Сергей Заграевский. Новая христианская философия. Глава 6. "Троица"

«Настройку» христианского богословия мы начнем с вопроса, на который любая крупнейшая церковь – католическая, православная, протестантская – в любой момент готова дать самый развернутый ответ. А вопрос следующий:

Базой церковной догматики является «Троица» – три «божественные ипостаси»: Бог-Отец, «Бог-Сын» и Святой Дух. Это самостоятельные личности, причем у каждой из них есть свой «круг обязанностей». Впрочем, последние строго не разделены, и в том или ином действии Бога участвуют все ипостаси, хотя и в разной степени.

Так вот, увязывается ли такой подход со строжайшим монотеизмом, без которого христианская религия неизбежно превращается в нравственно размытую систему? Да и первая Священная заповедь звучит однозначно – Бог один (Исх. 20:2).

Церкви уверенно говорят – увязывается.

Вчитаемся в «Никео-Константинопольский символ веры». Это наиболее сжатая форма выражения церковной догматики, причем этот «Символ» признают и католики, и православные (за исключением католического добавления о «филиокве» – исхождения Святого Духа «и от Сына»). «Символ» по-древнегречески и означает «собирание вместе» или «выражение», так что такой подход вполне оправдан.

«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым. Егоже Царствию не будет конца.

И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго. Иже от Отца Исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки.

Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.

Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь».

Православный «Символ веры» написан на старославянском языке XV–XVII веков, и на современный русский язык церковь его не переводит, равно как и молитвы. Но из уважения к читателям я все же считаю необходимым перевести «Символ» на современный русский язык, не давая пока никаких комментариев:

«Верую в единого Бога-Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.

И в единого Господа Иисуса Христа, единственного Сына Божьего, рожденного от Отца прежде всякого времени, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу. Им же все было сотворено. Ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося. Распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день в соответствии с Писанием. И вознесшегося на небеса, и севшего справа от Отца. И вновь грядущего со славой судить живых и мертвых. Его Царству не будет конца.

И в Духа Святого, Господа, творящего жизнь, от Отца исходящего. Ему, говорившему через пророков, вместе с Отцом и Сыном воздаем поклонение и славу.

И в единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.

Исповедую единое крещение для очищения от грехов. Верю в воскресение мертвых и будущую жизнь.

Да будет так».

II

Ключевой формулировкой, создающей видимость разрешения проблемы политеизма, являются слова про «Бога-Сына»: «От Отца рожденного прежде всякого времени…, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу».

Итак, «Бог-Сын» рожден. Но поскольку он бог, то несотворен. Единосущен Отцу – вроде бы отпадает обвинение в двубожии, раз сущность Бога и «Бога-Сына» едина.

Если рассматривать все три положения – «рожден, несотворен, единосущен» – по отдельности, то, действительно, создается видимость разрешения проблемы политеизма. Но это лишь видимость, и как только мы начинаем рассматривать эти положения комплексно, сразу возникает множество противоречий.

Если «Бог-Сын» рожден, то он и сотворен. Как можно родить, не сотворя?

В принципе, никео-константинопольскую формулировку можно было бы применить не к «Богу-Сыну», а к обычным людям, рожденным от женщин. Все матери вынашивают и рожают, творят людей физически, но далеко не все – духовно. Наверное, физическое творение сына матерью тоже можно было бы оспорить и отнести к «компетенции» Бога или, как минимум, генетики. Но если «Бог-Сын» рожден от Бога, еще и «прежде всякого времени», когда не было ни женщин, ни генов, то никем, кроме Бога, сотворен быть не может.

А «единосущен Отцу»?

Когда в Ветхом Завете Бог сотворил человека «по своему образу и подобию», это более-менее понятно. Но если понимать «единосущность» буквально, то Христа вовсе не было, Бог сам принял его облик и пришел на Землю, сам себе молился и сам с собой разговаривал (так учил в начале III века Савелий Птолемаидский, один из основателей «монархианства»).

Раз это не так, значит, «единосущность» нельзя понимать буквально, то есть Христос был самостоятельной личностью. Этого церковь не оспаривает. Но, значит, если он тоже бог, то бога у нас два (а со Святым Духом – три), и мы оказываемся политеистами.

Остается только один вариант понимания «единосущности»: Христос – образ и подобие Бога. Мы, как известно, тоже (Быт. 1:26). Значит, «единосущен» Иисус прежде всего нам, людям, и в этом мы еще будем иметь возможность многократно удостовериться.

А «третья ипостась Троицы»?

Несмотря на то, что Святой Дух считается состоящим в таких же отношениях с Богом, как «Бог-Сын», только не «рожден», а «исходит», в «Символе» отсутствуют какие-либо формулировки про его «несотворенность» и «единосущность» – он просто объявлен третьим богом («Господа Животворящаго», «спокланяема и сславима»), безо всяких оговорок. Вроде бы должно подразумеваться само собой, что какова вторая «ипостась Троицы», такова и третья.

Но подразумевать можно все, что угодно, а пока что мы видим в официальном «Символе веры» ни что иное, как политеизм. В отношении «Бога-Сына» – скрытый, а в отношении Святого Духа – откровенный.

В «Никео-Константинопольском символе веры» есть и другие противоречивые моменты. Например, Христос воплотился от Духа Святого и Девы Марии, а через несколько слов мы читаем про Дух Святой, исходящий от Бога. Получается, что Дух Святой оказался чем-то вроде посредника при рождении «Бога-Сына».

Откуда такая странная формулировка, в принципе, понятно. В Евангелиях понятие Духа Святого, как мы помним, крайне многозначно, а по Матфею, Мария забеременела именно от «Духа Святого» (Мф. 1:18). У нас еще будет возможность убедиться в том, что апостол Матфей не был знаком с понятием «Троицы», а его формулировку в «Никейский символ веры» просто перенесли из «Апостольского».

Так называемый «Апостольский символ веры» сложился в конце II века, то есть к апостолам никакого отношения не имел. Тем не менее, приведем его целиком – он короток и, в отличие от Никео-Константинопольского, относительно прост и логичен.

«Верую в Бога-Отца, Вседержителя;

и во Христа Иисуса, Его Сына, Господа нашего, рожденного от Духа Святого и Марии Девы, распятого при Понтии Пилате и погребенного, в третий день воскресшего из мертвых, восшедшего на небеса, севшего справа от Отца, откуда Он грядет судить живых и мертвых;

и в Духа Святого, в Святую Церковь, в прощение грехов, в воскресение плоти».

Последние слова этого «Символа» мы еще вспомним в XI главе, когда будем говорить про «жизнь будущего века» – пакибытие. Сейчас лишь отметим, что ни в «Апостольском», ни в «Никейском» «символах веры» ничего про происхождение Святого Духа не говорилось, а в 381 году в Константинополе в соответствии с догматом «Троицы» добавили, что Святой Дух исходит от Бога, и Христос оказался одновременно и «Богом-Сыном», и внуком (сыном самостоятельного Святого Духа).

Наверное, можно было бы говорить об огромной силе традиций, из-за которых в течение тысячи шестисот лет церковь не исправила эти «редакционные» ошибки. Но ведь «Символ веры» – не простая молитва. В нем каждое слово имеет огромное значение. И если мы нашли столько нестыковок уже в предельно выверенном и отшлифованном «Символе», то в многотомном «Священном предании» количество противоречий возрастает на много порядков.

Для того, чтобы понять, являются ли эти противоречия простой случайностью или недобросовестными наслоениями «социального» зла, необходимо обратиться к истокам христианской религии.

III

Мы уже говорили во II главе, что, несмотря на декларативное отрицание неукоснительного соблюдения Закона Моисеева, образ Иисуса Христа в богословии апостола Павла мало отличается от ветхозаветного Мессии. Церковные богословы с этим не спорят и считают, что принципиально новое толкование сущности Иисуса Христа дал в конце I века апостол Иоанн Богослов.

Нам придется почти полностью процитировать вступление к Евангелию от Иоанна, положившее начало всем последующим церковным толкованиям сущности Иисуса Христа. Напомним, что это Евангелие было написано через двадцать–тридцать лет после смерти апостола Павла, когда церковь уже была большой и разветвленной организацией. Итак, читаем:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн (Креститель – С.З.). Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете.

Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца.

Иоанн свидетельствует о Нем и, восклицая, говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня. И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать, ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа. Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:1–18).

Именно этот отрывок стал основной богословской базой для обоснования взгляда на Иисуса Христа как на «Бога-Сына». Подчеркиваю – не для догмата «Троицы», а лишь для перехода от евангельского понятия «Сын Божий» к догматическому «Бог-Сын», который потом превратился во «вторую ипостась Троицы».

А для того, чтобы увидеть, как произошел этот переход и насколько он был обоснован, понадобится относительно подробный исторический обзор.

Начало гонений на христиан в эпоху императора Траяна (начало II века) свидетельствует, что именно в это время христианство по числу последователей и сфере влияния вышло за пределы иудейской секты. Раз императоры заметили и стали бороться – это о многом говорит. Нерон во время своих еврейских погромов 64–65 годов еще не отличал христиан от иудеев и уничтожал всех подряд.

А в конце I–начале II века христианство из иудейской секты превратилось в самостоятельную религию общеимперского масштаба и встало перед проблемой: как объяснять массам язычников, кому поклоняются христиане? Богу – да, но какому? Тому же, что иудеи, или нет?

Этот вопрос был для любого обращаемого язычника отнюдь не праздным – если я должен буду молиться не Зевсу и не Аполлону, то кому? Еврейскому Иегове? А в чем тогда разница между христианством и иудаизмом?..

Для того, чтобы понять объяснение про Мессию, требовалось знать Ветхий Завет. Его и в Иудее далеко не каждый знал.

Поэтому во II веке, чтобы отличаться от иудаизма, христианам понадобился свой «собственный» бог. Тогда и стали Иисуса Христа называть богом.

Вопросов, почему в монотеизме оказались два бога, в начале II века еще не задавали. Христианство было прежде всего «религией для бедных», а образованных людей среди бедняков тогда встречалось мало.

И все же богословское обоснование божественной сущности Христа рано или поздно должно было потребоваться.

Эта задача была не просто сложнейшей, но и теоретически неразрешимой. «Отменить» Бога и поставить на его место Христа никто не мог – это слишком явно противоречило Евангелиям, не говоря о Ветхом Завете.

Но, как известно, если что-то придумать необходимо, то это будет придумано независимо ни от чего.

Юстин (Иустин) Философ (ок. 100–165), придумал следующее: сославшись на знакомые нам места из Евангелия от Иоанна «Слово было Бог» (Ин. 1:1) и «Слово стало плотью» (Ин. 1:14), он истолковал их буквально и объявил Иисуса Христа «Божьим словом», обретшим плоть и пришедшим на Землю.

Натянутость такого подхода в то время не бросалась в глаза, ибо Юстин, основываясь на древнегреческой философии, отождествил высказывание «Слово было Бог» с часто применявшимся греками термином «Логос».

Вообще говоря, «логос» и переводится как «слово», но у Сократа «Логос» означал «истинное слово» (логику, источник и критерий объективного знания), у Гераклита – разумное начало природы, у стоиков – независимое от Бога самостоятельное организующее начало, у Платона – разум, расчет, рассуждение, доказательство, речь, а у Аристотеля – подлинную сущность каждой вещи.

Вопреки распространенному мнению, что на раннехристианскую догматику оказал значительное влияние Филон Александрийский, его трактовка «Логоса» сильно отличается от той, которую дал Юстин. У Филона «Логос» не существовал отдельно от Бога, а являлся самим умопостигаемым миром, «идеей идей». Фактически «Логос» оказался одним из проявлений Бога, которому сородствен любой человек.

А у Юстина «Логос» стал означать божественный разум, обретший плоть и пришедший на Землю в лице Иисуса Христа.

Так и возник этот синтез христианского богословия и древнегреческой философии – отождествление Иисуса с «Логосом».

А поскольку «Логос» у греков, как мы видели, считался чем-то вроде высшего разума, такое отождествление в условиях христианского богословия фактически означало признание Иисуса богом. Точнее, «Богом-Сыном».

Вроде бы «Сын Божий» и «Бог-Сын» – звучит почти одинаково, но на самом деле разница получилась принципиальной и легла в основу догмата «Троицы», появившегося через двести лет после смерти Юстина Философа.

V

Итак, ссылаясь на то, что «Слово было Бог» (Ин. 1:1) и «Слово стало плотью» (Ин. 1:14), Юстин объявил Иисуса Христа «Богом-Сыном» – «Логосом».

То, что во II веке это соответствовало политическим задачам церкви, которой был необходим «свой» бог, мы поняли. Но правомерно ли отождествление Христа с «Логосом» с точки зрения богословия, которое, по идее, должно опираться на Священное Писание, а не решать политические вопросы?

Вспомним начало книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт. 1:1–3).

Мы видим, что Бог творил мир словом, и первыми словами Бога были: «Да будет свет» (Быт. 1:3).

А теперь посмотрим на процитированное начало Евангелия от Иоанна.

Бога не видел никто никогда (Ин. 1:18), и начало бытия было в слове Бога (Ин. 1:3). В данном случае «слово» означает и действия Бога по сотворению мира (Быт. 1:3), что подтверждает ссылка на Псалтирь: «Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его – все воинство их… Ибо Он сказал – и сделалось; Он повелел – и явилось» (Пс. 32:6–9).

Божье слово от Бога неотделимо, и никакого другого способа познания Бога у людей нет – «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1:1). Божье слово нам принес Сын Божий, Христос. Оно в Христе обрело свою плоть (Ин. 1:14), то есть конкретное выражение. Христос был светом для людей (Ин. 1:7–9).

Иоанн называет Иисуса «словом» косвенно и один раз (Ин. 1:14), а «светом» – прямо и многократно (Ин. 1:7–9; 3:19; 12:46). К тому же Иоанн использовал понятие «слова» и в контекстах, полностью исключающем тождество «слова» и Христа:

«Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе; слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин. 12:48).

«Вы уже очищены чрез слово, которое Я преподал вам» (Ин. 15:3).

«Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был (в ссылке – С.З.) на острове, называемом Патмос, за Слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа» (Откр. 1:9).

Так почему же Юстин Философ отождествил Христа со «словом», а, например, не с Божественным светом?

Политическую мотивацию Юстина мы уже поняли. А для того, чтобы понять его богословскую мотивацию, необходимо вспомнить такое философско-богословское течение, как гностицизм.

VI

Многие профессиональные философы II–III веков, увлекшись христианством как «модной» идеей, не могли не попытаться выстроить на его базе «полномасштабные» философско-богословские системы. В этих целях в христианство «вставлялось» множество учений. Использовались понятия буддизма, индуизма, зороастризма, манихейства и многих других философских и религиозных систем, но на первом месте по «популярности» стояла древнегреческая философия.

Гностицизм – общее название этих «синтетических» философско-богословских систем.

Непосредственным предтечей гностицизма являлся современник Христа Филон Александрийский с его синтезом иудаизма и древнегреческой философии, а во II веке гностиками стали называть самых различных философов, «взявших на вооружение» Священное Писание. Наиболее известны из них Валентин и Василид, жившие в первой половине II века.

Что только гностики не придумывали! И «Демиург», и «Архонт», и «365 астральных ангелов», и «панспермия», и «София с ее супругом Желанным», и «Плерома», и «Ахамот» – вся эта эклектика нашла место в их учениях, центральной фигурой которых по «коньюнктурным» соображениям являлся Христос. Иисуса объявляли то призраком, то «благоуханием Духа Святого», то «новым эоном»… Мир у гностиков оказывался то иллюзией, то испытанием, то наказанием, состоял то из трех уровней, то из 365 сфер, то из 30 «эонов»…

Словом, гностики считали, что христианство само по себе чересчур просто и аксиоматично, и если его не «расцветить» специфическими философскими терминами и не присвоить всем понятиям броские и эффектные имена, то серьезные люди его не воспримут. К сожалению, эта точка зрения оказалась крайне живучей.

Из гностических понятий, проникших в церковную догматику и прочно в ней укоренившихся, наиболее известны «Логос» («Божье слово») и «София» («Божья премудрость»). Первому была уготована судьба предшественника «Троицы» и одного из центральных догматов церковного официоза, а вторая много столетий спустя стала знаменем «Русского религиозного Ренессанса».

«Логос» и «София» теснейшим образом переплетены, и спектры их «компетенции» практически полностью совпадают – гностики сделали греческое слово «софия» (мудрость) именем собственным и наделили «Софию», интерпретируемую как личность женского пола, широчайшим спектром «полномочий».

В Священном Писании о премудрости Бога говорилось многократно (Прит. 8:22; Лк. 11:49; 1 Кор. 1:24; апокрифическая книга Премудрости Соломона), но никакого личностного характера она не имела. Впрочем, как и Божье слово. Но древнегреческая языческая традиция обожествления всех явлений природы (заря – Эос, смерть – Танат, война – Арес, любовь – Афродита и т.п.) принесла свои плоды.

То же самое произошло и с «Логосом», только его отождествили с Христом. Впрочем, «София» долгое время отождествлялась с «Богоматерью» – по всей видимости, гностикам и их последователям не хватало «женского начала» в мире.

О «Софии» часто говорилось и тогда, когда речь шла о сотворении мира. Получалось, что «София» – нечто вроде «матрицы», по которой Бог творил мир, а «Логос» – конкретное наполнение этой «матрицы».

В первом тысячелетии «София» также использовалась и как аналог Святого Духа, и как символ христианской церкви, и как олицетворение государственности и всех средневековых представлений о «порядке» на Земле. Неудивительно, что величайшие византийские и русские храмы – София Константинопольская, София Киевская и София Новгородская – были посвящены именно «Божьей премудрости».

Впрочем, на Руси культ «Софии» просуществовал сравнительно недолго и еще в домонгольское время был вытеснен культом «Богородицы». Постепенно церковь от «Софии – Божьей премудрости» вообще отказалась, так как нашла гораздо более удобную для себя роль «хранительницы Святого Духа», который в Священном Писании упоминается гораздо чаще и, в отличие от «Софии», в личностном контексте.

Сейчас подавляющее большинство людей отождествляет «Софию» не с «Божьей премудростью», а с великомученицей Софией, матерью Веры, Надежды и Любови. Гностическому «Логосу» повезло больше – благодаря догмату «Троицы» он удержался в церковной догматике.

Впрочем, и «София-Божья премудрость» полностью забыта не была.

Большинство философов «Русского религиозного Ренессанса» увлеклось гностицизмом как синтезом христианства и «настоящей» философии. В частности, Владимир Соловьев включил в свое учение наряду с каноническими христианскими понятиями и некоторые гностические, прежде всего «Софию». По его стопам пошли и Павел Флоренский, и Сергей Булгаков, и братья Трубецкие.

И сейчас «софиология» является направлением, очень «модным» в русской философии. Да и вообще, когда читаешь современные философские труды, где перемешаны понятия Бога, Христа, «Троицы», «Абсолюта», «Логоса», «Софии», «нирваны», «Шамбалы», «кармы», магии, оккультизма и многого прочего, прежде всего вспоминаются гностики, недооценившие колоссальную способность христианства отвечать на духовные запросы не только широких народных масс, но и самых образованных людей, в том числе профессиональных философов.

VII

Теперь, когда мы поняли принципиальную разницу между христианством и гностицизмом, необходимо констатировать: церковное богословие II–III веков пошло по пути гностицизма. По этому же пути пошла и вся последующая патристика (учения так называемых «отцов церкви» – от Афанасия Александрийского до Иоанна Дамаскина).

Как мы вскоре увидим, все попытки хотя бы частичного возврата к учению Христа и апостолов объявлялись ересями и беспощадно преследовались.

К сожалению, вполне логично, что основателем и первым представителем патристики церковь считает Юстина Философа, объявившего Христа «Логосом» и фактически являвшегося гностиком.

В советское время эта ситуация привела к парадоксальному «синдрому Филона Александрийского» – этого философа, синтезировавшего Ветхий Завет и древнегреческую философию, марксистские идеологи считали предшественником христианства. Для дискредитации учения Христа требовалось выявить его «источники», и благодаря юстиновскому «Логосу» была найдена «полезная» параллель с Филоном. Вроде бы и христианство, и Филон опирались на Ветхий Завет, и в обоих учениях используется схожая терминология, так что такая параллель выглядела «убедительно».

На самом деле Филон был современником Христа, жил не в Иудее, а в Александрии, поэтому вряд ли Христос как-либо опирался на его учение – было вполне достаточно и ветхозаветных пророков. Да и по всем философским и богословским меркам учение Филона к христианству никакого отношения не имело.

Филон Александрийский был предшественником не христианства, а гностицизма. Соответственно, предшественником и патристики, и современной церковной догматики.

Так, «Логос» стал центральным догматом учения Тертуллиана, который считал, что до пришествия на Землю Иисус в той или иной форме существовал, но в единстве с Богом-Отцом, как «слово внутреннее». После рождения он стал «словом произнесенным».

В книгах Тертуллиана присутствовал и Святой Дух, что дало повод некоторым церковным богословам объявить его родоначальником догмата «Троицы». Но на самом деле его учение к «Троице» никакого отношения не имело, и догмат появился более чем через сто лет после его смерти.

О Святом Духе Тертуллиан, действительно, писал, но исключительно как о христианской духовности – божественной силе, «заместившей» Христа на Земле после его распятия. Об этом говорилось и в Евангелиях (Ин. 20:22), так что Тертуллиан просто констатировал общеизвестный факт.

На таком представителе ранней патристики, как Ориген, следует остановиться особо. Дело в том, что, как бы мы ни относились к гностическому «Логосу», божественная сущность Христа имеет множество подтверждений – и в Евангелиях, и в Соборных посланиях.

В качестве примера можно привести фразу Иисуса: «Прежде, чем был Авраам, Я есмь» (Ин. 8:58). В точности ее передачи апостолом Иоанном сомневаться не приходится, так как она стала итогом длительной богословской дискуссии Христа с ортодоксальными иудеями. И хотя в этой дискуссии прозвучал очередной «приговор» гностическому «Логосу» («Я знаю Его (Бога – С.З.) и соблюдаю слово Его» (Ин. 8:55), – если следовать гностицизму, то получается, «Логос» сам себя соблюдает), принципиально другое.

Как истолковать слова о том, что Христос существовал прежде Авраама? Что Иисус – бог? Но тогда у нас два бога, и как это увязать с монотеизмом?

Ориген попытался это сделать, причем небезуспешно. Он, в отличие от Юстина и Тертуллиана, не говорил о тождестве «Логоса» с Христом и оперировал терминами потенциальной и актуальной энергий. До своего рождения Иисус был потенциальной, внутренней энергией Бога и, следовательно, существовал вечно. А потом он пришел в мир и стал актуальной энергией.

Часто считается, что Ориген заложил базу для догмата «Троицы», называя «Отца, Сына и Святого Духа» божественными ипостасями. Но на самом деле он анализировал взаимоотношения прежде всего Бога и Христа, в итоге признав Богом в абсолютном смысле только Отца. Христос, по Оригену, есть второй бог. Святой Дух, в свою очередь, произошел от «Бога-Сына» и относится к нему примерно так же, как «Бог-Сын» к Богу, не являясь при этом богом.

Если обобщить сказанное, то у Оригена все логично: Христос, родившись от Бога, создал и оставил нам христианское учение – Святой Дух.

Но оставался «скользкий» вопрос – как в монотеизме оказались два бога, и, чтобы отвести от себя обвинения в язычестве, Ориген называл всех остальных людей также богами. И душа Иисуса, и души всех людей существовали вечно, до сотворения мира (так называемое учение о «предсуществовании душ»). Вспомним Псалтирь: «Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего – все вы» (Пс. 82:6).

Таким образом, начал Ориген с признания Иисуса богом, а закончил признанием богами всех нас.

На самом деле Оригена тоже можно обвинить в политеизме, только богов получается не два и не три, а много миллиардов. В XI главе у нас еще будет возможность вернуться к этой проблеме, говоря об «обожении» людей.

И, тем не менее, позиция «Христос – бог, но и все люди – боги» имеет многочисленные основания в Священном Писании. Но прежде чем мы приступим к ее детальному рассмотрению, продолжим исторический обзор. Сейчас наша задача – понять, что из себя представляет догмат «Троицы», а когда мы рассмотрим путь его формирования и поймем его сущность, то в качестве одной из альтернатив вспомним и позицию Оригена.

VIII

В III веке церковная догматика практически не выходила за пределы анализа Священного Писания, и оно было главным аргументом в философско-богословских спорах.

Но было одно исключение – обожествление Иисуса из Назарета. Мы рассмотрели позиции по этому вопросу трех философов-богословов – Юстина, Тертуллиана и Оригена. Но была и четвертая – епископа Иринея Лионского.

Последний считал, что теории происхождения Христа как «Логоса» не нужны и даже вредны, так как они усложняют понимание верующими христианской религии. Ставя во главу угла простоту восприятия христианства массами язычников, но при этом не отказываясь от «собственного» христианского бога, Ириней говорил, что для веры достаточно того, что есть Бог и «Бог-Сын». Обвинения в двубожии Иринея не беспокоили.

Эта позиция нашла немалый отклик среди «рядовых» священников, занятых миссионерской деятельностью и не вникавших в богословские тонкости.

Но было и множество священнослужителей, не согласившихся с Иринеем и выдвинувших труднопереводимый лозунг, нечто вроде «необходимо держаться за монархию». Иными словами, они понимали, что церковь рано или поздно столкнется с обвинениями в язычестве, и поэтому необходимо придерживаться абсолютного и неоспоримого монотеизма.

«Держаться за монархию» можно было двумя путями.

Так называемые «монархиане-модалисты» (от слова «модус» – способ проявления) видели в Иисусе самого Бога, который принял человеческий облик и ходил по Земле.

За это выступал Савелий, епископ Птолемаидский, живший в начале III века. О нем самом мы почти ничего не знаем, но «издержками» его учения церковь пользуется до сих пор – именно Савелий (а не Тертуллиан или Ориген) первым ввел во взаимоотношения Бога и «Бога-Сына» третью «ипостась», Святого Духа, и объявил их всех «единосущными».

Но, тем не менее, Савелий был посмертно назван еретиком на Соборах 261 и 262 годов, ибо «единосущность» в его понимании означала полное единство – одно божественное лицо в разных проявлениях. Значит, по Савелию получалось, что Христос, молясь Богу, молился сам себе, а разговаривая с Богом, разговаривал сам с собой. Это было совсем странно.

Кроме того, учение «модалистов» очень напоминало докетизм – раннюю ересь II века (от греческого «докес» – «казаться»).

Мы в свое время не уделили докетизму должного внимания потому, что он не имел четкой линии, выраженного лидера и распадался на ряд локальных течений, многие из которых вошли в гностицизм. Суть докетизма можно кратко выразить как отрицание телесного существования Иисуса. Пришел к нам некий дух, походил по земле, повисел на кресте и улетел обратно на небо. Словом, не Христос, а галлюцинация Матфея, Иоанна, Петра и прочих.

В такой массовый гипноз даже во II веке поверить не могли, и докетизм мало кто воспринимал серьезно.

Но вернемся к монархианству. Так называемые «монархиане-динамисты» считали, что Иисус Христос – земной человек, в котором действовала божественная сила. Отсюда и название «динамисты» – от «динамо», что переводится с греческого как «сила».

Считается, что первыми «монархианами-динамистами» были полулегендарные Феодот-кожевник и Феодот-банкир, жившие на рубеже II и III веков. А в середине III века это христологическое течение возглавил Павел Самосатский, епископ Антиохийский.

Последний, состоя в хороших отношениях с Зиновией, царицей Пальмиры и Сирии (вассалом Рима), сделал христианство уже в III веке государственной религией местного (сирийского) масштаба, даже совмещал должность епископа с высоким постом в сирийском правительстве. Правда, противники Павла Самосатского утверждали, что он зазнался, считал себя великим человеком, и даже в некоторые гимны в честь Спасителя вставил свое имя. Тем не менее, в трезвомыслии ему отказать было трудно.

Но церкви был нужнее Христос как «Бог-Сын», и учение Павла Самосатского в 269 году на Антиохийском Соборе осудили как ересь.

Поскольку мы начали рассматривать наиболее известные раннехристианские ереси, заметим, что во II–III веках за них еще никого не сжигали. На христианство периодически обрушивались гонения, и в роли инквизиции выступали римские императоры, уничтожая всех христиан подряд. Богословские диспуты чаще всего проходили в знаменитых катакомбах, были тихими и культурными, и еретиков-епископов смещали редко – новую кандидатуру на столь опасную должность было найти непросто.

Хотя, впрочем, Павла Самосатского после осуждения на Соборе 269 года лишили сана и силой выгнали из епископского дома, но, видимо, лишь потому, что гонения в это время утихли, правители Сирии стабильно покровительствовали христианству, и место было «теплым».

Итак, к началу IV века монархианство практически прекратило существование, и к расцвету церкви при Константине I христианская догматика пришла с относительно простым, хотя и размытым пониманием Христа как «Бога-Сына».

Обе «официальные» точки зрения – Иринея Лионского и Юстина Философа – пользовались практически равными правами.

IX

На смену монархианству через полвека пришло арианство, только эпоха уже кардинально изменилась – императором был Константин I.

В 318 году александрийский священник Арий вступил в спор со своим епископом Александром. В скором времени в их спор включилась не только вся церковь, но и значительная часть населения империи.

Арий опирался на «динамическое» монархианство Павла Самосатского, но с принципиальной разницей, касавшейся тождества Христа и «Логоса».

Павел Самосатский полностью отрицал гностические идеи Юстина Философа и радикально полагал, что отождествление Христа и «Логоса» абсурдно. По Павлу, Иисус Христос – человек, а «Логос» – божественная субстанция, данная ему Богом.

Арий так далеко не пошел и придерживался линии Юстина, с той лишь разницей, что утверждал, что «Бог-Сын» не вечен, не безначален, поскольку он является сыном. И даже если он рожден, как положено «Логосу», «прежде всякого времени», то до своего рождения он все же не существовал.

Оппонент Ария, Александр, епископ Александрийский, защищал одно из положений учения Оригена, ставшее официальной позицией церкви: «Бог-Сын», родившийся «прежде всякого времени», хотя бы в силу этого вечен и безначален – как определить начало, если еще не было отсчета времени?

С точки зрения современного понимания вечности такой спор не имеет смысла, так как оба события, «рождение Бога-Сына» и «начало всякого времени», бесконечно удалены, а оппоненты пытаются определить, какое из них произошло раньше. Какое из двух бесконечно больших чисел больше? В наше время не надо быть математиком, чтобы понять, что такой вопрос некорректен.

Но если отбросить богословско-математические изыски, то интуитивно ариане понимали: поскольку речь идет о взаимоотношениях «отец-сын», значит, «Бог-Сын» в любом случае появился позже Бога-Отца и, как говорил Арий, «было время, когда его не было».

Наверное, интуитивно то же самое понимали и оппоненты Ария, но дальнейшее развитие этой идеи приводило к весьма нежелательным для церкви выводам относительно божественной сущности Христа.

При признании позиции Ария в любом случае получались две божественные личности: Бог – вечная и изначальная, «Бог-Сын» – «менее» вечная и не изначальная. Значит, никакой казуистикой нельзя было прикрыть тот факт, что имели место два разных бога, и во избежание обвинений в язычестве приходилось становиться на точку зрения осужденного в 269 году Павла Самосатского и признавать, что Христос – человек.

Арий так далеко зайти не посмел и придумал термин «подобосущность Сына Отцу» – нечто среднее между божественным и человеческим естествами Христа. Впрочем, народными массами и «рядовыми» священнослужителями арианское учение все равно оказалось воспринято ближе к тому, что Христос – такой же человек, как все.

Наиболее непримиримым оппонентом Ария был Афанасий, преемник Александра на посту александрийского епископа, позже прозванный Великим. Такого же прозвища удостоился его ученик и последователь Василий Кесарийский. Был и еще один «великий» противник арианства – писатель-богослов Макарий Египетский.

Отметим, что из богословов за все предыдущее и последующее время титул «великий» церковь присвоила лишь учителю Фомы Аквинского, Альберту фон Больштедту, и то прежде всего благодаря его знаменитому ученику. «Великих» римских пап было всего двое – Лев I и Григорий I, а «великих» патриархов вообще не было. Еще церковь «возвеличила» нескольких монахов, и это все.

Получается, что трое из четверых «великих» богословов прославились в борьбе с арианством, и это тоже говорит о масштабах последнего.

В полемике Афанасия с Арием в последний раз восторжествовала точка зрения Оригена, склонившая общественное мнение, как это ни парадоксально, к позиции Афанасия. Как мы помним, Ориген говорил о том, что Иисус – бог, но и все мы боги. Против Ария это сыграло великолепно, ведь Арий, отрицая безначальность Христа, отрицал и учение Оригена. Последний признавал безначальность («предсуществование») душ всех людей, в том числе и Христа, а людям всегда хотелось немножечко побыть богами.

Очень эффектно, а главное, своевременно сказал Василий Кесарийский: «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом».

Впрочем, по отношению к людям позиция церкви вскоре изменилась: когда в середине IV века надо было апеллировать к широким народным массам, Афанасий и Василий всех называли богами, а когда разгромили арианство, об этом быстро забыли, и люди уже при Аврелии Августине, всего лет через пятьдесят, оказались «мерзостными сосудами греха» и «тварями». И пусть «тварь» – всего лишь церковно-православная интерпретация понятия «сотворенное существо» (к сожалению, нашедшая место и в библейском переводе XIX века – Мк. 16:15; Рим. 1:25; 8:19; 2 Кор. 5:17), все равно для любого современного человека этот термин унизителен.

Откроем словарь Ожегова: «Тварь. 1. Живое существо вообще (устар.). Бессловесная Т. (о животных). Всякой твари по паре (погов.: всех понемногу; разг. шутл.). 2. Недостойный, негодный человек (прост. презрит. бран.)»

Но отвлечемся от церковной терминологии (хотя она тоже весьма показательна) и констатируем, что даже сейчас нам при всем желании не удастся выяснить, кто был прав по сути – Арий или Афанасий.

Дело в том, что их полемика быстро переросла в чисто схоластический спор, и это отняло у Ария единственный шанс на победу – апелляцию к здравому смыслу. В конечном счете, как мы говорили, они оказались неправы оба, пытаясь сравнить события бесконечной удаленности – «начало вечности» и «рождение Сына от Отца».

Неудивительно, что полемика о том, быть арианству ересью или каноном, длилась в течение минимум трех веков. К тому же на фоне принципиально неразрешимой богословской проблемы возникло еще и множество проблем политических.

X

А политически все выглядело следующим образом.

Когда император Константин в 324 году после победы над Лицинием захватил восточную часть Римской империи, он столкнулся с разбродом в епископских умах и прежде всего приказал прекратить «пустые споры». Споры не прекратились. Тогда Константин в 325 году созвал Никейский Собор и лично на нем председательствовал.

На Соборе победили противники Ария, и последний вместе с несколькими епископами был отлучен от церкви и сослан. Был принят «Никейский символ веры», в котором про «Сына, от Отца рожденного», говорилось: «несотворенного, единосущного Отцу». Следовательно, Христа официально признали «Богом-Сыном».

Победителей стали называть словом «омоусиане» («омоус» по-гречески означает «единосущность»). Любопытно, что позиция Ария называлась «омиусианство» («омиус» – «подобосущность»). Сколько человеческих судеб было сломано из-за одной буквы…

Но омоусиан, победивших на Никейском Соборе, ждало еще много испытаний. Их главный догмат «Сын единосущен Отцу» не выдерживал никакой критики: он был еще в 269 году предложен на Соборе, осудившем монархианина-«динамиста» Павла Самосатского, но был отвергнут из-за явной противоречивости – как две отдельные личности, Бог и «Бог-Сын», могут быть «единосущны» настолько, чтобы составлять единого Бога?

Более того, термином «единосущность» пользовался «противоположный» монархианин – «модалист» Савелий Птолемаидский. А в его понимании «единосущность Отца и Сына», как мы помним, означала просто одну личность, что было неменьшим абсурдом.

Неудивительно, что через три года арианам удалось склонить на свою сторону Константина. В 328 году Арий и его соратники были возвращены из ссылки, а в 335 году на Соборе в Тире лишили епископского сана и отправили в ссылку уже Афанасия.

Арий Александрийский умер в 336 году. После смерти императора Константина в 337 году омоусиане во главе с Афанасием вернулись из ссылки и получили епископские кафедры, но ненадолго: арианин Евсевий, патриарх Константинопольский, в 339 году опять Афанасия «разжаловал». Последний уехал в Рим, к папе Юлию, который его оправдал на Соборе 340 года.

Чтобы не утомлять читателя подробностями политических интриг, которые обе стороны плели вокруг императоров, скажем лишь, что Афанасия опять разжаловали в 355 году, император Юлиан Отступник в 361 году вернул ему епископскую кафедру, но через год отобрал. К середине шестидесятых годов арианство почти повсеместно победило, но сравнительно ненадолго.

Афанасий Александрийский умер в 373 году, но его дело продолжили Василий Кесарийский и Григорий Назианзин, прозванный Богословом.

Омоусианам (сторонникам «единосущности Сына Отцу») требовалось переключить внимание с подчеркиваемой арианами личности Иисуса на схоластического «Бога-Сына». Мы видели, что это было крайне непросто, нужна была «свежая идея», и ее в конце тридцатых годов IV века выдвинул Афанасий, а в шестидесятые–семидесятые годы развили Василий и Григорий.

Эта идея – объявление богом Святого Духа – стала в сороковые–пятидесятые годы IV века «козырной картой» в политической игре двух омоусианских церковных группировок.

Одну из них возглавлял Македоний I, константинопольский патриарх. К другой принадлежали Павел I, константинопольский патриарх, Юлий I, римский папа, а также епископы-богословы Афанасий Александрийский, Василий Кесарийский и Григорий Назианзин.

И Македоний, и Павел были омоусианами, но боролись не только с арианством, но и друг с другом. Павел был патриархом с 337 по 339, потом с 341 по 342, потом с 346 по 351 годы, а Македоний им был с 342 по 346, потом с 351 по 360 годы. Между ними «вклинился» арианин Евсевий (патриарх в 339–341), а в 360 году патриархом надолго стал арианин Евдоксий. Нетрудно представить себе исключительный накал политической борьбы в церкви IV века.

Политику Павлу нужно было богословское обоснование для борьбы против политика Македония. Богослов Афанасий его предоставил, и это был именно Святой Дух, превращенный в «третью ипостась Троицы».

Македоний считал возведение Духа в ранг третьего бога ненужным и излишним. Афанасий, Василий и Григорий воспользовались этим и перевели споры в русло чистой схоластики, где, как профессиональные богословы, оказались сильнее.

Из этих лидеров омоусианства до начала восьмидесятых годов дожил только Григорий Назианзин. Ему удалось, став в 379 году константинопольским патриархом, склонить на свою сторону императора Феодосия I и в 381 году утвердить догмат «Троицы» на втором Вселенском (Константинопольском) Соборе.

Характерно, что про исхождение Святого Духа в «Никейском символе веры» 325 года ничего не говорилось, и слова про «Духа Святаго, Господа, Животворящаго. Иже от Отца Исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки» являются добавлением Константинопольского Собора 381 года, которое не стали делать развернутым. Председательствовавший на Соборе Григорий Назианзин избегал лишних конфликтов с последователями бывшего патриарха Македония и не ставил акценты на спорных вопросах.

Какой откровенный политеизм в итоге получился, мы уже говорили, анализируя «Никео-Константинопольский символ веры».

Тем не менее, «Троица» устраивала и императора, и большинство епископов: на тот момент (подчеркиваю – только на тот момент) она была в догматическом плане стабилизирующим компромиссом, а в политическом – «работала на имидж» христианской церкви.

Во-первых, Афанасий, Василий и Григорий, разработав и отстояв догмат «Троицы», возводили Святой Дух, символизировавший христианскую религию во главе с церковью, в культ наравне с Богом и Иисусом Христом.

Во-вторых, они приводили христианское богословие к весьма эффектной «троичной» форме.

Цифра «три» завораживала древний мир не меньше, чем «семь». В Библии можно найти много троекратных прославлений Господа, да и троекратное повторение фразы дает инстинктивное равновесие в любом высказывании. Вспомним веру, надежду, любовь. Да и если говорить о народных традициях – и богатырей три, и у сказочных царей всегда три сына, и в анекдотах нашего времени перед заключительной остротой предпосылка чаще всего повторяется три раза. Треугольник, как известно, определяет плоскость, это простейшая геометрическая фигура, форма пирамид, три кита, на которых стоит Земля, и прочее, и прочее, и прочее. Кстати, последнее говорится тоже троекратно.

В-третьих, Святой Дух как третий бог оказался весьма удобен и для государственных, и для имущественных притязаний церкви, которая объявила себя его «хранительницей».

Таким образом, догмат «Троицы» превратился в сильнейший политический и психологический фактор. Когда Отцу оказался «единосущен», кроме Сына, и Святой Дух, церковное богословие превратилось в эффектную законченную систему, абсолютно самодостаточную и оторванную от всякой реальности.

То, что «Троица» опиралась на учение монархианина-«модалиста» Савелия, победителей не беспокоило.

XII

А что можно сказать про «Троицу» в богословском аспекте?

Относительно Иисуса Христа мы уже показывали, что никаких оснований в Священном Писании объявление его «второй ипостасью» не имеет.

По поводу Святого Духа мы видим множество мнений евангелистов, вплоть до того, что его нам оставил Христос, дунув (Ин. 20:22). Но принципиально то, что Дух как самостоятельный бог нигде не фигурирует. Кое-где так называется сам Бог (Мф. 1:18), кое-где Дух Святой выступает как посланник Божий (Мф. 4:1), иногда в виде голубя (Лк. 3:22), но в подавляющем большинстве случаев это духовность или христианское учение (Лк. 4:1; 11:13; Ин. 3:34; 15:26; 16:13 и др.)

Святому Духу в Новом Завете придается колоссальное значение, вплоть до того, что Иисус говорит: «И всякому, кто скажет слово на Сына Человеческого, прощено будет; а кто скажет хулу на Святого Духа, тому не простится» (Лк. 12:10). Из этих слов Иисуса можно сделать множество далеко идущих выводов. Ведь, например, получается, что Христос даже готов простить неприятие христианства, своего учения, если люди готовы жить в соответствии с христианскими духовными заветами…

Но, опять же, все вышесказанное к догмату «Троицы» не имеет никакого отношения. Наоборот – Христос в этой фразе «дистанцирует» Сына Человеческого и Святого Духа, то есть об их догматической «единосущности» речи быть не может.

Часто цитируемая фраза Иисуса: «Научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Мф. 28:19) о сущности и взаимоотношениях последних ничего не говорит и для нашего исследования бесполезна. На нее ссылаются защитники «Троицы», и абсолютно напрасно – ничего, кроме простого перечисления уже известных понятий, здесь нет. Многие противники «Троицы» клеймят эту фразу как фальшивку, что является другой крайностью. Догмат «Троицы» включает в себя гораздо больше понятий, чем простое перечисление имен Отца, Сына и Святого Духа, а здесь мы не видим ни «единосущности», ни «несотворенности».

Обычно в защиту догмата «Троицы» приводится цитата из первого Послания апостола Иоанна Богослова. Но мы собираемся показать, что в этом Послании имеет место небольшая подделка.

Кто ее «автор» – трудно сказать, но самые ранние манускрипты Нового Завета, дошедшие до нас, датируются IV веком. А это разгар борьбы с арианством. Неудивительно, что кто-то из «заинтересованных» переписчиков вставил в первое Соборное послание апостола Иоанна фразу: «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святой Дух; и Сии три суть едино» (1 Ин. 5:7). Это почти дословно догмат «Троицы». Упоминаются и все три ипостаси, и их единосущность.

Подлинность 1 Ин. 5:7 была поставлена под сомнение протестантами еще в XIX веке, но приводились лишь аргументы, связанные с отсутствием слов про «Троицу» в ряде манускриптов и их оторванностью от общего контекста окружающих фраз. Тем не менее, эти слова отсутствуют и в современном американском переводе Библии (так называемая «Стандартная американская версия»), и в современном немецком переводе, сделанном совместно католической и протестантской церквями.

Но США и Германия, конечно, для Русской православной церкви не указ, поэтому приведем еще один аргумент против подлинности 1 Ин. 5:7.

Фразу «Отец, Слово и Святой Дух» неизвестный фальсификатор вставил, но пояснить, что такое «Слово», забыл. В самом начале Послания встречается «Слово жизни» (1 Ин. 1:1), но невозможно однозначно понять, о Христе это или нет. Да и в Евангелии от Иоанна, как мы уже видели, Христос напрямую не толкуется, как «слово». Более того, первое Послание Иоанна датируется концом шестидесятых годов, а четвертое Евангелие было написано не менее двадцати лет спустя.

Всего этого «автор подделки» не учел, для него после богословских дискуссий IV века тождество Христа и «Логоса» казалось естественным и общеизвестным фактом.

А апостол Иоанн Богослов, не ведая, какой фальсификации через триста лет подвергнется его послание, там же пишет: «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос?» (1 Ин. 2:22). Значит, на самом деле Иоанн и в своем Послании представлял Иисуса как Мессию в соответствии с Ветхим Заветом, а о «Троице» ничего не говорил.

На тему «Троицы» ничего не писал и апостол Павел. Православная традиция считает «тринитарным» то место «Послания к римлянам», где говорится про Бога: «Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки. Аминь» (Рим. 11:36). Но на самом деле здесь мы не видим ничего, кроме троекратного прославления Бога. Мы уже говорили про этот психологический фактор воздействия троекратности.

Отметим, что в церковных изданиях прослеживается недобросовестная тенденция к толкованию любых троекратных повторений в Библии (например, «свят, свят, свят» – Откр. 4:8) как подтверждений догмата «Троицы».

Но тринитарность и троекратность – абсолютно различные понятия, и не следует путать причину и следствие. Анализируя появление догмата «Троицы», мы отмечали внешний эффект «троекратности». Треугольник продолжал бы являться наиболее устойчивой и гармоничной геометрической фигурой независимо от того, разработали бы в IV веке догмат или нет.

XIII

«Ветхозаветная Троица», несмотря на посвященные ей шедевры иконописи (в том числе Андрея Рублева), также не выдерживает никакой критики.

Обычно в защиту «Ветхозаветной Троицы» приводится следующая цитата: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло» (Быт. 3:22). Основываясь на словах «один из Нас», церковные богословы предполагают, что мир был создан не Богом, а «Троицей», и получается вроде бы логично, что в этом эпизоде Бог говорит о себе во множественном числе.

Но логично это до того момента, пока Адам не стал «как один из Нас». Получается уже не три бога, а четыре (а то и много миллиардов, если считать адамово потомство).

На самом деле, скорее всего, использование множественного числа «нас» в отношении Бога – тонкости торжественного стиля древнееврейского языка. То же самое относится и к словам Бога: «Сотворим» (Быт. 1:26).

Возможно, поскольку Бог поставил охранять рай херувима (Быт. 3:24), под словом «Нас» подразумевается так называемое «Небесное воинство». Последнее, конечно, ни что иное, как малообоснованное наслоение легенд. Пока еще мы не располагаем средствами познания того, сколько там иерархических уровней, архангелов, ангелов… Но «Троица» в любом случае тут ни при чем.

За неимением более весомых ссылок подтверждением догмата «Троицы» церковные богословы считают явление Аврааму Бога и двух ангелов (Быт. 18:2).

Действительно, сначала Авраам увидел «трех мужей». На основе этого строится вся догматика «Ветхозаветной Троицы», а на иконах эти «три мужа» обычно изображены вкушающими пищу под деревом (Быт. 18:8).

Но затем Господь ушел, оставив двух ангелов (Быт. 18:33; 19:1). Не «Бога-Сына» и не Святого Духа, а именно ангелов, и в дальнейшем это неоднократно подчеркивается.

К тому же последних несколько позже едва не изнасиловали в Содоме (Быт. 19:5). Если бы на месте ангелов были Иисус Христос и Святой Дух, то ситуация выглядела бы, как минимум, странной, а как максимум, подрывающей основы веры.

И напоследок отметим, что само слово «Троица» нигде в Священном Писании не встречается.

Глава VII: «БогоЧеловек»

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Вступление

Глава I: нравственный императив: теория

Глава II: нравственный императив: практика

Глава III: «основной парадокс христианства»

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Глава V: методология «Кесарю кесарево»

Глава VI: «Троица»

Глава VII: «БогоЧеловек»