Сергей Заграевский. Новая христианская философия. Глава 3. "Основной парадокс христианства"

В первой главе мы уже говорили о неправомерности применения в философии принципа юриспруденции: «что строго не доказано – того не существует». Но, к сожалению, похожим принципом руководствуются многие современные философы (в том числе последователи экзистенциализма и постмодернизма), пытаясь убедить нас в том, что с научно-философской точки зрения понятия добра и зла так же относительны и условны, как понятия «направо» и «налево». Когда эта идея развивается дальше в строго логическом направлении, то неизбежно получается, что не существует ни добра, ни зла.

Примеров приводится множество. Атомная энергия – это добро или зло? Ведь при ее помощи можно и электроэнергию получить, и человечество уничтожить…

Даже если руководствоваться простейшим определением добра как созидательного начала и зла – как разрушительного, все равно мы многие предметы и субстанции не сможем отнести ни к тому, ни к другому. Например, огонь: на нем можно готовить пищу, но он может и спалить дом.

Можно возразить: дело не в самом предмете, а в том, как его использовать. В конечном счете, добро и зло зависит только от самих людей.

Это так, но и перейдя от «добрых» и «злых» вещей к «добрым» и «злым» поступкам, мы однозначно ничего не сможем определить.

Простой пример. Пожилой человек вдруг упал посреди улицы. К нему бросились, подняли, отнесли на лавочку, чтобы он не лежал на холодном асфальте, вызвали «скорую помощь», а когда «скорая» приехала, то констатировала смерть от сердечного приступа. А как известно, человека с сердечным приступом ни в коем случае нельзя никуда переносить, да и вообще к нему лучше не притрагиваться. Если бы его не отнесли на лавочку, а оставили лежать на асфальте, скорее всего, он остался бы жив. Вопрос: доброе или злое дело сделали прохожие?

Ярослав Гашек в книге «Приключения бравого солдата Швейка» приводит такой трагический пример (хотя и используемый в комическом контексте): человек нашел на улице замерзающего пса, пожалел и принес домой. А пес оказался бешеным, отогрелся и перекусал всех в доме, а младенца вытащил из колыбели и загрыз. Вопрос: стоит ли после этого делать добрые дела?

Еще один пример: пожилой человек, опять же, упал на улице. Ему грамотно оказали первую помощь, вызвали «скорую» и, в конечном счете, спасли. А фамилия этого человека была Чикатило, накануне он изнасиловал и убил свою десятую жертву, а после выписки из больницы отправился на поиски одиннадцатой…

Таких «житейских» примеров, подтверждающих относительность и неоднозначность добра и зла, можно привести множество. Ведь даже подавая милостыню нищему (а тем более ребенку-попрошайке), мы с социальной точки зрения творим скорее зло, чем добро.

И все же мы и милостыню подаем, и упавших прохожих поднимаем, и замерзших собак спасаем… Самое главное, что мы делаем это прежде всего интуитивно, не задумываясь о философских вопросах.

Так что же происходит? Почему наша интуиция расходится с достижениями западноевропейской философии, говорящими об относительности и неоднозначности добра и зла?

А дело в том, что мы опять пришли к стержню философии – нравственному императиву. Вокруг него могут выстраиваться любые спекулятивные умозаключения, но на подсознательном, интуитивном уровне он говорит – помоги ближнему! Спаси утопающего, не задумываясь о том, хороший он человек или плохой!

Иногда, действительно, получается, что нравственный императив играет скорее отрицательную, чем положительную роль: во всем мире посетители зоопарков пытаются кормить животных, прекрасно зная и то, что животные сыты, и то, что животным от этого может стать плохо, а то и умереть могут… И все же что-то заставляет людей скармливать булочки белым медведям, и лично у меня не поднимается рука бросить в этих людей камень. Ведь сегодня они подкармливают животных в зоопарке, а завтра, может быть, и голодную дворнягу на улице спасут.

Возникает соблазн призвать на помощь теорию вероятностей и сказать: например, если поднять упавшего на улице человека, то с вероятностью 99% будет совершено добро, и только в 1% случаев – зло. Но на самом деле, конечно, подсчитать эти проценты невозможно, поэтому подсознательное проявление нравственного императива у того или иного человека все равно остается единственным инструментом понимания добра и зла.

Но мы давно уже поняли, что философия, в конечном счете, завязана на конкретных людей, так что давайте с этих позиций не сходить.

Итак, констатируем: добро определяется мыслями и поступками, соответствующими нравственному императиву. Соответственно, зло – мыслями и поступками, ему противоречащими.

Стержень – на то и стержень, чтобы быть где-то внутри предмета. Степень приближения к стержню личности – нравственному императиву – может быть разной, и поэтому не бывает однозначно добрых и злых поступков, как не бывает абсолютно черного или абсолютно белого цвета. Но это не значит, что мы не вправе использовать понятия «черное» и «белое», хотя и с некоторым приближением, обусловленным конкретной ситуацией. То же самое и с добром, и со злом.

В таком случае, поскольку мы говорим о нравственном императиве как об источнике добра, нам придется понять: соответствует ли ему христианство? Является ли оно адекватным выражением нравственного императива?

Попросту говоря, учил ли Иисус Христос людей добру, только добру и ничему, кроме добра?

III

В начале третьего тысячелетия суть учения Иисуса из Назарета интуитивно понятна почти всем. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5:5), «блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5:9), «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39), «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5:44)… Казалось бы, очевидные вещи.

Но эти вещи стали очевидными для большинства людей не так давно, максимум лет двести-триста назад. До этого в учении Христа акценты расставлялись совсем иначе. Вспомним костры инквизиции, орден иезуитов, государственные притязания церкви и подобные малоприятные факты из жизни средневековья. К сожалению, все они тоже опирались на хитро подобранные цитаты из Библии.

Типичный пример – фраза Иисуса, на которой «основывалась» деятельность инквизиции: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин. 15:6). Налицо явная иносказательность, но из-за буквального, к тому же недобросовестного толкования этих слов тысячи людей сгорели на кострах.

Да и Мухаммед, в VII веке создав Коран, вполне логично опирался и на ветхозаветных пророков, и на учение Христа, а религия получилась совсем другой…

Таким образом, христианское учение необходимо по возможности правильно понять, а это не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Поэтому наш методологический подход должен исходить из задачи, требующей решения, то есть из необходимости адекватного понимания учения Иисуса Христа. Подчеркиваю – не современных церковных богословов, не «святых отцов» (Аврелия Августина, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и многих прочих), даже не апостола Павла или евангелистов, а именно Иисуса Христа.

Может показаться, что последнее утверждение делает задачу неразрешимой: на кого нам еще опираться в понимании учения Христа, если не на свидетельства тех, кто непосредственно слышал его слова?

Но на самом деле никакой принципиальной неразрешимости здесь нет, ибо слушать – еще не означает правильно понимать. От свидетелей последнего обычно и не требуется, они обязаны добросовестно передать услышанное, а толкование – задача совсем другая.

В принципе, свидетель и толкователь могут оказаться одним и тем же лицом (как это произошло в случае апостола Иоанна Богослова), но и здесь наша методология должна быть такой же: рассмотрение свидетельств отдельно, а толкований – отдельно. Коль скоро мы используем понятие «свидетельство», то не должны выходить за рамки юриспруденции, говорящей о том, что добросовестные свидетельства – это факты, а толкования могут оказаться обусловлены сиюминутными мотивами, чертами личности толкователя, недостатком или избытком информации и огромным количеством прочих факторов.

Мы уже показали, что в добросовестности евангелистов сомневаться не приходится. Поэтому сначала мы будем рассматривать свидетельства, а потом уже любые толкования. Такова наша методология работы со Священным Писанием, и с ее помощью мы будем решать острейшую проблему, которую можно назвать «основным парадоксом христианства».

Дело в том, что в первых трех Евангелиях есть множество фраз Иисуса, на первый взгляд ставящих под сомнение нравственные основы христианства – добро и любовь.

Приведем несколько примеров.

«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человека – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. 10:34–37).

«Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одно доме станут разделяться… отец будет против сына, и сын против отца…» (Лк. 12:49–53).

«Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14:26).

«Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет, а у всякого неимеющего отнимется и то, что имеет; врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк. 19:26–27).

«Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 25:29–30).

«Другой же из учеников сказал Ему: Господи! Позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мертвым хоронить своих мертвецов» (Мф. 8:21–22)

Это лишь некоторые из многих фраз Христа, никак не вяжущихся с представлением о его учении как о наиболее адекватном выражении нравственного императива – добра и только добра.

Впрочем, эти фразы относятся к обыденной, «земной» жизни. Их можно было бы или «не заметить», или как-то истолковать – и все. Но ситуация еще сложнее, ибо с нравственным императивом вступают в противоречие ключевые христианские понятия воздаяния в «жизни после жизни» (пакибытии): за добро – рай, за зло – ад.

В качестве иллюстрации этого противоречия приведем потрясающий по бескомпромиссности рассказ Иисуса о нищем Лазаре.

«Некоторый человек был богат… Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача… Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его.

И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его, и, возопив, сказал: отче Аврааме! Умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем.

Но Авраам сказал: чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.

Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения.

Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их.

Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются.

Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк. 16:19–31).

И вспомним еще пару «добрых» фраз Христа в адрес грешников:

«Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?» (Мф. 23:33).

«Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (Мф. 25:41).

Откровенное, парадоксальное несоответствие процитированных слов Иисуса Христа и его учения о добре и любви!

Действительно, если грешников ждет Божье наказание в виде ада, то имеет место ветхозаветный принцип возмездия злом за зло: око за око, зуб за зуб, ад за грехи.

Но ведь сам же Христос говорил: «Вы слышали, что сказано древним: око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в одну щеку, обрати к нему и другую…» (Мф. 5:38–39). Говорил Христос и то, что прощать нужно не до семи, но до седмижды семидесяти раз (7 х 70 = 490), то есть фактически бесконечно (Мф. 18:22).

А в соответствии с «основным парадоксом христианства» получается, что праведники будут на небесах вечно вкушать покой и безоблачное счастье, а грешники будут столь же вечно мучиться в аду безо всякой надежды на прощение.

«Основной парадокс христианства» привел и к богословскому абсурду. Действительно, если грешники будут вечно терпеть невообразимые пытки, то становится непонятен искупительный смысл крестных мук Христа. Интуитивное понимание справедливости не приемлет того, что Спаситель за все бессчетные грехи человечества страдал на кресте несколько часов, а какой-нибудь мелкий воришка за свои мелкие грешки вечно мучается в аду…

Наверное, можно было бы говорить о том, что с точки зрения теоретической философии одна минута и тысяча лет страданий – почти одно и то же, крест и раскаленная печь – почти одно и то же, грехи одного воришки и все грехи человечества – почти одно и то же. Но поскольку мы рассматриваем христианство как выражение нравственного императива, приходится учитывать интуитивное понимание справедливости – оно тоже базируется на нравственном императиве.

Поэтому искупительный смысл крестных мук Иисуса Христа из-за «основного парадокса христианства» превращается в голый абстрактный символ, теряя свое значение для формирования мировоззрения людей.

При этом еще и создается принципиально неверный стереотип восприятия Христа как личности. Даже многие ученые представляют Иисуса как носителя то ветхозаветной, то персидско-арабской пророческой традиции. Получается какой-то «дервиш-колдун», грозящий на том свете расправиться с убийцами, ворами и взяточниками, побросав их в раскаленные печи…

И в итоге «основной парадокс христианства» привел к тому, что мало кто из современных образованных людей всерьез верит и в геенну огненную, и в рай на небесах.

А тут нам и подставляются учения о «жизни после жизни» буддистов, индуистов, мексиканских магов и им подобных. Повышенный уровень осознания, астральное видение, карма, чакры, инь-янь, общемировая энергия, медитация, реинкарнация… У современных людей, имеющих доступ к любой информации, просто разбегаются глаза от обилия альтернатив. Книгами по чакрам, астралам и прочему подобному завалены все магазины, а газеты пестрят объявлениями о наборе на курсы магии, экстрасенсорики и даже шаманизма. И везде нам обещают «иные миры».

Получается, что у «них» все логично и актуально, а «нас» до сих пор пытаются запугать чертями в аду.

С понятиями ада и рая тесно связано и предсказание катастрофического конца света («второго пришествия»), и здесь «основной парадокс христианства» приносит не только теоретические, но и практические «плоды», еще более печальные.

В первых трех Евангелиях предсказаниям «второго пришествия» уделено большое внимание (Мф. гл. 24; Мк. гл. 13; Лк. гл. 21). Звучат они из уст самого Христа, так что спорить с ними трудно. На их базе было написано и «Откровение Иоанна Богослова».

Поэтому, действительно, по Новому Завету вроде бы получается, что всех нас с большой степенью вероятности ждут адские муки, а с неотвратимостью – катастрофический «Армагеддон».

Естественно, страх людей перед адом и «концом света» соблазняет множество недобросовестных людей совершить на этом страхе ту или иную спекуляцию. Думаю, каждый припомнит за последние десять лет, как минимум, два-три «громких» предсказания мировой катастрофы и с десяток «локальных».

Какая это благодатная почва для сектантства! К примеру, у тебя есть шанс попасть в 144000 избранных праведников (Откр. 14:1), так что записывайся в секту типа «Белого братства Марии Дэви Христос», отдавай им все свое имущество и дрожи в ожидании «Страшного суда», уповая исключительно на то, что ты не окажешься 144001-м членом этой самой секты и успеешь попасть в рай.

Впрочем, обычно в сектах куда меньше членов, хотя «свидетелей Иеговы» якобы (по их данным) больше трех миллионов, и все ждут скорого конца света…

Сейчас сектантство несколько поубавило пыл, рядовых членов обычно просто эксплуатируют на благо секты и ее руководства, а раньше ведь и самосожжения часто имели место – мол, лучше несколько минут промучиться в земном огне, чем вечно гореть в небесном. Впрочем, до сих пор иногда происходит нечто подобное – сектанты то сжигают, то взрывают себя и окружающих…

Так что – в страданиях этих несчастных людей косвенно виноват Иисус из Назарета?

Если мы не разрешим «основной парадокс христианства», то получится, что виноват.

Современные попытки ортодоксальных церквей оправдать адские муки и катастрофический конец света звучат абсолютно неубедительно.

Прежде всего бросается в глаза неувязка «частного суда» сразу после смерти каждого со «Страшным судом» для всех – неужели Господь неспособен сразу принять правильное решение?

Церковные богословы полагают, что между этими «судами» есть «процессуальная» разница.

Например, по поводу «частного суда» Василий Новый (Х век), а за ним и Павел Флоренский писали, что у тела умершего с одной стороны становятся ангелы, с другой – черти, и «меряются» добрыми и злыми делами покойного. Потом душе человека надо пройти двадцать «мытарств» (нечто вроде «кругов ада»), где душе «предъявляют» те или иные грехи, а она «откупается» совершенными при жизни добрыми делами. Хватило добрых дел – доходишь до рая, не хватило – остаешься в том «круге ада», где исчерпал добро…

По поводу «Страшного суда» господствует более «прогрессивный» стереотип восприятия, ведущий начало еще от Ефрема Сирина (IV век): на престоле сидит судья – Иисус Христос, адвокат (ангел) докладывает ему о добрых делах человека, прокурор (сатана) – о грехах. А потом приговор, окончательный и обжалованию не подлежащий.

Адский огонь понимался различными «отцами церкви» по-разному. Аврелий Августин и Иоанн Златоуст интерпретировали его буквально – как невообразимые физические пытки. Василий Кесарийский и Иоанн Дамаскин более склонялись к его символическому толкованию – как страданий прежде всего духовных, хотя и не оказывающихся от этого легче.

Впрочем, для кого-то легче, а для кого-то тяжелее – практически у всех церковных богословов степень адских мучений различна для различных степеней греховности, что вполне увязывается с «судебными» стереотипами.

Не увязывается любое понимание и какого-либо «суда», и последующих адских мук только с христианским добром и прощением (Мф. 5:38–39; 18:22), и любые попытки совместить эти принципиально несовместимые понятия в итоге приводят к абсурду.

К примеру, митрополит Макарий в своем капитальном труде «Православно-догматическое богословие» писал:

«Бог, говорят, благ: как согласить вечные мучения грешников с Его бесконечной благостью? Бог, действительно, бесконечно благ; но благость не есть единственное Его свойство, – Он вместе и бесконечно истинен, бесконечно свят, бесконечно правосуден, и все эти, как и все другие совершенства Его, соразмеряют одно другое в Его действиях по отношению к тварям… Что же неестественного, если за таким проявлением бесконечной благости Всевышнего, по отношению к грешникам, последует наконец проявление и бесконечной Его правды? Он не перестанет быть благим и тогда, когда грешники будут мучиться в аде; но только по отношению к ним будет действовать не по благости своей, которая, так сказать, уже вся излилась на них прежде и не обрела в них ничего достойного, а по совершеннейшей правде».

Иными словами, классик церковного богословия считал, что у Бога существует некий «баланс противоречивых сил», то есть Бог ведет «двойную бухгалтерию» в отношении благости и правды.

Вообще-то такое обычно называется не благостью и не правдой, а непорядочностью. А непорядочность со стороны Бога недопустима даже по отношению к «тварям» (об этом унизительном для любого современного человека церковном термине мы вспомним еще не раз).

Широко известно утверждение Декарта: «Бог не обманщик». Действительно, любая «двойная бухгалтерия» и прочие хитрости со стороны Бога неуместны. Благость Бога сама по себе является правдой, и разделять их абсолютно неправомерно – в этом случае получается, что благость – неправда, то есть Бог зол.

А Христос говорил: «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Мк. 10:18). Говорил он и о том, что Всевышний «благ и к неблагодарным и к злым» (Лк. 6:35).

VII

Я не хочу сказать, что Иисус из Назарета противоречил сам себе, угрожая грешникам адом и катастрофическим концом света.

Но я хочу сказать, что мы его неправильно понимали. Постараюсь это объяснить.

Давайте задумаемся: христианство существует примерно две тысячи лет. Много это или мало?

Первая мысль – мало. Действительно, наша планета существует пять-шесть миллиардов лет. Динозавры жили приблизительно сто миллионов лет назад, неандертальцы – несколько десятков тысяч, а Иисус – «всего» две тысячи…

А на самом деле в масштабах человеческой цивилизации – много. Очень много. От древнейших египетских пирамид (середина третьего тысячелетия до н.э.) до Христа прошло ненамного больше времени, чем от Христа до наших дней. А от Моисея до Христа намного меньше – около тысячи трехсот лет.

Не менее трети, а то и половину «сознательной жизни» человечество прожило под знаком христианства.

И до сих пор – ни конца света, ни «второго пришествия», несмотря на то, что Христос говорил: «Не прейдет род сей, как все сие будет» (Мф. 24:34), а Иоанн Богослов в «Откровении» описывал все ужасы как грядущие очень скоро.

Можно, конечно, толковать ожидавшееся Иоанном тысячелетнее царство Христа (Откр. 20:3) как начавшееся то ли с рождением, то ли с воскресением последнего (что и делали в средние века). Получалось, что «Страшный суд» должен был прийтись на 1000–1030 годы. Паника в начале второго тысячелетия была невообразимой, но ничего не произошло.

В XIV веке «расчеты» стали вести от 313 года – «Миланского эдикта» императора Константина о введении в Римской империи христианства. Соответственно, конец света предрекался в 1313 году, но опять ничего не произошло.

В конце ХХ века ловкачи-казуисты нашли в «Откровении» намеки на 2000 год, но опять ничего не произошло.

Так что, будем ждать дальше? До 2030 года? Или еще тысячу лет?

А может быть, все-таки пора понять, что Христос на самом деле имел в виду?

Да, без жесткого противопоставления «рай добрым – ад злым» Иисусу Христу было бы тяжело «достучаться» до миллионов малообразованных людей начала нашей эры. Более того, без предсказания близкого конца света Иисус не мог обойтись, так как он проповедовал как Христос-Мессия, в русле ветхозаветной канонической традиции. А на ожидании Мессии, великого судьи, который с громом и молниями придет на землю, спасет праведников и воссядет «одесную Бога», строилась вся религия угнетенного еврейского народа. Даже тот факт, что Иисус называл рай «лоном Авраамовым» (Лк. 16:22), отсылает нас к традициям Ветхого Завета.

Но под видом ветхозаветного Мессии миру оказалось принесено не торжество одной, отдельно взятой нации, а христианское учение добра и любви.

VIII

Мы давно поняли, что Иисус Христос нес свое учение не только евреям, но и всем остальным народам.

Мы давно поняли, что ад – не большая жаровня в центре Земли, а рай – не ангелочки на облаке.

Мы давно поняли, что конец света если и наступит, то не обязательно при жизни нашего поколения или в ближайшем тысячелетии.

Мы многое поняли за эти две тысячи лет, но все равно продолжаем стереотипно воспринимать христианское учение о рае, аде и конце света так, как «полагалось» в средние века.

Значит, давайте наконец поймем, что ветхозаветный принцип возмездия злом за зло (око за око, зуб за зуб, ад за грехи), якобы поддержанный бескомпромиссными высказываниями Иисуса, ни к его личности, ни к его делу, ни к его учению не имеет ни малейшего отношения.

И доказательство здесь оказывается весьма простым. Сам Христос говорил: «По плодам их узнаете их» (Мф. 7:20). То есть судить о человеке можно лишь по результатам его деятельности.

«Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самым делам. Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду» (Ин. 14:11–12).

Рассмотрим такой пример: многих «смущают» чудеса Иисуса – многочисленные исцеления (Мф. 4:24; 8:2; 9:2; Мк. 5:41; Лк. 17:14 и др.), пять хлебов на пять тысяч человек (Мк. 6:33–44), воскрешение Лазаря (Ин. 11:1–44) и прочие.

Но даже самым категоричным скептикам не следует забывать, что Иисус, как Христос-Мессия, был просто «обязан» творить чудеса. Об этом говорили ветхозаветные пророки (Ис. 29:18; 61:1–2), и если бы Иисус чудес и не творил, их выдумали бы его почитатели и последователи. Чудеса творили и ветхозаветные пророки (3 Цар. 17:21; 4 Цар. 4:41; Ис. 38:6; Дан. 6:16 и др.), и апостолы (Деян. 3:6; 8:6; 19:11 и др.). Историографами того времени было принято «расцвечивать» таким образом дела всех проповедников.

В последней главе этой книги мы поймем, что ничего «мистического», а тем более «антинаучного» в чудесах Иисуса не было. Но сейчас для нас принципиально следующее: творил Христос чудеса или нет, они в любом случае ложатся в канву его учения о добре, и этого достаточно. Более того, евангельские описания чудес Иисуса являются одним из главных доказательств того, что Христос принес человечеству систему ценностей добра и любви.

Да и если говорить о практических результатах земной деятельности Иисуса из Назарета, то ими были множество исцелений, воскрешение Лазаря (Ин. 11:1–44) и ни одного случая причинения людям зла.

Приведем пример. «И они пошли и вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него; но там не приняли Его… Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?

Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9:52–56).

Для сравнения заметим, что упомянутый пророк Илия уничтожил сотню воинов (4 Цар. 1:10–12) просто за то, что они предлагали ему пойти с ними к царю.

А еще более характерным является эпизод из жизни пророка Елисея (ученика Илии), также прославившегося множеством чудес и имевшего немалое политическое влияние:

«Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города, и насмехались над ним, и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их, и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса, и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2:23–24).

Как мы видим, между жизненной позицией Иисуса из Назарета и крупнейших ветхозаветных пророков имеет место коренная разница.

Даже апостолы не сразу восприняли учение Иисуса как систему ценностей исключительно добра и любви. Мы уже упоминали, как они предлагали Христу уничтожить самаритянскую деревню (Лк. 9:54).

Вспомним и случай, когда вскоре после вознесения Иисуса апостол Петр фактически погубил Ананию и Сапфиру, утаивших от церкви часть денег, вырученных за свое проданное имение (Деян. 5:1–11). Но этот прискорбный эпизод был в Новом Завете первым и последним. Иногда упоминается еще один – когда апостол Павел ослепил колдуна, но это ослепление имело характер «урока» и было временным (Деян. 13:11). В свое время был временно ослеплен и сам Павел (Деян. 9:8).

Весьма характерно то, что апостол Иоанн, написав в середине шестидесятых годов I века зловещее «Откровение», через двадцать-тридцать лет пришел к четвертому Евангелию, в котором вообще ничего не говорится ни про «Страшный суд», ни про адские муки.

«Ибо не послал Бог Сына своего, чтобы судить мир, но чтобы мир был спасен через Него» (Ин. 3:18).

«Изыдут творившие добро в воскресение жизни, а творившие зло – в воскресение осуждения» (Ин. 5:29).

«Не думайте, что Я буду обвинять вас пред Отцем: есть на вас обвинитель Моисей, на которого вы уповаете» (Ин. 5:45).

«Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день» (Ин. 6:39).

«Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10:10–11).

«И если кто услышит Мои слова и не поверит, Я не сужу его, ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир. Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, будет судить его в последний день» (Ин. 12:47–48).

Апостол Павел в своих посланиях тоже ничего не говорил про «геенну» или что-либо аналогичное, считая худшим наказанием за грехи смерть (Рим. 6:23), при этом трактуемую лишь как символическое событие в жизни людей (Рим. 7:8–13; 7:24; 1 Кор. 15:21–22).

Покажем, почему Иоанн, Павел и другие современники Христа не сразу, но поняли иносказательность слов про ввержение грешников в «геенну огненную».

Во-первых, наиболее употребительное понятие ада в Евангелиях (Мк. 9:43–46) используется в прямом контексте знаменитых заключительных слов книги Исаии: «И будут выходить и увидят трупы людей, отступивших от Меня: ибо червь их не умрет, и огонь их не угаснет; и будут они мерзостью для всякой плоти» (Ис. 66:24). Следовательно, понятие ада у Иисуса Христа является необходимым следованием пророчествам Ветхого Завета.

Во-вторых, «ад» (Лк. 10:15; 16:23) – это царство Аида из древнегреческой мифологии (в I веке н.э. большинством образованных людей уже воспринимавшееся исключительно символически).

В-третьих, «геенна» (Мф. 5:29–30; 10:28; 18:9; 23:33; Мк. 9:43; Лк. 12:5) – это всего лишь овраг Генном под стенами Иерусалима, куда во времена Иисуса сбрасывались городские нечистоты и где постоянно горел огонь, как и на многих современных свалках. Там же при царе Ахазе идолопоклонники сжигали своих детей в печах в честь Молоха (2 Пар. 28:3), отсюда в словах Христа про ад появилась и «печь огненная» (Мф. 13:42).

В-четвертых, апокалиптический Армагеддон (Откр. 16:16) – на самом деле небольшая долина в Израиле, где в 608 году до н.э. произошла кровавая битва египетских войск с иудеями и был убит царь Иосия (4 Цар. 23:29; 2 Пар. 35:24). В свое время именно последний прекратил идолопоклонство в овраге Генном и устроил там свалку (4 Цар. 23:24; 2 Пар. 34:33).

Подводя итоги краткого анализа понятий «ада», «геенны», «печи» и «Армагеддона», зададимся вопросом: как бы мы сегодня восприняли слова про то, что грешников ждет ладья Харона? Иносказательно. А призыв выбросить грешников на свалку? Иносказательно. А слова про то, что грешникам будет хуже, чем шведам под Полтавой? Иносказательно.

Значит, если уже через полвека после распятия Иисуса Христа его любимый ученик Иоанн Богослов обоснованно счел возможным не упоминать в четвертом Евангелии все устрашающие слова об адовом огне, то две тысячи лет спустя тем более возможно толковать рай, ад и «Страшный суд» исключительно в символическом контексте духовной бескомпромиссности.

Да, мы живем в несовершенном земном мире, где до победы добра и любви еще очень и очень далеко. Да, жизнь нас заставляет на каждом шагу идти на компромиссы, и Иисус не зря говорил: «Отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу» (Мф. 22:21).

Но никакого духовного, нравственного компромисса со злом быть не должно! «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24).

Значит, слова Иисуса об адовом огне и конце света в наше время толкуются, во-первых, как страстный и убедительный призыв к полной бескомпромиссности в духовном плане, и, во-вторых, как говорящие о том, что добро ведет к добру, а зло – к злу.

Отметим, что все крупнейшие христианские церкви постепенно подходят к аналогичным позициям, хотя и с оговоркой, что рай и ад – все-таки некие специфические состояния человека после смерти, то есть хорошим тогда будет хорошо, а плохим – плохо.

На самом же деле рай – это весь спектр положительных последствий добра и для самого человека, и для всего окружающего мира. Ад – соответственно, весь спектр отрицательных последствий зла. Этот спектры на практике чрезвычайно широки, и мы будем их касаться в самых разных аспектах, говоря о добре и зле, Царстве Божьем, праведности и вечной жизни.

А что касается «Страшного суда», то его символическое толкование дал сам Иисус: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны» (Ин. 3:19).

Следовательно, понятия «Страшного суда» «последнего дня» и «второго пришествия» означают возможность, необходимость и весь спектр последствий наступления на Земле «Царства Божьего» (Мф. 6:33; Лк. 12:31; 17:20; Ин. 3:3). О том, какие формы это может принять, мы подробно поговорим в пятой главе. Но сейчас для нас принципиально то, что все слова Иисуса про его второе пришествие означают для каждого человека прежде всего необходимость постоянного самосовершенствования, постоянной подготовки к наступлению Царства Божьего.

«Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет… Поэтому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий» (Мф. 24:42–44).

А «бодрствовать» и «быть готовым» означает для нас необходимость жить в соответствии с духовными заветами Иисуса из Назарета, то есть делать все возможное для наступления на Земле Царства Божьего и, соответственно, «второго пришествия» Христа (которое может толковаться и как историческое торжество христианства).

Таким образом, «круг взаимоотношений» Христа и христиан замкнулся. В этом и состояла главная задача учения Иисуса из Назарета о рае, аде, «Страшном суде» и «втором пришествии».

Этот вывод позволяет разрешить «основной парадокс христианства» и показать, что христианская духовная система непротиворечиво выражает нравственный императив.

Осталось оценить важность именно христианского практического выражения нравственного императива по сравнению с любыми другими практическими выражениями – абстрактным долгом, абстрактной совестью, абстрактным добром, абстрактным гуманизмом...

Составляющих можно перечислить множество, но это именно составляющие. Христианство их полностью вбирает в себя при помощи всего лишь одного слова – духовность.

Слово это в последние десятилетия стало общепринятым, и мало кто задумывается о его происхождении. Употребляют его в десятках, если не сотнях различных контекстов. Иногда его отождествляют с религиозностью, иногда – с интеллигентностью, иногда – с образованностью, иногда – с культурой…

В любом случае это характеристика общества или личности, обозначающая причастность к некой высшей позитивной системе ценностей. Говоря в наших терминах, следование нравственному императиву.

А теперь я предлагаю задуматься о происхождении слова «духовность».

Аналогия со словом «душа» здесь неуместна – в понятие души входят и характер, и темперамент, и способности, и знания, и мышление, и многое прочее – даже то, что Декарт называл «Богом проклятой психикой». Словом, душа есть у всех людей, но далеко не всех можно назвать людьми духовными. Некоторые биологи и психологи полагают, что душа есть и у животных (во всяком случае, ее подобие), но вряд ли кто-либо наделяет собаку или обезьяну духовностью.

Слова Екклесиаста: «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю» (Еккл. 3:21) – пример перепутанных понятий духа и души, и это находится исключительно на совести переводчиков. Впрочем, слово «душа» у древнегреческих философов тоже часто переводится на русский язык как «дух».

Слово «дух» имеет и другие значения – оно означает и мистическое бесплотное существо, и дыхание («перевести дух»)… Поэтому определимся, что мы говорим о понятии «дух» исключительно в смысле «духовность».

Так откуда появилось это понятие – духовность, бесконечно емкое и включающее в себя все возможные аспекты практического выражения нравственного императива?

Пусть нам на этот вопрос ответят… апостолы.

«Вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас» (Рим. 8:9).

«Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии» (Рим. 8:16).

«Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом» (Рим. 9:1).

«Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1 Кор. 2:14).

«И все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие: ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1 Кор. 10:3–4).

«Никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12:3).

«И духи пророческие послушны пророкам, потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира» (1 Кор. 14:32–33).

«Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17).

«Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5:22).

«В последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям. Это люди, отделяющие себя от единства веры, душевные, не имеющие духа» (Иуд. 18–19).

Как видно, в этих цитатах содержится практически весь понятийный аппарат, связанный с тем, что мы сейчас (зачастую неосознанно) называем духовностью. Апостолы Павел и Иуда (брат Иисуса) его употребляли, опираясь на сущностно размытое, но интуитивно ясное евангелическое понятие Святого Духа.

А в Евангелиях так иногда называется Бог-Отец (Мф. 1:18), иногда Святой Дух является посланником Божьим (Мф. 4:1), даже в виде голубя (Лк. 3:22). Но в подавляющем большинстве случаев Святой Дух (Дух истины) выступает в качестве именно того, что мы называем духовностью (Лк. 4:1; 11:13; Ин. 3:34; 15:26; 16:13 и др.). А Соборные послания мы уже цитировали.

Итак, соображения, основанные на авторском праве, требуют признать, что слово «духовность» произошло от Святого Духа, то есть принадлежит исключительно христианству. Слова «духовность» и «Дух» являются однокоренными и в большинстве европейских языков.

Это подтверждает положение христианства как всеобъемлющей системы духовных ценностей, наиболее полно и адекватно выражающей нравственный императив.

XII

Мы рассмотрели достаточно объемный материал, но на самом деле все это было лишь подготовительным этапом – определением исходных философских позиций для дальнейшего исследования.

Итак, наши исходные позиции состоят в следующем.

Во-первых, мы признаем бытие Бога как источника гармонии, целесообразности и нравственного императива. Оно не более недоказуемо, чем существование материального мира, а с нравственной точки зрения рассматривать мир без Бога неправомерно.

Во-вторых, мы выяснили: равноценной альтернативы христианской религии как выражению нравственного императива на сегодняшний день нет, и исследование философских вопросов с нравственной точки зрения неизбежно приводит к богословию.

В связи с этим будет полезно сформулировать «основной вопрос богословия».

Может показаться, что основным вопросом богословия является бытие Бога. Но это не так – само понятие «богословие» означает его признание.

На самом деле этот вопрос звучит несколько иначе: бытие какого Бога мы признаем? Доброго или злого? Единого, двойственного, тройственного или множественного? Познаваемого или непознаваемого? Действующего или бездействующего?..

Параллельно с этими коренными проблемами мы будем решать и «локальные», связанные с христианскими догматами. Решение этих проблем тоже необходимо, так как мы, говоря о христианстве, еще не определили, что в него входит.

К тому же мы еще не ответили на вопрос, поставленный во второй главе: почему в России начала ХХ века марксизм победил христианство? Все, что нам удалось понять на данный момент – объективных предпосылок для этого не было. Христианство было и остается наиболее адекватным выражением нравственного императива, и спекулятивные идеи социальной справедливости, выдвинутые Марксом и его последователями, сами по себе серьезной духовной конкуренции учению Христа составить не могли. Значит, вступил в действие некий набор других факторов, и нам еще предстоит с ним работать.

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Все материалы, размещенные на сайте, охраняются авторским правом.

Любое воспроизведение без ссылки на автора и сайт запрещено.

Вступление

Глава I: нравственный императив: теория

Глава II: нравственный императив: практика

Глава III: «основной парадокс христианства»

Глава IV: теодицеЯ: зло «социальное»

Глава V: методология «Кесарю кесарево»

Глава VI: «Троица»

Глава VII: «БогоЧеловек»

Глава VIII: Христианство и современность

Глава IX: грех и праведность

Глава X: «Непорочное зачатие»

Глава XI: Бог не убийца

Глава XII: Tеодицея: зло «природное»

заключение

НА СТРАНИЦУ «ФИЛОСОФИЯ, БОГОСЛОВИЕ»

НА ГЛАВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА