НА СТРАНИЦУ «БИОГРАФИЯ С.В. ЗАГРАЕВСКОГО»
Академик СЕРГЕЙ ЗАГРАЕВСКИЙ
ОТВЕТЫ НА ЧАСТО ЗАДАВАЕМЫЕ ВОПРОСЫ
В последнее время приходится давать много интервью о себе и своем творчестве, и примерно обозначился круг вопросов, которые задают чаще всего. Вот я и подумал: а не ответить ли на них в письменном виде? Наверняка эти ответы кому-то покажутся неполными, да и дополнительные вопросы, скорее всего, возникнут, – но все же традиция «часто задаваемых вопросов» (калька с английского «FAQ – Frequently Asked Questions»), почти незнакомая нам в советское время, уже прочно вошла в нашу жизнь. Почему бы ее не поддержать?
Есть и еще одна причина написания мной этих «ответов». Дело в том, что в 2001 году я опубликовал книгу воспоминаний «Мой ХХ век». В ней я по возможности полно описал жизнь моих прадедов, прабабушек, бабушек, дедушек, отца и матери, и собственную – до 2000 года. С тех пор прошло много лет. Второй том мемуаров писать еще не время (даст Бог, в будущем обязательно напишу), но сейчас можно воспользоваться форматом «часто задаваемых вопросов» и кратко обрисовать свою теперешнюю жизнь и взгляды на мир.
Итак, здравствуйте, уважаемый «виртуальный интервьюер», присаживайтесь, располагайтесь поудобнее, я готов ответить на все Ваши вопросы, какими бы острыми они ни были!
Вопрос (который обычно задают в первую очередь).
Вы такой разносторонний человек, у вас так много профессий… Расскажите о них.
Ответ.
Какие именно Вас интересуют? С какой начать?
Вопрос.
Для начала расскажите о математике, у Вас же институтский диплом в этой области, и потом Вы работали на кафедре прикладной математики…
Ответ.
Если быть совсем точным, то по институтскому диплому я не математик, а системотехник. Эта модная в то время научная дисциплина состояла в изучении и моделировании «сложных социальных и технических систем». Словом, я специалист по сложным системам. Мои научные достижения в этой области никогда не превышали средний уровень кандидата наук (на кафедре прикладной математики Московского автодорожного института я защитил кандидатскую диссертацию, но проработал всего несколько лет и уже в начале девяностых ушел в бизнес), но с тех времен у меня остались системный подход к любому делу и отсутствие священного трепета перед управлением системами любой степени сложности. Весьма полезные навыки.
Вопрос.
Вы потом долго были бизнесменом…
Ответ.
Не так уж долго – тоже всего несколько лет, но это были «горячие девяностые», и можно было, как на фронте, засчитывать год за три. Бандиты, «наезды», взятки, «черный нал», ярко-красные пиджаки, подержанные престижные иномарки и прочие «визитные карточки» того времени для меня были не остросюжетной сказкой, а повседневной реальностью. Как меня вообще в этот бизнес занесло – отдельная тема. Я родом из бедной (даже по советским меркам) семьи, и когда вдруг появилась возможность зарабатывать толстые пачки денег – не удержался. Это было что-то вроде опьянения, и длилось оно примерно с 1992 по 1998 год. В итоге бизнесменом я оказался средним (высшее достижение в этой области – директор дочерней фирмы одного из крупнейших российских банков), олигархом не стал, и теперь уже могу уверенно сказать: слава Богу, что не стал.
Подробно и о системотехнике, и о бизнесе я рассказал в книге «Мой ХХ век», к моменту ее написания оба этих периода в моей жизни уже благополучно закончились.
Вопрос.
Вы вспоминали полезные навыки, оставшиеся от системотехники. А от бизнеса таковые остались?
Ответ.
Надеюсь, что да. Это дисциплина (прежде всего в финансовых вопросах) и умение нести ответственность, в том числе и за свои слова.
Вопрос.
Расскажите про экстрасенсорику. Вы ею серьезно занимались?
Ответ.
Всем, чем я в жизни занимался, я занимался серьезно: на несерьезные занятия просто не хватало времени. Экстрасенсорика – увлечение, чуть было не ставшее профессией, и было это в начале 90-х годов. Об этом я тоже подробно писал в книге «Мой ХХ век», сейчас лишь кратко скажу: как экстрасенс (то есть человек, способный управлять энергетическими потоками) я давно уже не практикую. По аналогии с радиолокатором – нахожусь не в активном, а в пассивном режиме, то есть смотрю на мир глазами экстрасенса (при определенном настрое вижу и потоки энергии, и ауру людей, и чакры), но на энергетическом уровне никаких действий не предпринимаю. Но раз уж мы каждый раз говорим о полезных навыках, то из экстрасенсорики я вынес прежде всего умение доверять своей интуиции. И скажу, что она меня редко подводила.
Вопрос.
Вы в свое время организовали Профессиональный союз художников России, справочник «Единый художественный рейтинг», электронную научную библиотеку «РусАрх», «Арт-газету»… Организатор – Ваше увлечение или профессия?
Ответ.
Наверно, это просто образ жизни. Не одно, так другое организую всю жизнь, это для меня абсолютно естественно. Главное тут – не увлекаться и не плодить нежизнеспособные (а то и мертворожденные) проекты, ведь активная жизненная позиция может быть конструктивной, а может и деструктивной. По возможности стараюсь избегать второго.
Вопрос.
А философия и богословие?
Ответ.
С формальной точки зрения это, наверно, все же стало моей профессией, так как на рубеже тысячелетий написал и издал на эту тему несколько христологических книг. Но получилось так: я сказал все, что хотел сказать про Иисуса Христа, выдвинул свое видение его личности и мировоззрения, и замолчал. Не то, чтобы было нечего больше сказать, – но эти книги я писал на удивительном, скорее даже мистическом порыве вдохновения (об этом я успел вскользь упомянуть и в книге «Мой ХХ век»), а потом вдохновение естественным образом ослабло, а «научной рутиной» – общением с коллегами, отслеживанием новых исследований, участием в конференциях, публикацией статей в сборниках, защитой профильной диссертации, преподаванием, – в области философии я заниматься не стал. Почему – объясню: примерно в это же время вынужден был профессионально заняться историей архитектуры, и пришлось выбирать. Выбрал вторую.
Вопрос.
А какие полезные навыки остались от философии?
Ответ.
Философский взгляд на мир. Сформированная система духовных ценностей. Личностная цельность. Очень важные в жизни вещи.
Вопрос.
А почему Вы были именно «вынуждены» заняться историей архитектуры?
Ответ.
Конечно, никто меня напрямую не вынуждал, но это был мой долг перед отцом, Вольфгангом Вольфганговичем Кавельмахером, классиком истории древнерусской архитектуры и реставрации. Он ушел из жизни в 2004 году, и несколько последних лет его жизни были омрачены тем, что один из его учеников поставил под сомнение его главное открытие – дворец Василия III в Александровской слободе, и, будучи в то время уже доктором наук и профессором, начал «давить авторитетом». А мой отец никогда не гнался ни за какими учеными степенями и титулами, не защищал никаких диссертаций, к тому же обладал очень резким и неуживчивым характером, крайне болезненно реагировал на любые возражения и на любых научных дискуссиях смотрелся «белой вороной». В итоге в отношении отца была начата едва ли не травля, от него отвернулись и другие его ученики, его имя стало замалчиваться…
Я к этому трагическому для отца времени – концу девяностых – уже ориентировался в истории древнерусской архитектуры на уровне «продвинутого любителя»: рядом всю жизнь был такой великий ученый, как отец, и я не мог не «нахвататься». И когда отец оказался в изоляции, вдвойне тяжелой, так как последние годы жизни он прожил в Германии (об этом можно подробно прочитать в моих воспоминаниях об отце), – я не мог не прийти к нему на помощь. В начале 2000-х годов наше с ним сотрудничество выглядело так: я вел собственные исследования (и на своих объектах, и на некоторых объектах отца), «продвигал» и «защищал» эти исследования в научном мире, а отец был у меня научным консультантом.
Вот так, «вынужденно», я и пришел в эту науку. Сейчас с гордостью могу сказать, что уже практически никто не ставит под сомнение и открытия отца в Александрове, и другие его не менее блестящие научные достижения, и уж тем более никто не способен «замолчать» его имя. Плюс к этому я отредактировал и опубликовал практически все его незавершенные научные труды (в том числе существовавшие в виде разрозненных черновиков), открыл в Интернете сайт, посвященный его памяти, так что в меру своих возможностей сыновний долг выполнил.
Вопрос.
А свои собственные научные достижения в истории архитектуры Вы можете кратко и доходчиво описать?
Ответ.
Это трудно сделать, так как речь идет об узкоспециализированной области знаний. Но попробую. Специалистам это может быть интересно, а остальные могут этот список пропустить. Итак, я надеюсь, что мне удалось:
– уточнить датировки, первоначальный вид, ряд прочих вопросов архитектурной истории соборов – Успенского во Владимире, первого Успенского (Ивана Калиты) в Москве, Спасского в Андрониковом монастыре, Рождества Богородицы в Суздале, Георгиевского в Юрьеве-Польском, Дмитриевского во Владимире, Рождества Богородицы в Боголюбове, Старо-Никольского (Петропавловского) в Можайске; церквей – Покрова на Нерли, Трифона в Напрудном, Николы в Каменском, Иоанна Предтечи на Городище в Коломне, Рождества Богородицы в Городне, Бориса и Глеба в Кидекше, Спаса во Владимире, Никона в Троице-Сергиевой Лавре, Алексея Митрополита (Распятской колокольни) в Александрове; Золотых ворот во Владимире;
– реконструировать процесс добычи белого камня в домонгольской Владимиро-Суздальской земле;
– показать неверность версии о приходе к Юрию Долгорукому строительной артели из Галича и определить непосредственное влияние на зодчество времен Долгорукого западноевропейской романики;
– показать ключевую роль Юрия Долгорукого в становлении на Руси романики;
– определить «предел надежности» древнерусского белокаменного храмового зодчества;
– определить Алевиза Нового как вероятного автора древних храмов Александровской слободы;
– определить универсальное (сугубо архитектурное) предназначение полатей (хор) в древнерусских храмах;
– показать, что в Древней Руси были широко распространены «оборонные» монастыри и храмы;
– разработать типологическую классификацию древнерусского церковного зодчества;
– уточнить ряд спорных вопросов исторической топографии Владимира, Кидекши и ряда других древнерусских городов.
Это мое личное мнение о своем вкладе в науку на сегодняшний день. Кто-то, может быть, с ним не согласится и дополнит или сузит этот список. Но в целом я могу охарактеризовать свою научную работу так: после ухода из жизни титанов «золотого века» истории древнерусской архитектуры, к которым относился и мой отец, историков «старой школы» осталось мало. Отец успел передать мне главное – методологию этой школы. Ее по возможности и стараюсь придерживаться.
Вопрос.
Вы среди своих научных достижений забыли упомянуть о том, что Вы доктор архитектуры, действительный член Российской академии художеств…
Ответ.
Свою докторскую степень я не считаю научным достижением: это
скорее организационное достижение, причем не мое, а покойного ректора Института
искусства реставрации Олега Ивановича Пруцына, у
которого я в начале 2000-х годов несколько лет бесплатно вел спецкурс по
белокаменному зодчеству, и который в качестве заранее оговоренной благодарности
воспользовался своими бесконечными связями (он в советское время был крупным
реставрационным начальником) и организовал защиту моей докторской диссертации. Наверно, это было
непросто, потому что я был кандидатом наук по другой специальности, а то, что я
сын и ученик Кавельмахера, как говорится, к делу не
пришьешь. Впрочем, формально для защиты докторской ни профильное образование,
ни профильная кандидатская не требуются, а по критериям количества научных
трудов и качества диссертации я «проходил».
То же самое и с членством в Российской академии художеств. Подача документов, выборы, голоса «за» и «против»… Все это требовало больших организационных усилий, зачастую имевших к науке лишь косвенное отношение. Что поделаешь, так устроен этот мир.
Вопрос.
А если Вы как историк архитектуры пошли по стопам отца, то как писатель, наверно, по стопам матери – Инны Михайловны Заграевской? Она же у Вас поэт и драматург…
Ответ.
Формально –
да: мы с ней оба члены Союза писателей России. А на самом деле писательство для
меня никогда не было самодостаточным занятием, в
отличие от моей матери, которая занималась этим всю жизнь в качестве либо
основной, либо, как минимум, любимой профессии.
Моя первая
детская книга «Двенадцать месяцев», которая вышла в конце девяностых, была не
более чем развернутыми подписями к моим картинам. И когда я начал писать «полноценные» сказки,
это было вызвано прежде всего моей общественной
позицией: посредством сказок я пытался пропагандировать «вечные ценности».
А мои исторические романы тесно связаны с моими научными исследованиями по истории древнерусской архитектуры.
Вопрос.
Ваш писательский опыт, наверно, помогает в художественной критике, которой Вы занимаетесь?
Ответ.
Критика критике рознь. Текущими обзорами выставок и написанием статей о художниках я не занимаюсь года примерно с 2003-го, теперь у меня только одна форма участия в общем арт-критическом процессе – руководство справочником «Единый художественный рейтинг». Но поскольку процесс рейтингования художников – концентрированная форма художественной критики (мне и коллегам по Рейтинговому центру необходимо учитывать и выставки, и продажи, и профессионализм художников, и множество других факторов), мне этого как арт-критику хватает с избытком. Уже не до «текучки».
Вопрос.
Ну расскажите же, наконец, о Вашей главной профессии! Историк Заграевский, писатель Заграевский, искусствовед Заграевский… Большинству-то знакомо другое словосочетание – художник Заграевский!
Ответ.
Да, эту профессию и я считаю главной (хотя некоторые коллеги и критики, возможно, со мной не согласятся). К этой профессии я шел всю жизнь, буквально с дошкольного возраста, когда сначала учился рисовать под руководством отца (который, как и большинство выпускников Архитектурного института его поколения, являлся великолепным графиком-рисовальщиком), а потом вырабатывал свой живописный стиль в абрамцевской студии замечательной художницы Татьяны Алексеевны Мавриной. Так уж мне повезло и с родителями, и с соседями (Маврина и ее супруг, известный график Николай Васильевич Кузьмин, жили в пяти минутах ходьбы от нашей дачи, и с ними была дружна моя мама).
Потом живописью я уже не прекращал заниматься, а в 1998 году, когда я начал активно выставляться и продавать картины, она стала моей основной профессией.
Так что рисую почти столько же лет, сколько живу на свете. Соответственно, для меня писать картины – почти как дышать. Рисую в любой момент, могу рисовать чуть ли не круглосуточно, но могу и делать многомесячные перерывы в творчестве; могу чувствовать приливы вдохновения, но могу не чувствовать – и все равно рисовать: рука будто бы сама движется.
Вопрос.
Вы почти что процитировали стихотворение, которое написал про Вас Булат Окуджава: «Он, когда картины пишет, Бог его рукою движет»… А как появилось это стихотворение?
Ответ.
Наверно, стихотворение – это слишком сильно сказано, скорее это небольшой экспромт:
Завтра есть с кем
Выпить виски,
Вспомнить об искусстве вечном.
Ну конечно, с Заграевским,
С наивистом самим вешним.
Он, когда картины пишет,
Бог его рукою движет.
Бог всегда его помощник.
Вот такой Сергей художник.
А история у этого экспромта такая. Я учился в одном классе (в школе № 40, теперь № 1250) с сыном Окуджавы Антоном, а с самим Булатом Шалвовичем была дружна моя мать. Окуджава умер в 1997 году, об этом стихотворении при его жизни я не слышал, а в 2001 году у меня брал интервью журналист «Народной газеты» Анатолий Иванушкин и между делом спросил: «А вы тот самый Заграевский, которому посвятил стихи Окуджава?» Я удивился, а он сказал, что в одной из его бесед с Окуджавой зашла речь о «наивном искусстве», и Булат Шалвович прочитал ему этот стихотворный экспромт о моем творчестве. Потом этот журналист опубликовал экспромт вместе с интервью.
Я сначала вообще не понял, откуда все это взялось, но потом догадался спросить маму. Оказалось, что она в начале – середине девяностых встречалась с Окуджавой, показала ему открытки с моими картинами, ему очень понравилось, они долго говорили о «наивном искусстве», и у него сложился этот экспромт. Мать не помнила, чтобы он его тогда записывал – видимо, просто вспомнил случайно через несколько лет. Из попавших в экспромт реалий характерно виски – действительно, я в те времена начал хорошо зарабатывать и пил дорогое виски, и мать, рассказывая Булату Шалвовичу о том, как дела у сына, упоминала об этом.
Вопрос.
Окуджава пишет о Вас как о «наивисте». Значит, Ваш художественный стиль – «наивизм»?
Ответ.
Да, я до недавнего времени называл свой стиль только так, и мать, видимо, упомнила его при той встрече с Окуджавой. Объясню, откуда взялся «наивизм». Дело в том, что термины «наив» и «примитив» к моему творчеству вряд ли подходят – обычно так называют живопись либо пенсионеров (как Анри Руссо или Бабушка Мозес), либо «непрофессионалов из народа» (как Нико Пиросмани). В отношении этих художников я не раз слышал и термин «примитивизм», но это не совсем верно: суффикс «изм» обычно означает стилизацию, и о «примитивизме» чаще говорят в отношении творчества мастеров других жанров, некоторое время писавших в характерном «примитивистском» стиле (как Михаил Ларионов или Хоан Миро). А я не пенсионер, не «непрофессионал из народа», никогда не работал в других жанрах, так что для моего стиля вроде бы не оказалось подходящего названия. Отсюда и появился «наивизм» как некая альтернатива примитивизму, хотя на самом деле «примитив» и «наив» в искусствоведении синонимы.
Недавно в Интернете кто-то назвал мою живопись «неодетской». Кажется, это было сказано в шутку, но мне этот термин понравился больше, чем «наивизм». У меня живопись по стилю ведь действительно гораздо ближе к детской, чем к «пенсионерской».
Вопрос.
Ваша живопись действительно очень напоминает детскую. И она такая светлая, яркая, радостная... Это влияние Мавриной? У нее ведь поздние работы тоже светлые, яркие, похожие на детские…
Ответ.
Влияние творчества Мавриной шестидесятых – семидесятых годов (то есть именно того периода, когда она со мной занималась) несомненно. Но с тех пор прошло уже несколько десятилетий, а мое творчество так и осталось «неодетским». Значит, дело не только в учебе у Мавриной.
Вопрос.
А в чем еще?
Ответ.
Думаю, в моей
жизненной позиции. Я считаю, что мой долг как художника – сделать мир светлее и
радостнее. Если хоть один человек, взглянув на мои картины, станет добрее и
чище душой, – значит, я писал их не зря. У меня была когда-то статья «От наивного искусства к искусству
душевного тепла», я ее писал как бы о себе.
Ну и, конечно, на мое
творчество повлияло то, что я занимался христианским богословием, а значит, не
мог пройти мимо знаменитого эпизода в Евангелии от Матфея: «В то время ученики
приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав
дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь
и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как
это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф. 18:1–4).
Наверно, это мои любимые
и наиболее прочувствованные строки Библии. Я и в своих философско-богословских книгах уделил им
немалое внимание.
Вопрос.
А Ваши фотоработы как-то связаны с Вашей живописью?
Ответ.
Для меня как автора – никак. Это не только абсолютно разные виды творчества, это совсем другой творческий метод. Я как живописец стремлюсь не просто изобразить окружающий мир, а переложить на холст собственную внутреннюю картину мира, то есть живопись появляется как бы изнутри меня. Фотоработы же появляются как бы извне: я фотографирую то, что вижу вокруг, исходя из сугубо эстетических предпочтений. Если сказать проще, то на моих холстах изображено то, что вижу я, а на фотографиях – то, что «видит» фотоаппарат. А если сказать изящнее, то картина – квинтэссенция вечности, а фотография – остановленный миг. В любом случае это принципиальная разница.
Вопрос.
Так в итоге, сколько же у Вас профессий?
Ответ.
Я считаю, что на сегодняшний день их две: художник и искусствовед (в узком смысле – историк архитектуры). Еще писатель (я бы себя, несмотря на написанные мною детские сказки и исторические романы, таковым не считал, но слишком многие считают, да и членство в Союзе писателей России обязывает). К тому же некоторые называют профессией только то, что приносит деньги, я с этим определением не вполне согласен, но на сегодняшний день зарабатываю на жизнь именно этими тремя профессиями. Остальное – либо навыки, сохранившиеся от прошлого, либо, скажем так, занятия.
Вопрос.
Профессии, занятия, навыки… Как их ни называть, все равно у Вас их много получается. Как на все времени хватает?
Ответ.
На все одновременно – не хватает. Поэтому приходится расставлять приоритеты и по возможности их соблюдать. А для соблюдения приоритетов, в свою очередь, необходима дисциплина. Без ложной скромности могу сказать, что она у меня есть. Например, как-то так получилось, что ни разу в жизни не опоздал ни на одну встречу. В российских реалиях это довольно редкая черта, иногда даже чувствую себя в этом смысле «белой вороной».
У меня есть еще одна особенность: я долго готовлюсь к любому делу, долго обдумываю, но если что-то решил – делаю быстро и интенсивно. К примеру, написание картины может суммарно занимать всего день – два (не считая необходимых перерывов на просыхание слоев краски), а сюжет может созревать месяцами. То же самое с моими книгами и статьями: если сюжет обдуман во всех тонкостях, то собственно процесс писания идет ненамного медленнее работы профессиональной машинистки (быстро печатать я научился еще в юности, когда перепечатывал стихи запрещенных в СССР поэтов). А пока обдумываю одно дело, могу параллельно заниматься другими. Вот такой «творческий метод».
Вопрос.
А на досуг время остается?
Ответ.
Смотря что считать досугом. На «блаженное ничегонеделание», конечно, не остается, да и не любитель я этого. А на активный отдых – занятия спортом (прежде всего боевыми единоборствами), многокилометровые прогулки по полям и лесам, – время всегда должно быть, иначе не только ухудшается здоровье, но и голова перестает соображать. А если вопрос ставится так жестко – «должно быть время», – значит, всеми правдами и неправдами я его выкраиваю. Опять же, все упирается в расстановку приоритетов и дисциплину.
Вопрос.
А на хобби время есть?
Ответ.
Ох, не люблю я это слово «хобби» – сразу представляю себе, как кто-то что-то мастерит из спичек или выпиливает лобзиком, как достопамятный инженер Птибурдуков у Ильфа и Петрова. Да и какие могут быть «хобби» при обилии у меня более или менее профессиональных и любимых занятий?
Но скажу откровенно: есть у меня одно увлечение (скорее даже любовь), которое не только не стало профессией, но даже не тянет на слово «занятие». Это русская поэзия. Я ее системно не изучаю, и тем более не пишу стихи сам (хотя и писал в юности), – просто люблю и достаточно хорошо знаю. Привил эту любовь мне еще в детстве мой отец, который был не только реставратором и историком архитектуры, но и литературоведом. В молодости он окончил аспирантуру при Литературном институте и написал диссертацию о Блоке (об этом можно подробнее прочитать в моих воспоминаниях об отце). А незадолго до смерти он вернулся к литературоведению и оставил гору черновиков, которые я потом обработал, отредактировал и издал отдельной книгой. Наверно, мне это было бы не под силу, если бы не собственная любовь к поэзии. Так что мое «хобби» оказалось полезным для увековечения памяти отца.
Вопрос.
Отец у Вас немец, а мать?
Ответ.
Еврейка. Такие национальности отца и матери записаны в моем свидетельстве о рождении. Но отец был наполовину русским, а одним из дедов моей матери был донской казак. Так что намешано во мне очень много кровей. Например, одним из моих прапрадедов по отцовской линии был известный в конце XIX – начале XX века церковный деятель, архимандрит Донского монастыря Василий Руднев, в монашестве Тихон.
Вопрос.
А Вы себя сами к какой национальности причисляете?
Ответ.
При таком обилии национальных корней невозможно однозначно причислить себя к какой-либо национальности. Я и не причислял бы, если бы другие не причисляли. Причем я заметил любопытную закономерность: «национальная тема» почему-то больше всего волнует недоброжелателей. Даже нападению «скинхедов» на антисемитской почве несколько лет назад подвергся (владение боевыми искусствами помогло, отбился, только палец об одного из них вывихнул). Да и если почитать обо мне в Интернете, то «еврейская тема» всплывает преимущественно тогда, когда хотят сказать что-нибудь негативное. И еще один момент: мои прадед и прабабушка по материнской линии с большей частью их семьи были расстреляны фашистами в одесском гетто, а память предков для меня всегда была священна.
Так и получается, что антисемиты всех видов и мастей никак не дают мне забыть о том, что я еврей. А моя идеологическая позиция такова: я убежденный интернационалист и считаю, что так называемый «национальный вопрос» является источником бесконечных конфликтов и несет человечеству зло.
Помните, как говорил апостол Павел в послании к Колоссянам: «…Обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3:11).
Вопрос.
Вы опять процитировали Библию… А каково Ваше отношение к религии? Только философское, или все-таки есть какая-то личная вера?
Ответ.
Наверно, и то, и другое. Моя философско-богословская позиция выражена в моих книгах, о которых я уже рассказывал, а личная вера… На то она и личная, чтобы ее было трудно выразить словами.
Попробую сказать кратко и обобщенно: верю в Бога и вечную жизнь, но ни к одной религиозной конфессии не принадлежу. Но поскольку в систему моих философских взглядов входит экуменизм, то к любой конфессии отношусь с уважением и по возможности нахожу общий язык и взаимопонимание с ее представителями.
Вопрос.
А к деньгам у Вас тоже философское отношение?
Ответ.
Конечно, да. Как и ко всему, что меня окружает. И конкретно в отношении денег моя философия такова: они – не самоцель, они – инструмент.
Вопрос.
То есть Вы не любите деньги?
Ответ.
Для меня вопрос, люблю я деньги или нет, относится к разряду вопросов, люблю я или нет, например, молоток, которым забиваю в стену гвоздь. Просто мир так устроен, что для наиболее эффективного забивания в стену гвоздя нужен молоток, а для реализации многих жизненных планов и для обеспечения необходимого набора жизненных благ нужны деньги. Вот и все. Как говорится, ничего личного. Никаких эмоций по поводу денег я не испытываю. Их наличие, конечно, лучше их отсутствия, но это прописная истина на уровне любимой поговорки моего дедушки-одессита Михаила Наумовича Заграевского: «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным».
Вопрос.
А в чем выражается Ваше философское отношение к почетным званиям, наградам, титулам?
Ответ.
В том, что перед Богом и искусством равны все. В том, что талант и известность для художника важнее любых наград. В том, что потомки будут оценивать нас не по титулам, а по свершениям… Это все прописные истины, поэтому лучше вспомню строки поэта Александра Соболева:
Я не мечтаю о награде.
Мне то превыше всех наград,
Что я овцой в бараньем стаде
Не брел на мясокомбинат…
Вопрос.
Но Вы же не чужды титулам – и академик Российской академии художеств, и заслуженный работник культуры, и профессор, и еще много кто…
Ответ.
Не чужд только по одной причине – звания и титулы полезны в повседневной жизни, тем более в российских реалиях. Например, если пишешь письмо в районную управу по поводу каких-нибудь жилищно-коммунальных проблем, то оно действует гораздо эффективнее, если его подписывает «заслуженный академик».
Вопрос.
А философский взгляд на мир исключает наличие политических убеждений? Или они все же у Вас есть? И если есть, то какие?
Ответ.
Мои философские взгляды и политические убеждения друг другу абсолютно не мешают, скорее даже помогают, я ведь иногда пишу статьи и по общественно-политическим вопросам.
И моя политическая позиция такова: я сторонник подлинной (а не декларативной) демократии в сочетании с сильной государственной властью. Первое без второго – анархия, второе без первого – диктатура. И для выдерживания оптимального сочетания первого и второго необходимы соответствующие политические традиции. В России пока что, к сожалению, их нет. Впрочем, их при всем желании невозможно было успеть выработать за короткое время, прошедшее с распада СССР, поэтому я надеюсь, что это вопрос времени.
Вопрос.
А сами политикой занимаетесь?
Ответ.
Нет, если не считать политикой общественную деятельность, к которой обязывает должность председателя Профессионального союза художников России. Конечно, известность если не прямо, то косвенно вовлекает в политику, но все же стараюсь воздерживаться от мало-мальски активной политической деятельности.
Вопрос.
Известность… А зачем она Вам? Чтобы картины лучше продавались?
Ответ.
Продажа картин, конечно, важна для любого художника, но дело не только и не столько в ней. Зачем художнику (а тем более общественному деятелю) известность – вопрос скорее философский. У меня, как и у многих моих коллег, есть что сказать миру. И я много говорю – и в прямом, и в переносном смысле. И в своих картинах, и в своих книгах и статьях, и на лекциях, и на интервью, и на «ток-шоу»… А если ты что-то говоришь, то обычно надеешься быть услышанным. И я считаю известность лучшим способом добиться того, чтобы мир тебя услышал.
Вопрос.
И что же Вы хотите сказать миру?
Ответ.
Все, что необходимо для того, чтобы в меру своего разумения и своих возможностей хоть немного улучшить этот мир, сделать его лучше, добрее, чище и (что тоже очень важно) информированнее. Это не просто огромное, а бесконечное поле деятельности.
Вопрос.
Вы и в средствах массовой информации много выступаете тоже для того, чтобы мир Вас услышал?
Ответ.
Конечно. Современный человек, как это ни парадоксально, более управляем психологически, чем средневековый. Последнего надо было манить раем и запугивать адом, пытками и казнями, а современному через СМИ можно внушить (не побоюсь этого слова) практически все, что требуется. Можно «оболванить», а можно и «возвысить».
Вопрос.
А современные СМИ в целом, по-вашему, «оболванивают» или «возвышают»?
Ответ.
К сожалению, пока что тенденция к «оболваниванию» явно берет верх над тенденцией к «возвышению». Да, выходит много очень интересных и при этом информативных передач, бывают и хорошие фильмы, но когда это все перемежается какой-то невообразимой духовной жвачкой… Скажу так: волны мещанской безвкусицы захлестывают слабые ростки полезной информации, развивающей духовную культуру.
Вопрос.
И что же, по-вашему, делать с «духовной жвачкой»? Запретить?
Ответ.
Я ни в коем случае не призываю «по-советски» запрещать все явления культуры, не соответствующие целям установления традиций гражданственности (если только это не прямая пропаганда экстремизма, насилия, нарушения территориальной целостности страны и пр.). Я призываю создать для подлинной культуры и высших духовных и нравственных ценностей оптимальные условия для проникновения в умы и сердца граждан. Это возможно прежде всего с помощью СМИ (хотя нельзя забывать, например, о необходимости совершенствования системы образования). А коммерчески привлекательная «поп-культура» и так не пропадет, просто ее надо, как говорится, немного потеснить.
Россия – великая страна с великой историей, и позитивные гражданские традиции в ней не только существуют, но и достаточно сильны. И это вкупе с достижениями современных информационных технологий дает уникальный исторический шанс – преодолеть пороки, глубоко укоренившиеся в обществе еще с времен Рюриковичей.
Вопрос.
Говорят – всегда надо начинать с себя… Вы свои собственные пороки преодолели?
Ответ.
Наверно, все пороки полностью преодолеть не под силу ни одному человеку (безгрешных людей, как известно, на свете нету), но некоторые пороки, скажу без ложной скромности, я преодолел. В девяностые годы и пил, и курил, и часами (бывало, и всю ночь) играл в преферанс, и ходил в ночные клубы, и вступал в случайные сексуальные связи, и даже наркотики в Амстердаме пробовал… Все это было, что уж тут скрывать. Но уже давно я достаточно серьезно изменил свою жизнь, и вызвано это было не только идеологическими причинами: «порочный образ жизни» мне самому никогда не нравился. Ощущение пустой траты времени и порчи здоровья, и все. Даже в ресторанах никогда не нравилось питаться: дома еда гораздо полезнее и качественнее.
Как говорил Корней Чуковский, в России надо жить долго. Пороки жизнь сокращают, здоровый образ жизни – продлевает. Вот такая прописная истина.
Вопрос.
И теперь Вы…
Ответ.
Убежденный трезвенник, некурящий, физкультурник, противник любых азартных игр… Конечно, до ангела мне далеко, но все же хотя бы минимальные требования к здоровому образу жизни соблюдаю. Несколько лет назад даже «моржевать» начал.
Вопрос.
Вы еще и вес смогли сильно сбросить в течение пары лет…
Ответ.
Да, килограммов тридцать,
а то и больше. Сейчас при росте
Вопрос.
И в чем состоит «секрет похудения от Заграевского»?
Ответ.
Никакого секрета тут нет, еще Майя Плисецкая говорила грубовато, но метко: «Жрать надо меньше!» И действительно, я ем все, что ел всегда, ничего из рациона не исключал, но только меньше раза в два-три. И внимательно слежу за количеством съеденного. В итоге все упирается в дисциплину, а с ней у меня всегда все было в порядке. Кстати, недавно на эту тему написал статью «Тридцать простых советов для тех, кто склонен к полноте и мечтает избавиться от излишнего веса».
Вопрос.
А так много знать, чтобы играть в интеллектуальные игры на телевидении, дисциплина помогает? Вы ведь даже в программе «Своя игра» участвовали…
Ответ.
Думаю, тут дисциплина ни при чем, так как я никогда специально к таким играм не готовился (в отличие от настоящих мастеров этого дела, как Александр Друзь или Анатолий Вассерман). Просто всю жизнь очень любил читать и успел прочитать очень много. А современные электронные «читалки» вообще дают возможность читать всегда и везде, так как не надо таскать с собой громоздкие книги.
Вопрос.
Вы и в СМИ по такому широкому кругу вопросов выступаете… Тоже чтение помогает?
Ответ.
И чтение, и жизненный опыт… Да и смена нескольких профессий тоже способствовала накоплению знаний в самых разных областях.
Вообще говоря, моим идеалом всегда был Микеланджело: не только великий художник, но и крайне разносторонняя личность – и архитектор, и скульптор, и поэт…
Вопрос.
А скажите честно: Вы считаете себя гением – если не на уровне Микеланджело, то где-то рядом с ним? Или просто талантом?
Ответ.
По моему мнению, именование (а тем более самоименование) гением при жизни вообще неприлично, а я пока что, слава Богу, жив и умирать не собираюсь. А вот с талантом вопрос сложный. Лично я, например, считаю своих отца и мать гораздо талантливее себя. У меня есть другое (то, чего зачастую не хватало моим родителям): упорство, работоспособность, дисциплина, четкая система ценностей и жизненных целей. А талант… Пусть об этом судят потомки.
Вопрос.
И какова Ваша система ценностей?
Ответ.
Об этом невозможно рассказать в лаконичном формате «часто задаваемых вопросов». В целом это некий общегуманистический идеал (тоже в духе Ренессанса), а конкретные ценности выражены и в моих философско-богословских книгах, и (в более емком и афористичном виде) – в «365 размышлениях о человеке и человечестве».
Вопрос.
Ну, тогда хотя бы о жизненных целях расскажите…
Ответ.
Извините, но пусть это останется моим маленьким профессиональным секретом. Скажу лишь, что цели (разумеется, по моим собственным меркам) масштабные и далеко идущие. Впереди, если Бог даст, еще несколько десятилетий активной жизни, так что попробую успеть. Главное – не путать свои цели и свои желания. Мало ли чего мы хотим. На жизнь надо смотреть реально.
Вопрос.
А жизненные планы – хотя бы на ближайшие несколько лет?
Ответ.
Как известно, если хочешь насмешить Бога, то расскажи ему о своих планах. Это можно перефразировать так: если хочешь насмешить людей… Или так: если хочешь посмеяться… Так что я стараюсь не строить долгосрочных планов. У меня в этом смысле несколько другой принцип. Каждый день, просыпаясь утром, я спрашиваю себя: «Что я собираюсь сделать сегодня?», а вечером, прежде чем заснуть, спрашиваю: «Все ли я сделал?». И так, шажок за шажком, я и стараюсь достигнуть поставленных жизненных целей. Получится или нет – время покажет.
Вопрос.
Но Ваши жизненные цели и планы связаны с Россией?
Ответ.
Даже если я пытаюсь мыслить в мировом масштабе, то все равно получается через призму страны, где я родился и чьей культуре служу. В конце концов, думаю-то я на русском языке…
Вопрос.
А какие другие языки знаете?
Ответ.
Хорошо (на уровне относительно свободного и грамматически правильного разговора и письма) – только английский. Выучил я его еще в школе, где английский преподавали «углубленно», плюс немало поездил по миру.
Мать у меня живет в Германии, часто ее там навещаю, отсюда приличное разговорное владение немецким. Но системно я этот язык никогда не изучал, так что грамматика у меня, откровенно говоря, почти никакая. То же самое с ивритом: некоторое время жил в Израиле и приобрел некий минимальный разговорный уровень.
Еще я в юности окончил курсы французского языка и одно время даже подрабатывал техническими переводами. Этот язык у меня уже не первый десяток лет в глубоком пассиве, хотя при необходимости, конечно, вспомню. То же самое и с эсперанто: в юности его выучил и был активным эсперантистом (даже преподавал на курсах), но с тех пор только и делал, что забывал этот замечательный международный искусственный язык, который искренне люблю. Еще в той же «туманной юности» примерно год отучился на курсах японского языка и, соответственно, имею о японском некоторое представление, но не более того.
Вопрос.
Вы немало поездили по миру, а об эмиграции не задумывались?
Ответ.
Я в жизни много о чем задумывался, и об эмиграции, конечно, тоже. И итог моих размышлений (да и жизненных наблюдений, так как за рубежом много общался с соотечественниками) был таким: эмигрировать имеет смысл только тогда, когда на родине есть непосредственная угроза жизни или, как минимум, свободе. Эта мысль, конечно, не нова, но я ее очень хорошо прочувствовал.
Дело в том, что в эмиграции, как ни крути, мы теряем много лет, пока не выучим в совершенстве язык новой страны, не освоимся там и не начнем вновь чувствовать себя полноценными людьми. И чем старше мы в момент эмиграции, тем короче окажется наша новая жизнь «там». Успеем ли мы «там» достичь того, чего могли бы достичь «здесь»? Окажется ли «там» судьба более благосклонной к нам и нашим произведениям? Маловероятно. А самое страшное – зная, на что мы способны, оказаться в эмиграции на дне жизни, видя вокруг себя успехи тех, которые имеют перед нами только одно преимущество: они дома.
Вопрос.
Время нашего «виртуального интервью» подходит к концу, и хотелось бы, чтобы Вы нарисовали несколько «штрихов к психологическому портрету». Пожалуйста, отвечайте по возможности кратко. Кто Ваш любимый писатель?
Ответ.
Достоевский.
Вопрос.
А любимая книга?
Ответ.
«Идиот».
Вопрос.
А других авторов?
Ответ.
Это уже труднее сказать, так как многое здесь зависит от настроения. Наверно, на данный момент – «Анна Каренина» и «Воскресение». Толстой умел, как никто, преподносить личную идеологию в искренней, ненавязчивой и объективной форме.
Вопрос.
А современников? Только кратко, пожалуйста.
Ответ.
Солженицын, «Раковый корпус».
Вопрос.
А из Вашего поколения?
Ответ.
Наверно, Пелевин, «Generation P».
Вопрос.
А из иностранных?
Ответ.
Кафка – «Замок», Оруэлл – «1984», Маркес – «Сто лет одиночества».
Вопрос.
А любимый поэт?
Ответ.
Пастернак. А еще Пушкин, Блок, Мандельштам, Цветаева.
Вопрос.
А из современников?
Ответ.
Вознесенский. Предвижу вопрос про ныне живущих и сразу говорю: Алексей Цветков. Он еще в семидесятые годы эмигрировал, в России его знают мало, а жаль.
Вопрос.
А из иностранных поэтов?
Ответ.
Гете (прежде всего «Фауст»), Эдгар По. Но в целом к иностранной поэзии я холоден. По моему мнению, поэзия ни одной страны не может сравниться с русской. Таковы, видимо, свойства русского языка.
Вопрос.
Ваш любимый художник?
Ответ.
Рембрандт.
Вопрос.
А любимая картина?
Ответ.
Совсем из другой эпохи. «Явление Христа народу» Александра Иванова. Эта любовь – с детства, ее из моего сердца не вычеркнет никакой постмодернизм.
Вопрос.
Какую музыку любите?
Ответ.
«Бардовскую песню». Прежде всего, конечно, Окуджаву. Это тоже с детства.
Вопрос.
Любимый памятник архитектуры?
Ответ.
Спасо-Преображенский собор в Переславле-Залесском. А еще Троицкий собор в Троице-Сергиевой Лавре, церковь Покрова на Нерли, церковь Преображения в Острове…
Вопрос.
Кто больше всего повлиял на Ваше личностное становление, кроме родителей?
Ответ.
Бабушка Лидия Викторовна Петровская и дед Моисей Наумович Авербах.
Вопрос.
А вне семьи?
Ответ.
Татьяна Алексеевна Маврина – само собой, а еще научный руководитель моей кандидатской диссертации Александр Владимирович Ефремов.
Вопрос.
Кого Вы больше всего любите?
Ответ.
Я люблю своих родных и близких, в том числе ушедших из жизни. Люблю и многих других людей, и живых, и мертвых. Всех, естественно, по-разному, и поэтому сказать, кого больше, а кого меньше, не могу. Да и вообще, если любовь можно измерить на уровне «больше-меньше», то это уже не любовь.
Вопрос.
А врагов своих любите, как завещал Иисус Христос?
Ответ.
Как ни стараюсь, пока не получается. Но достойных противников уважаю.
Вопрос.
А много у Вас врагов?
Ответ.
Как у любого человека с активной жизненной позицией, хватает. Но я на эту тему обычно вспоминаю слова из песни Юрия Визбора: «Слава Богу, мой дружище, есть у нас враги, значит, есть, наверно, и друзья».
Вопрос.
Кого-нибудь или что-нибудь ненавидите?
Ответ.
Никого и ничего. Этому мне удалось научиться.
Вопрос.
Кого-нибудь или чего-нибудь в жизни боитесь?
Ответ.
Отучился бояться еще в девяностые, когда занимался бизнесом.
Вопрос.
Какое качество в людях больше всего цените?
Ответ.
Наверно, толерантность к чужому мнению при наличии своего.
Вопрос.
А какое качество – меньше всего?
Ответ.
Подлость во всех ее проявлениях. Прошу прощения за неоригинальный ответ.
Вопрос.
Ваше любимое изречение?
Ответ.
Из чужих? А то у меня своих 365… Если из чужих, то, наверно, «ничто нас в жизни не может вышибить из седла». Константин Симонов.
Вопрос.
Вы не устали?
Ответ.
От нашего «виртуального интервью»? Нет.
Вопрос.
Но все равно время заканчивать. Вопрос был о глобальной усталости. Так сказать, от жизни.
Ответ.
Когда выполняешь свой долг перед людьми и Богом, не вправе даже думать о подобных вещах. И потом, у меня есть простейший метод борьбы с любым видом усталости: погулять на свежем воздухе, а потом хорошенько выспаться. Прекрасно помогает.
Вопрос.
Вы в чем-нибудь в жизни разочаровывались? Ответьте, пожалуйста, кратко и однозначно.
Ответ.
Если кратко и однозначно, то нет.
Вопрос.
Вы счастливы?
Ответ.
Если кратко и однозначно, то да.