать», что по символической сути близко к екклесиастовому: «время раздирать и время сшивать» (Еккл. 3:7).

По всей видимости, в Мф. 16:18–19 речь идет об одобрении Христом действий апостола Петра (скорее всего, и его «правопреемников») на Земле. Церкви, естественно, с этим не спорят.

Но сразу возникает вопрос: какую из современных церквей считать той, о которой идет речь? Православную или католическую? А может быть, протестанскую? Или социнианскую? Или «свидетелей Иеговы»? Или «адвентистов седьмого дня»?.. Перечислять претендентов на «правопреемство» в отношении апостола Петра можно бесконечно.

К тому же что понимать под «правопреемством»?

Петр был первым призван на апостольское служение (Мф. 4:18), и весьма вероятно, что построение Церкви на «камне-Петре» означало констатацию того факта, что Петр был первым христианином. А тогда не означает ли это, что «ключи от Царства Небесного» и право «вязать и решить» имеет каждый христианин?

Впрочем, можно заявить и обратное: пока на Земле не будет «единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви», то есть глобального сообщества христиан, не будет и той Церкви, о которой говорилось в Писании. И пока что «вязать и решить» на Земле не имеет права никто.

Но в любом случае ни о православной, ни о католической, ни о протестантской, ни о какой-либо другой современной церкви в Мф. 16:18–19 речь не идет.

И жаль, что вышеупомянутые церкви (как и множество сект) крайне редко вспоминают следующие слова Иисуса из Назарета:

«А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос. Больший из вас да будет вам слуга» (Мф. 23:8–11).

XIII

Пусть в наше время идеи экуменизма – объединения всех церквей – выглядят утопичными. Но в исторической перспективе они восторжествуют вместе с нравственным императивом – такова, как говорится, воля Божья.

И это не пустые слова. Без объединения церквей (на первом этапе – христианских, а затем и прочих) вспышек религиозной розни не избежать, и ни о каком Царстве Божьем речи быть не может.

Некоторые полагают, что в Царстве Божьем православные будут жить отдельно, католики отдельно, русские отдельно, англичане отдельно, а мусульманам и буддистам туда вход будет полностью закрыт. Но давайте смотреть на вещи реалистично: такое «царство» Божьим не будет. «Социальное» зло нельзя считать побежденным, пока существует малейшая потенциальная опасность межнациональных и межконфессиональных конфликтов.

Мы уже говорили, что основой объединения всех конфессий и создания «единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви» мог бы стать отказ от средневековых догматов и обрядов. Сейчас мы можем сказать больше: в идеале догматика любой религии должна укладываться в одну строку, понятную всем, и эта строка должна быть наиболее полным и емким выражением сути нравственного императива.

Какой может быть эта строка – предугадать трудно. Лично я являюсь сторонником фразы Христа: «Возлюби ближнего своего, как самого себя» (Мф. 22:39), и в последующих главах у нас будет возможность поговорить о колоссальной силе этих слов.

Но какой бы эта строка ни была, как бы ни называлась такая «суперэкуменическая» религия – христианством, иудаизмом, буддизмом или как-либо еще, она должна быть наиболее полным и общедоступным выражением нравственного императива.

А если люди для того, чтобы любить друг друга и не делать друг другу зла, вообще обойдутся без каких-либо религиозных догматов (даже умещающихся в одну строку) – дай Бог.

И чем скорее мировые религии очистятся от средневековых наслоений, мешающих восприятию нравственного императива, тем лучше. Поэтому, в частности, я выступаю против догматов «Троицы» и «Богочеловека» и тем самым, несомненно, навлекаю на себя гнев большинства организаций, имеющих в своем наименовании слово «церковь» и использующих в своих целях учение Христа.

Для этих организаций экуменизм является вредной для амбиций и управленчески непредсказуемой организационной формой объединения (нечто вроде принудительного слияния корпораций), и это еще раз свидетельствует об их социальной направленности. Да и само слово «организация» является порождением исключительно современного социума, со всеми вытекающими последствиями в виде «социального» зла.

Что случилось с протоиереем Александром Менем, убежденным экуменистом и отважным критиком православного официоза, мы знаем. К сожалению, не он первый, не он последний.

Глава IX: грех и праведность

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Вступление

Глава I: нравственный императив: теория

Глава II: нравственный императив: практика

Глава III: «основной парадокс христианства»

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Глава V: методология «Кесарю кесарево»

Глава VI: «Троица»

Глава VII: «БогоЧеловек»

Глава VIII: Христианство и современность

Глава IX: грех и праведность

Глава X: «Непорочное зачатие»

Глава XI: Бог не убийца

Глава XII: Tеодицея: зло «природное»

заключение

НА СТРАНИЦУ «ФИЛОСОФИЯ, БОГОСЛОВИЕ»

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА